***
Когда они в очередной раз обмениваются книгами, Дазай не спешит принимать ту, что предназначена ему. Он превращает этот процесс в своеобразный ритуал. Взгляд Дазая переходит с обложки на лицо Оды и скромно возвращается к книге. Трогательная улыбка озаряет юное лицо. Взгляд Оды скользит с длинных опущенных ресниц на нежные ямочки на щеках, затем снова вверх — по бинтам, перевязывающим большую часть его лица, и разбивается о благодарность, которую встречает в приподнятых уголках глаз, когда Ода вновь становится центром внимания Дазая. Дазай забирает с книгой часть его сердца. Отдавая взамен своё. Книги, которые предлагает Дазай, — ужасны. Часть из них полна описаний способов ухода из жизни, другая — историй о тех, кто эти способы применяет. Поначалу Ода ловит себя на мысли, что подросток над ним издевается, но чем больше книг они передают и времени проводят за обсуждением прочитанного, тем сильнее он убеждается, что ученик и правда влюблён в свою литературу. Дазай не против услышать его мнение насчет метода, который Ода считает наиболее эффективным. — Если он может лишить тебя жизни, мне не нравится ни один из них. Дазай долго смотрит на него в ответ. Кажется, он остаётся разочарован. В его глазах сквозит боль.***
Дазай чертовски быстро читает. Ода допускал мысль, что ему просто нравится эта странная игра с обменом книг, и потому он задаёт ученику вопросы по всему тексту, чтобы убедиться в верности своих догадок. Но Дазай находит ответ на каждый из них — со второй, третьей, пятой прочитанной книгой. Когда их число стремительно приближается к десяти, Ода сдаётся и перестаёт сомневаться. Он удивлён тому, что Дазаю удаётся находить столько свободного времени на чтение, но не озвучивает эту мысль. Не вмешивается в личную жизнь. Сюжет последней книги, которую ему передал ученик, удивительно не похож на всё, что Дазай обычно читает. Он преисполнен... надеждой? — Мне понравилась твоя книга, — признаётся Ода, когда они встречаются в залитой послеполуденным солнцем аудитории, чтобы поделиться впечатлениями о прочитанном. Дазай сидит, закинув ногу на стул, что не позволяет себе делать во время уроков. Он немного подаётся вперёд. Его взгляд зажигается: — Правда? Ладонь Оды лежит поверх обложки книги, которую одолжил ему Дазай. С ней удивительно не хочется расставаться. — Она пропитана надеждой, — говорит преподаватель. — Я заметил, что ты такое обычно не читаешь, — добавляет он, внимательно вглядываясь в лицо Дазая, чтобы заметить малейший признак тревоги. Ода не хочет давить на ученика, заставлять его закрываться и чувствовать, что подвёл чьи-то представления и ожидания. Даже если они положительные. Дазай задумывается.***
— Могу я спросить? — слышит он голос Дазая в следующую из встреч, когда оба отвлекаются на шёпот ветра за окном, что играет в кружеве листвы. Ода кивает, отвлекаясь от весеннего пейзажа и возвращая взгляд на ученика. Лучи солнца золотят волосы Дазая. — Почему, если вы так любите книги, сами не пишете их? Вопрос застаёт Оду врасплох и заставляет серьёзно задуматься. Чтобы скрыть смущение, он задаёт Дазаю тот же вопрос, и едва не бьёт себя по щекам, потому что ему следует аккуратнее подбирать слова в отношении непростого ученика. К его удивлению, Дазай в ответ светится как солнышко. — А я пишу! — говорит он и роется в сумке, доставая тетрадку. Он держит её в руках, и Ода понимает, что Дазай просто так ни за что с ней не расстанется. В этой тонкой тетради — его душа с хрустальными гранями, печальная песня ветров, холод пустынных песков. Возможно, прочитай Ода историю, написанную Дазаем, он бы смог немного приблизиться к пониманию его души. Ода смущённо потирает затылок. — Я хотел бы написать книгу... Дазай внимательно смотрит. — ...но не каждый поклонник литературы способен стать писателем. Понимаешь? Дазай молчит. Внезапно, словно срабатывает переключатель, на его лице появляется широкая улыбка. — Что, если вы просто попробуете? — спрашивает он. — Я бы хотел прочитать то, что вы напишете! Ода глядит на него с недоумением. Дазай хитро сощуривается. — Предлагаю обмен, — продолжая улыбаться, он вскакивает с места. — Ваша история в обмен на мою. И протягивает тетрадку. Её края смяты, на ней есть следы, какие появляются, если случайно схватиться за обложку влажными руками или проронить несколько крупных слёз. Ода тянется к ней, забывая все мысли. Тетрадка ускользает из рук, стоит дотронуться до неё кончиками пальцев. Дазай отходит назад. Ода непонимающе глядит на него. — Я буду с нетерпением ждать вашу историю, — говорит ученик, пряча тетрадь за спиной. Как когда-то скрывал свою первую книгу, вцепляясь в неё, словно в руку, держащую над пропастью.***
Написать историю непросто. Один и тот же сюжет можно подать по-разному. У одного автора можно влюбиться в историю и пронести её в сердце сквозь годы, другой — оставит равнодушным с ощущением потерянного времени. Ода вздыхает, глядя на листок, которого всё ещё не коснулись чернила его перьевой ручки. Он уходит приготовить кофе и возвращается с чашкой ароматного напитка. Улицу накрывают сумерки, окутывая домá полупрозрачной синевой — мягким перьевым одеялом, под которым в окнах начинают медленно гаснуть огни. Глоток горячего кофе дарит ощущение тепла на уровне сердца. Ода бросает взгляд на пустой листок. Что за историю написал Дазай в своей тетрадке? Похожа ли она на всё, что приходилось читать Оде ранее — книгу за книгой, которые протягивали тонкие перебинтованные руки? Или в ней всё же проскальзывает надежда, которую так боится увидеть Дазай, потому что её слишком просто лишиться? Ода снова вздыхает. Дазай ждёт от него историю. Какой она должна быть? Поучительной? Дарящей утешение? Или, наоборот, показать суровую реальность — что боль не концентрируется в пределах одного человека? Нет, слишком мрачно... Ода ставит чашку с недопитым кофе на стол. Похоже, его ждёт несколько бессонных ночей.***
Солнечный свет заливает просторный кабинет; за окном между собой перекликаются птицы, радуясь скорому наступлению лета; доносится нежный аромат раскрывающихся во дворе школы цветов. В сердце Оды раскрывается свой цветок, зёрна которого мягко посадили в землю руки ученика, влюблённого, как и он, в литературу. — Дазай? — зовёт преподаватель. Ученик оборачивается. В глазах появляются огоньки, на щеках — ставшие привычными ямочки, когда он улыбается. Дазай подходит к его столу. — Я ещё не успел дочитать книгу, которую вы дали в прошлый раз, — извиняется он. — Ничего страшного. Ода раскрывает портфель, доставая бережно скреплённые между собой листы с историей, которую он написал. От осознания этого его охватывает волнение. Достаточно ли эта история хороша? Стоит ли она того, чтобы её прочитали? Понравится ли она Дазаю? Дазай внимательно за ним наблюдает. Наконец, Ода сдаётся, прогоняя сомнения, и протягивает ученику то, что стоило десятков кофейных кружек, пару оговорок на уроках, вызвавших смех в классе — от бессонных ночей, и намечающихся тёмных кругов под глазами. Глаза Дазая распахиваются. — Вы её написали? Кажется, само солнце коснулось его лица и подсветило радужки так, что они стали похожи на сахарную карамель. Ода не может сдержать улыбку в ответ. Это тонкий момент — передачи истории, которая зародилась в твоём сердце, обрела форму и сейчас протянута человеку, который стал причиной её появления. Дазай достаёт свою тетрадку и неуверенно протягивает преподавателю, забирая его листы. Обмен, как и в первый раз. Ода принимает тетрадь с благодарностью. В его ладонях — сердце Дазая, в руках ученика — душа Оды, сплетённая в текст. — Спасибо, — произносят они одновременно и прячут неловкость за улыбками. Лучи солнца, проникающие в опустевшую аудиторию, подсвечивают застывшие в воздухе пылинки, которые сияют, как драгоценная пыльца. Глаза Дазая становятся ещё теплее, словно солнечному свету надоело скользить по деревянным партам, и теперь он играет во взгляде ученика. Тёплый весенний сквозняк, влетевший в аудиторию и потревоживший конспекты на столе преподавателя, взъерошивает волосы Дазая. Ода сдерживает желание протянуть руку и помочь поправить пряди волос. Дазай аккуратно убирает листы, исписанные Одой, в сумку, перекидывает её через плечо и уходит, кланяясь на прощание. Ода остаётся в помещении один. Ласковый ветер касается его лица.***
История, что написана Дазаем, — ужасна. Нет, она ужасна не тем, что слабо написана, наивна, полна подросткового сентиментализма или плохо раскрывает сюжет и персонажей. Проблема не с точки зрения писательства и литературы. Она ужасна тем, что чертовски реалистична. Ода делает перерыв, чтобы выкурить пару сигарет на свежем воздухе и постараться избавиться от их запаха на пальцах и от мыслей в голове. Он не хочет, чтобы тетрадь ученика пропахла сигаретным дымом. Но также Ода хочет избавиться от чувства тревоги, что сковывает сердце. Он сдаётся ещё одной сигарете и чувствует лёгкое головокружение. Прислоняется к перилам, выдыхая. Мысль о том, чтобы вернуться за чтение, сдавливает грудную клетку, не позволяя насытиться кислородом, словно он оказался под толщей воды. Огонёк тлеющей сигареты гаснет, когда Ода проводит её кончиком по перилам. Окурок выскальзывает из рук и падает вниз. Как и душа Оды, срывающаяся вслед за падением Дазая. То, что написал его ученик — не рассказ, не сочинение, не повесть. Не фантазия, не выдумка, не попытка позволить героям самим развивать сюжет, а автору — наблюдать за происходящим. Это автобиография. История его неудачных попыток. Тёплый поток ветра мягко касается лица Оды, стремясь унести с собой его тревогу, снять с него бремя ответственности, облегчить душу. Ода возвращается в комнату, окунаясь в полумрак, и устало приземляется на стул, ставший его недавним спутником по бессонным ночам. Замечания, оставленные Дазаем к каждому из способов, обнажают его изрезанную душу. Подросток не просто так спрашивал мнение Оды. Не зря в его первом сборнике торчало столько закладок. Страница за страницей Ода чувствует, что хочет обнять Дазая, подарить ему частичку тепла; показать, что, несмотря на одиночество и внутреннюю пустоту, он может найти утешение.***
На следующий день парта Дазая пустует. Ученики привычно шумят, обсуждая всё то, что увлекает юные сердца; ветер по-прежнему развевает светло-зелёную листву; яркое солнце заливает аудиторию, скользя по опустевшему столу. На сердце у Оды неспокойно после того, как Дазай вверил ему свою душу. В перерыве он направляется в учительскую. — Дазай Осаму? — переспрашивает методист, обмахиваясь буклетом одной из школьных секций, как веером, и после кивка Оды просматривает записи. — Нет, нам не сообщали причину отсутствия. Она внимательно смотрит на Оду: — Впервые вижу, чтобы за него переживали. Плохое предчувствие шевелится под кожей. Он просит адрес ученика, и методист сначала сопротивляется, намекая, что такие сведения предоставляются классным руководителям, но под настойчивым и твёрдым взглядом сдаётся. — Никому не говорите, — понизив голос, просит она, передавая записку. Ода кивает и кладёт листок в нагрудный карман. Дождаться окончания рабочего дня становится самой сложной задачей, с которой ему приходилось столкнуться. Разнимать и мирить дерущихся учеников, проводить время с коллективом, отмечая торжественное событие, сочинять историю, прислушиваясь к собственному сердцу — проще. Беспокойство растёт в геометрической прогрессии, и к концу учебных занятий Ода на взводе и едва не срывается с места, на выходе из класса запихивая в портфель свои рабочие конспекты; он почти влетает в коридоре в одного из преподавателей, который пытается остановить его, словно взбудораженного старшеклассника, но Ода извиняется и разворачивается, спеша к выходу. Солнце встречает его на улице, скользя по лицу ласковыми лучами. Совсем скоро наступит лето, когда воздух станет раскалённым, и звонкий стрекот цикад заглушит нежное пение птиц. Но сейчас в сердце Оды пронзительный холод. Жизнь замирает: кажется, электропоезда никогда не достигнут нужной ему станции, хотя и следуют согласно расписанию; по прибытию пассажиры, словно манекены, застывают у выхода, не давая пройти. В голове не остаётся звуков, и Ода на полпути к дому Дазая останавливается, прислушиваясь — неужели весь остров объяла тревожная тишина? Когда он находит нужный дом, солнечный диск ещё висит в небе, но тени начинают удлиняться, превращая поверхность асфальта в пристанище странных существ. Ода звонит в дверь. Когда по прошествии минуты никто ему не открывает, кончики пальцев сводит от острого чувства тревоги. Он звонит ещё раз, прислушиваясь к звуку, который отправляется в глубину дома. Тишина в ответ. Голос Оды прорезает спокойствие вечера: — Дазай? Дазай, ты дома? Ода спускается с крыльца и заглядывает в окна, но не видит ничего, что указывало бы на присутствие ученика в этом доме. Он сверяет адрес с тем, что написан на листочке, оглядывает ближайшие дома и решает спросить о Дазае у соседей, когда дверь позади тихо открывается. Он резко оборачивается. — Извините, — негромко произносит Дазай, встречаясь с ним взглядом, — я не мог быстрее. Его ученик опирается на костыль. Одна из ног — в гипсе. Ода выдыхает, когда видит знакомое лицо. Живой. — Ты в порядке? — мягко спрашивает преподаватель. — Я не упал с лестницы, пока спускался, — скромно улыбается Дазай, — и не разбил голову. Я в порядке. Его улыбка и не вяжущиеся с ней слова пронзают сердце Оды. «Я думал, ты...» — не произносит он. Повисает неловкое молчание. — Вы принесли задания из школы? — спрашивает Дазай, разбивая застывшую тишину. — Нет, я... — начинает Ода и смолкает. Дазай внимательно на него смотрит. Хотел убедиться, что его ученик не покончил с собой? Что листы бумаги, через которые Дазай вложил своё сердце в руки Оды, не были предсмертной запиской? «Хотел убедиться, что с тобой всё хорошо». С теми, кто оставляет в тетради комментарии, которые сложно читать, не выкурив несколько сигарет, не бывает «всё хорошо». — ...хотел навестить тебя, — произносит Ода. — Правда? — удивление Дазая так искренне и неподдельно, что Оде хочется обнять его прямо на пороге дома. — Пожалуйста, проходите, — приглашает ученик и отступает в сторону, опираясь на костыль. — Помочь тебе? — предлагает Ода. — Спасибо, это не первая такая моя травма, — вежливо отказывается Дазай. Это объясняет, почему число бинтов на Дазае никогда не сокращается. Мелкими прыжками он добирается до кухни, и преподаватель следует за ним. Дазай падает на стул, Ода приземляется напротив. Ученик устало выдыхает, облокачиваясь на спинку. Внезапно его глаза распахиваются, он выпрямляется, смотрит на Оду и пытается подняться; во взгляде Дазая почти горит отчаяние, и Оде приходится прийти ему на помощь. Дазай благодарит его и отстраняется, как только чувствует себя достаточно устойчиво. Ставит кипятиться воду в чайнике, позволяя Оде наблюдать за своими не самыми уверенными движениями. Ода вздыхает. — Дазай, сядь за стол, пожалуйста. Дазай оборачивается, застывая с сахарницей в руках. Впрочем, из сахара в ней только назначение — сама ёмкость пуста. Он расстраивается и поджимает губы. — Дазай, — повторно зовёт его Ода. Он ставит сахарницу на столешницу, и с лицом, полным вселенской скорби, прыжками возвращается на место. Кладёт руки на поверхность стола и опускает на них голову. Ода мягко дотрагивается до его плеча. — Я пью без сахара, — говорит он, стараясь, чтобы это звучало как правда, и позволяет улыбке растечься по лицу. Дазай поднимает голову, одаривая Оду безмолвной благодарностью. — Где у тебя чай? — спрашивает преподаватель. Дазай отводит взгляд в сторону. — Я не помню, — тихо произносит он. — Не помнишь? — Я живу один, и у меня редко бывают гости... Обычно в чае не было необходимости. Ода не знает, что стоит большего волнения — факт, что подросток со склонностью к суициду остаётся совершенно без присмотра, или что он непонятно чем питается. — Но ты поставил чайник... — Я думал, что найду, — пожимает плечами Дазай. Поиск чая заканчивается тем, что оба пьют разбавленный холодной водой кипяток. — Как ты сломал ногу? — спрашивает Ода, стараясь не кривиться от вкуса «напитка». Дазай пьёт со спокойным лицом, и это напрягает. Уголки губ Дазая поднимаются в лёгкой улыбке. Он обхватывает чашку ладонями, словно желая согреть замёрзшие пальцы. — Я немного спешил домой, чтобы познакомиться с вашей историей. Так это из-за него... Дазай замечает, как меняется выражение лица Оды. — О нет, не переживайте! Я и в обычные дни не очень внимательно смотрю на дорогу... — признаётся он, и улыбка становится прозрачнее, в ней появляется раскаяние. — Должно быть, это больно, — вырывается у Оды, прежде чем он осознаёт сказанное. — У меня достаточно обезболивающего, — тонкая линия улыбки почти тает на губах Дазая. Он старается не показать большего. Ода, в свою очередь, старается не думать о страницах тетради с описанием лекарственных запасов Дазая, которые тот применял не совсем по назначению. Они сидят в тишине, словно застыв во времени. — Ода-сенсей. Ода отрывает взгляд от своей чашки. Дазай редко обращается к нему по имени. Карие глаза его ученика отражают закатное солнце за окном; оно подсвечивает радужки, выделяя в них золото. — Вы написали эту историю, чтобы я не покончил с собой? Ода молчит, и этого молчания должно быть достаточно, чтобы понять ответ на заданный вопрос, и он позволяет Дазаю продолжить говорить. Дазай кивает и отводит взгляд. — То, как взаимодействовал герой с предметами, что встречал на своём пути, показывающими разные ценности жизни, мне кое-что напоминает... Дазай снова улыбается, и эта улыбка такая горько-сладкая, что Ода чувствует её вкус на кончике языка. Ему хочется обнять Дазая. Позволить ощутить тепло, что не касалось раньше тонких плеч, почувствовать принятие — неведомое его сердцу. — Всё, что вы давали мне читать, было наполнено надеждой. Даже для тех, кто сбился с верного пути. Для тех, кто не мог найти свой. Ода продолжает слушать. — Даже для того, кто не видит ценности в жизни... Негромкий птичий щебет за окном складывается в нежную поэзию. По полу скрипит отодвинутый стул, и в следующее мгновение Ода наклоняется над Дазаем, прижимая его к себе в объятиях. Это неудобно: с их разницей в высоте и позе, а также травмой Дазая. Но Ода чувствует, как тонкие перебинтованные руки касаются его спины, принимая объятие. Остаток вечера они проводят за обсуждением книг. Дазай несколько раз искренне смеётся. Ода улыбается.***
Лето сменяет мягкую и нежную весну. Окна классных комнат распахнуты, в глазах учеников горит желание променять скучные уроки на жаркое солнце. Ода, видя незаинтересованность аудитории, вздыхает, махая рукой. Ученики разваливаются на партах, пользуясь возможностью насладиться бездельем и солнечным днём. Ода бросает взгляд на парту, которая долгое время оставалась пустой. Внимательные карие глаза встречают его взгляд. Помимо солнечных лучей, скользящих по лицу ученика, его озаряет скромная улыбка с привычными ямочками на щеках. У Оды в портфеле лежит недавно вышедшая книга близкого друга, которую он собирается передать Дазаю. Дома, под палящим солнцем, на столе в беспорядке лежат наброски новой истории.