автостопом по галактике

Уэнсдей ведет машину сосредоточенно, сжимает крепко руль в тонких наманикюренных пальцах до побелевших костяшек, и весь ее вид говорит о том, что ее занимает только шуршащий под шинами старенького пикапа асфальт, который из предрассветных сумерек выхватывает желтящий свет фар. Где-то над линией горизонта, с юга, черничное небо светлеет с каждой минутой, поглощая звезды, и совсем скоро медленно всплывет солнце. Они едут почти всю ночь по прямой трассе в сопровождении полнейшей тишины, без бесцветного бубнежа радиоведущего или раздражающих поп-хитов, разве что мерно урчащий звук двигателя им аккомпанирует. Дорога, по которой Уэнсдей их везет, настолько забытая богом, что еще ни одной встречной им не попалось. Тайлер мается в попытках удобно растечься по переднему сидению, придавленный ремнем безопасности, не в пример Уэнсдей, будто проглотившей палку – ее осанка такая ровная, что к позвоночнику можно прикладывать уровень, а сама она почти не совершает лишних движений – и так во всем. Тайлеру нравится этот контраст между ними, где он – хаос, а Уэнсдей стабильность и четко заученные манеры. Упорядоченность и контроль. Мисс совершенство. В их полном несовершенства мире Тайлер ценит ее особенно сильно. Она его отдушина. Половинка его души. Мрачная девочка с милейше кукольным лицом и тягой к жестоким убийствам. Он разглядывает ее точеный профиль со вздернутым носом, и когда небо над ними совсем светлеет, наконец может разглядеть капли присохшей к виску крови, а то, что с этого расстояния в тусклом свечении приборной панели раньше казалось веснушками, перестает ими быть. – У тебя кровь на лице, – монотонно оповещает ее Тайлер. Уэнсдей снимает одну руку с руля и безошибочно прикладывает к лицу в том месте, трет, бледная кожа наливается цветом и горит под ее ладонью, но кровь настолько присохла, что так просто ее не стереть. – Давай помогу, – Тайлер тянется к влажным салфеткам в бардачке, шуршит упаковкой, доставая несколько, пока Уэнсдей сворачивает на обочину и глушит двигатель. Она успевает посмотреться в зеркало заднего вида оценить степень загрязнения и нахмуриться, когда Тайлер аккуратно подцепляет пальцами ее подбородок и тянет к себе ближе. Брызги крови действительно легли на ее бледном лице россыпью веснушек – не отличишь от уже имеющихся, редких и светлых, – и прежде чем стереть их, Тайлер касается ее щеки губами, аккурат в том месте, где она испачкана. Уэнсдей прикрывает глаза, наслаждаясь прикосновением его губ. – Ты все еще пахнешь его кровью, – сообщает ей Тайлер, когда белизна влажных салфеток окрашивается в розовый. Испорченные, он забрасывает их обратно в бардачок – потом сожжет вместе с остальным барахлом. – Как и ты, – делает справедливое замечание Уэнсдей, – но до ближайшего мотеля еще полтора часа езды, там точно есть душ с горячей водой. Тайлер улыбается: справедливости ради, в салоне еще витает тяжелый и душный запах мокрого железа, хоть перед выездом они заезжали на мойку. Наверное, нужно распахнуть в машине окна хотя бы на полчаса, пока они еще в дороге. – Кстати, – говорит он, изворачиваясь, чтоб закопаться в карман джинс и достать оттуда трофей для Уэнсдей, – у меня для тебя подарок. В ее раскрытую ладонь опускается свернутый комок грязного лоскута ткани, и когда Уэнсдей его разворачивает, на ее руке лежит пластина вырванного ногтя. Ее глаза загораются блеском благодарности, на губах почти расцветает теплая улыбка. Тайлер ловит эту редкую перемену в ее чаще бесстрастном лице, наслаждается, нежится под ее редким ласковым взглядом, будто щенок под ласкающей хозяйской рукой, даром, что хвоста нет, которым бы в самую пору вильнуть. Уэнсдей искренне нравятся эти трофеи, каждый хранится ею с бережностью в специальной шкатулке – единственные компроментирующие улики, которые не подлежат сожжению. Она перегибается через сидение, тянется к рюкзаку, заваленному картами штатов, бумагой с заметками расследований с вклеенными в них газетными вырезками, и прочему ненужному сейчас хламу, чтоб достать свою «шкатулку сокровищ»; какое-то время крутит еще перед глазами пластинку ногтя: она похожа на чешуйку большой рыбины, возможно, с хвоста мифической русалки, полупрозрачная и упругая, слегка окрашена розовым – Тайлер снимал ее с еще живого тела, – и так завораживает. И когда только успел, чтоб она не заметила? Уэнсдей кладет ее в бархатное нутро резной черной шкатулки с фамильным гербом, к остальным трофеям, подаренным Тайлером: эти символические жесты признательности он начал делать после второй их удачной охоты – так эти убийства зовет Уэнсдей – пришедшейся на четырнадцатое февраля. Такая себе получилась «валентинка», по-настоящему достойная Уэнсдей из семьи Аддамс – более подходящей она не получала за всю свою жизнь. Со следующей охоты эти подарки уже стали традицией, но на каждый из них Уэнсдей реагировала с должным трепетом, будто получала впервые, хотя не фонтанировала эмоциями, как обычные девушки. Но она и не была обычной. – Хочешь, дальше я поведу? – спрашивает Тайлер, кладя теплую ладонь на бедро Уэнсдей, поверх ее черной клешенной юбки, слегка сжимая, – ты выглядишь уставшей. – Ехать осталось недолго, а сейчас мне лень выходить из машины. – Окей, тогда заводи мотор и поехали, а то все эти кровавые дела разбудили во мне зверский аппетит, – он перегибается через сидение, чтоб подцепить лежащий сзади выпуск вчерашней газеты, который туда закинул еще днем, перед выездом и перед их охотой. Какое-то время, пока они едут молча, он с интересом вчитывается в заголовки – солнце уже вылезло из-за горизонта, и теперь лениво ползет по небу, поднимаясь все выше, затапливая салон и все, что снаружи, розовым золотом, – этого света достаточно, чтоб разобрать напечатанные строки. Бумага шелестит в его пальцах с каждой пролистанной страницей, пока он не останавливается с протяжным «о-о-о» где-то в середине разворота. – Ты знала, что в газетах нас окрестили народными мстителями? – он разворачивает к ней небольшую статью и тычет пальцем в выделенную жирным шрифтом первую строку. – Мм, – тянет Уэнсдей даже не глядя. Ехать еще полтора часа без остановок, а ей страшно хочется в душ и спать.