Уют и одиночество

— Красивое растение, — говорит Нико не до конца искренне. Хрупкий нежный цветок, только посаженный в полосатый горшочек чернозема, льет по теплым душным теням летней ночи искры серебристого лунного света, раздражающе и глухо-болезненно напоминая об охотницах и серебряной луне Артемиды. Нико и без этой ассоциации сейчас плохо. Перси вздрагивает от неожиданности и порывисто оборачивается, сквозь духоту мутных теней полощет штормящим океаном зеленых глаз и дергает испачканной черноземом смуглой рукой в сторону кармана домашних штанов, где неизменно хранится анаклузмос. Нико досадливо кривит губы и невольно проклинает свою идиотскую способность отчетливо и ясно видеть в темноте. — Прости, — бормочет Нико и скрипит ржавыми железками пожарной лестницы, спускаясь к Перси. — Я не хотел тебя пугать. — Да н-нет… — отвечает Перси, перебарывая испуг — и все равно запинается, неловко переводя дыхание, будто Нико и так не знает, что это вежливая ложь, и вселенной надо его добить. Ну конечно, Нико его напугал, болезненно проехавшись по страху большинства полукровок — что монстры выследят их в родном доме и нападут, когда полукровки меньше всего готовы к обороне. Нико должен был подумать головой и не подкрадываться с бесшумностью тени из-за своего эгоистичного желания полминуты спокойно посмотреть, чем занят Перси — живой и здоровый, умиротворенный, мягко меланхолично-счастливо улыбающийся, домашний и уютный, совершенно искренний наедине с собой. Под ребрами паршиво болезненно скребет. Перси, будто замечая что-то по его лицу в блеклом рыжем свете, падающем из окна, более энергично добавляет: — Все нормально… То есть… а что ты тут делаешь? — Я кое-что выяснил, — отвечает Нико, убирая с лица спутанные отросшие волосы, чтобы сконцентрироваться. Голосок в голове ехидно бросает что-то про то, что эта информация, будь она хоть тысячу раз важна для войны и победы, для жизни самого Перси, всего лишь предлог, чтобы увидеть Перси лишний раз и убедиться, что он в порядке, что до него не добрались никакие монстры и Лука с его войском, что он расслаблен и счастлив в свой пятнадцатый день рождения, такой уютный и красивый в жидких тенях теплой летней ночи. Был до того, как Нико его напугал. — Подумал, тебе будет интересно узнать. Дедала все-таки приговорили. Нико не ошибается, и Перси действительно интересует судьба Дедала, будто он ему не абсолютно чужой человек. Перси слушает внимательно и облегченно радуется новости, что у Дедала в принципе все нормально, а Нико безбожно залипает на его широкую ясную улыбку. Он слишком близко к сердцу воспринимает судьбы людей, с которыми его так или иначе мимолетно, случайно сводит судьба, думает Нико, тяжело ему будет жить с этим и не винить себя за каждое несчастье окружающих. Думает так, будто Нико сам не такой же. — Но на самом деле я пришел не за этим, — вдруг прохладно обрывает разговор о Дедале Нико, нервозно вертя на пальце серебряное кольцо — единственную серебряную вещь, которая его не триггерит. Перси серьезнеет, и его взгляд мрачнеет, темнея и мутнея с теплой лазури океана до грязных стигийских вод. Лучше бы Нико придумал что-то иное, только не это. Может, есть еще какой-нибудь способ защитить Перси — неважно, что безостановочный поиск и перебор всех на свете вариантов оказался практически безуспешен. — Я хочу предложить тебе кое-что. — Что именно? — спокойно спрашивает Перси, но держится напряженно, не зная, чего ожидать от Нико. — Способ победить Луку. Если я не ошибаюсь, — Нико хотел бы верить, что он ошибается. — Это единственный способ, который дает хоть какие-то шансы. Перси тяжело болезненно вздыхает, и Нико до противно пробирающей дрожи не нравится контраст между Перси до разговора с ним и после. — Ладно. Я слушаю. Нико думает, что сейчас Перси его возненавидит. И иррационально бессмысленно боится. А когда ему страшно, он предпочитает одну тактику — бежать-бежать-бежать, от боли, от людей, от Перси, от самого себя, так, как будто из этого может выйти хоть что-то хорошее. Нико шарит испуганно-мрачным взглядом по жидким душным теням и рыжеватым облакам домашнего света и находит возможность еще ненадолго сбежать от ответственности за свое решение заявиться к Перси с этой отвратительной идеей. Это же может ведь подождать немного. — А это что? — Нико заглядывает в окно и хочет взвыть от того, как там тепло и уютно и все насквозь пропитано Перси так, что утопиться хочется. — Синий торт? Внутри все жжет и грызет до ржавой крови и обугленных костей, но слова истекают детским восторгом и завистью, а также немного медово-ядовитой глупой нежностью, потому что ну это же Перси, конечно у него на день рождения домашний синий торт. Было бы удивительно, если бы этого торта у него наоборот не было. — Заходи, — приглашает Перси легко, будто нет ничего такого в том, чтобы пустить Нико к себе домой, в тепло, уют и безопасность, в рыжеватую духоту его спальни, чтобы дышать легким отголоском океанского бриза и пряностью домашней выпечки и есть синий торт, запивая его шипучей сладкой колой. — У меня тут торт и мороженое. Кажется, нам есть, о чем поговорить. Часть с «поговорить» Нико не нравится и пугает до могильного холодка по хребту, но остальное звучит слишком притягательно, и Нико безвольно и бесхребетно сдается, хотя и будет после многие бессонные ночи материть себя на итальянском за то, что не выдал всю информацию сразу же — и желательно не в день рождения Перси, фурии его дери — и не свалил в чернильный холод теней, где ему и место, а остался там, пропитался теплом и уютом, разомлел и растекся, потакая своей жалкой безнадежной влюбленности, набрался воспоминаний на вечность вперед — и после бесконечно долгими ночами изводился, скучая и эгоистично желая получить еще больше однажды, больше тепла и домашнего уюта, больше Перси, его приветливости и дружелюбия, если взаимность в этой реальности ему не светит, больше надежды и хоть немного меньше удушающего одиночества.