Рыжий волчонок

Они прибыли в точку окончания своего извилистого пути в дождливый и промозглый летний вечер, когда солнце скрылось за тучами, а ветер трепал нитки-провода, словно дергая город за ниточки вверх-вниз, вправо-влево. Движение — рывок. Движение — щелчок. Движение — стон боли, словно вены города вскрывают циркулярной пилой. Что-то изменилось, и воздух стал пахнуть иначе, превратился в пепел, кровь и слезы из осколков битого стекла и разбитых надежд. Эли не знала, что произошло, но как ей стало дурно с пару месяцев назад, так это ощущение и сохранилось, проследовав за ней из самых пучин Америки в жерло островного вулкана под названием Готэм. Джером дремал, развалившись на постели, пока девочка сосредоточенно мешала в термосе растворимый какао, стараясь не шуметь ложкой слишком сильно, но иногда все равно получался звенящий звук, и тогда рыжий морщился, но не просыпался или только делал вид — она не знала, но к нему предпочитала не лезть, ведь с пару дней назад им обоим вновь досталось, и сейчас парень отлеживал синяк на скуле, будто пытаясь превратить его обратно в веснушчатую кожу. Маленькие стычки стали обыденностью, воющая под окнами Лайла — стимулом жить. — Мы приехали, — наконец, сделав несколько мелких глотков, шепнула циркачка. Она все еще не говорила в полный голос, будто набравшая в рот воды, ведь у нее не было возможности посетить врача, но текущая ситуация их обоих вполне устраивала — меньше слышали посторонние, — вставай. — Едва очухавшемуся другу Эли сунула в ладони свой термос, отдернув от окна шторину из посвежевшей ткани — ребята растерзали старые одежки из секонд-хенда и сшили себе все, начиная с наволочек и заканчивая ковриком у двери, отчаянно симулируя обыденность. — Что, уже? Не слышу фанфар за авторством твоего папаши. — Буркнул Джером, тоже отпив немного, чтобы на мгновение скривиться, но тут же вновь натянуть на себя спокойное выражение лица. Напиток был совершенно без сахара, а потому горек, но раз девочку вкус устраивал, значит, все было чудесно. — Я думаю, он еще не простил тебя за зонт. — Да бро-ось… мы вон какой купили, — рыжий неопределенно махнул рукой в сторону вешалки из пары прибитых к стене крючков, на одном из которых на тонкой петле чехла и висел подарок — аккуратный зонтик-трость любимого отцом девочки черного цвета. — Получше той рухляди. — …пока ты не сломал его об колено, он не был рухлядью. — Спокойно пожурила друга циркачка, но это не было обвинением или видимой колкостью. Послышался далекий раскат грома, окончательно сделавший пребывание вне фургончика неуютным, но им нужно было идти. Сначала — до телефонного автомата, чтобы позвонить Пингвину, затем — до квартиры его и Гертруды, чтобы наконец увидеться вновь. Но все пошло не по плану начиная с первого пункта — Освальд встретил их сам на выходе, такой же счастливый на вид, как и всегда, стоящий под зонтиком, починенным посередине. Он немного сутулился, криво ставил левую ногу, и следил веселым взглядом за Джеромом, всем своим позитивным настроем говоря о том, что ребята сейчас сидят на пороховой бочке. — Эли! Наконец-то. — Обнял мужчина дочь, и та ткнулась щекой ему в плечо, пока зонтик над головой Пингвина удержал верный Гейб. Что-то изменилось. И дело было не в том, что отец побледнел, немного осунулся, пускай и явно сорвал джекпот, одевшись многим дороже, чем раньше, да еще и обзаведясь подобием личной охраны, что-то во всем поведении его выдавало страх, напряженность, ощущение затягивающейся на горле петли. — …прости, что без звонка, — шепнула девочка, прикрыв глаза. — Что случилось? — задал единственно-верный вопрос Освальд, кивнув ее другу в знак приветствия. — Ты сама не своя. Подросла, кажется… помнишь, я обещал подарить тебе Мистера Крыса? Знаешь, кажется у меня есть для тебя что-то получше! — Т-та?.. — неловкое «да» булькнуло в горле, и циркачка на секунду замерла — ее желание не выдавать собственное состояние смешалось с ощущением бессилия. — Узнаешь. А теперь расскажи мне… или пусть лучше твой товарищ обрадует меня, судя по этому, — Пингвин ткнул себя пальцем в скулу, намекая на синяк на лице Джерома, — у вас были бодрые деньки. — А знаете… да! У нас были охрененно бодрые деньки! — кутающийся в старенький тренч из секонд-хенда рыжий сейчас выглядел не агрессивным — растерянно-напряженным, словно всем им нужно было окраситься в единый цвет неловкого настроения. — Но об этом лучше не здесь. Но можете поздравить! Хотя бы последнюю пару месяцев мы провели отдельно от моей цирковой семьи. — Тогда давайте пройдемся до нашего клуба. Сказанное Освальдом стало тем самым кусочком паззла, которого не хватало все это время в картине мира Эли, чтобы понять, что же переменилось в этом милом мужчине с птичьим носом и прилизанными черными волосами, но куда больше ее кольнуло в сердце всего одно слово. «Нашего». — Ты получ-хил тот клуб? — спросила девочка, мягко выскользнув из объятий родителя, а друг ее меж тем протянул Пингвину прихваченный из фургона зонт. — Поздр-равляю! Это было похоже на стальную насмешку, но в то же время стало отчаянным жестом примирения — деваться Валеске было некуда, он был загнан в угол, и даже сейчас ощущал на спине своей пристальный взгляд Лайлы, выкарабкавшейся из некогда их общей кибитки, чтобы сверлить его неотрывным взором, не в силах подойти. — Что с твоим голосом, Эли? — наконец, догадался Освальд, и слащавая улыбка сползла с его губ. — …охрипла. — Давно? — Ей немножко свернули шею и все такое, а еще… в общем-то, папаша, готовьтесь к долгому и нудному разговору! Но только если наш договор еще в силе. — Проявил наконец свой нрав Джером, взяв подругу за плечи, через ее голову наблюдая за мужчиной. — И Вы и правда готовы вытащить из этого блядского цирка хотя бы ее. Продолжить общение и правда было решено в стенах бывшего клуба Фиш Муни, теперь украшенного неоновым зонтиком-вывеской, немногочисленных посетителей Пингвин попросту решил не пускать, заняв столик в углу и попросив Гейба и свою молчаливую свиту лишь об одном — обязательно сообщить ему о возможном прибытии Дона Фальконе или Дона Марони еще до того, как любой из мафиози постучит в дверь. — Кто это сделал? — спросил Освальд вкрадчиво, когда они наконец остались втроем, и Эли бегло огляделась по сторонам. Все в оттенках синего и черного неона с фиолетовым отливом, фирменный стиль ощущается в воздухе, пахнет дорогим вином, а не как раньше — шампанским и мартини, ощущается крепкая рука. Откуда девочка знала «как раньше»? Догадывалась по остаткам дуновений ветра. — Моя мать и ее хахаль, я ведь говорил, что Канзас — это всегда радость. — Я просил тебя сберечь ее. — Уж поверьте — я пытался. — Отрезал Джером, не пошевелив ни единым мускулом своего лица, превратившись в насупленную статую. — Эли убила его, воткнула в глотку ножницы и убила. Единственное, о чем сейчас приходится жалеть — на ее месте не оказался я. Тогда этот подонок… — На ее месте должен был оказаться ты. — Подарил слащавую улыбочку Пингвин, и стало ясно — их фальшивая дружба трещит по швам с каждым новым словом. — И никак иначе. Девочка слушала их спокойно и безучастно, не принимая ничьей стороны в диалоге, словно ее в комнате и не было, но на самом деле она понимала, что лучше не вмешиваться — бесконечно являться третьей стороной конфликта все равно что принимать на себя сдвоенные удары. Если проблему ее родителю и другу не удастся уладить самостоятельно, то раскол так и продолжится, ведь источником всех бед являются лишь их столкнувшиеся лбы. — Да. — Просто сказал рыжий и замолчал, наконец бросив бессмысленный фарс первым. — Хорошо, что мы это «обсудили», дорогой друг. Впредь я ожидаю от тебя совершенно иного, запомни это, — мягкость вновь наполнила голос Освальда, но на этот раз она была не фальшивой. — Я понимаю, что молодость толкает на… поступки, и все же уважаю мнение своей дочери и тебя многим больше, чем ты этого заслуживаешь. Но почему хотя бы ты не позвонил? — Я не хотела, чтобы ты волновался, отец, — теперь вклинилась циркачка, невнятно шепелявя себе под нос. — Почему ты охромел? — Меня сбросили в Готэмский залив, избили, едва не пришили с пару раз… и я заимел чудесное знакомство с местными полицейскими. Уверяю, они очень хотят видеть всю нашу семью за решеткой!.. но куда лучше для нас будет теперь дурдом, — то ли отшутился, то ли нет мужчина, — там хотя бы не убьют сразу. Не хотела, чтобы я волновался? Ну да, действительно, твои исчезновения меня конечно же не волнуют совершенно! Даже писем от тебя не стоит ожидать. — …я думала, ты злишься. — А мне как-то похрен на ваши дела, если честно, я считал и считаю, Эли будет лучше, если она не будет волноваться, потому что услышь Вы меня — этот городишко точно бы содрогнулся. — Поделился крепким словцом Джером, пожав плечами небрежно с полуулыбкой и убрав со лба подруги прядь светлых волос так же механически, как и всегда, не отводя взгляда от лица Пингвина. — Рассудили так рассудили… сейчас ужин принесут, поедите хоть как люди. — Закатил глаза Освальд. — И пойдете вещи паковать. Прямо над этим клубом расположена небольшая квартира, в ней раньше обитала Фиш, и она досталась мне вместе с бизнесом. Не будем забывать: Дон Фальконе очень, очень щедр. — Съел таки пингвин рыбку? — хмыкнул хищно рыжий, словно на секунду придя в себя. — Съел. Впервые острой реакции на неприятное «Пингвин» не последовало, мужчина, кажется, немного окреп в своих мыслях и чувствах. Всегда в костюме, прилизанный до невозможности, худенький и хромой, он раньше был похож на сиротку, которому хотелось дать подаяние и отвести под крышу дома… теперь у этого щуплого джентльмена было нечто большее, чем нежные слова матери и угол в ее разукрашенной квартире, и внешний вид его был не большим, чем приманкой, словно свет в глотке глубоководного удильщика. — Я думаю, мне нужно к врачу. Ты знаешь к-хорошего врача? — спросила Эли, сглотнув, подобный разговор вызывал у нее ощущение кома в горле, просить у родителя помощи она не привыкла. — Если бабушка узнает… — О, матушка будет вне себя, если узнает… — на мгновение нахмурился Освальд, — …но все поправимо. Да, я найду тебе хорошего врача, не знаю, кто это лечит, но все будет в порядке, Эли. Мы займемся этим после того, как вы соберете свои вещи и немного обживетесь! — он вновь улыбнулся, когда перед ребятами поставили по тарелке с неизвестными для них салатами. — Попробуйте! Здесь, оказывается, неплохие повара внутренней кухни! Ну и я прихватил парочку от Марони. — А что с моей матерью?.. — Я работаю над этим. — Вновь выражение лица мужчины стало мрачным. — Прозвучит парадоксально, но ее словно и след простыл, хотя я уверен что Нора не стала бы сбегать из Аркхэма, это же немыслимо! И записей о ее смерти тоже нет. — Вот оно как… — выдавила из себя девочка, глотнув немного чаю и тут же зажмурившись от спазма, закашлявшись — тогда Джером придержал ее за плечи, глядя прямо перед собой. В последнее время он стал заметно спокойнее, словно бы приугас, мысленно готовый к началу новой жизни более чем — им обоим предстояло влиться в нормальное, здоровое общество, а потому что парень, что его подруга старались теперь больше своего времени уделять чтению современных журналов, наблюдениям за окружающими, самоконтролю и возвращению себя «в порядок». Если бы не агрессия со стороны труппы, в особенности Лайлы, то у них, быть может, и вышло бы что-то дельное, но к сожалению лишь синяки цвели на веснушках рыжего отравляющими язвами. — Откуда у Вас столько связей? Кажется, когда мы уезжали в прошлый раз, Вы только зонтик носили. — Вопрос парня прозвучал здраво и уверенно. — Начинать можно и с зонтиков. — Ответ был таким же. Джером редко показывал настоящего себя, спрятанного за оболочкой смеха, подколок и издевок, но когда весь его образ сходил на нет, приоткрывалось болезненное нутро, покрытое тонкой скорлупой невроза, стоило лишь коснуться — и могла начаться вакханалия. Он теперь не был одинок, так могло показаться любому, и даже артисты Хейли считали, что поведение рыжего стало «стреляющим» именно из-за дурного влияния Эли. Отчасти они были правы, но существовала и иная сторона ситуации — преследовавшее парня ощущение собственной ненужности и зажатости, как только он оказывался не в атакующей его среде. Наблюдения за мягкой семейностью Кобблпота и его дочери бередили старые шрамы, казалось зажившие уже давно, но вдруг начавшие кровоточить. Если бы не подруга — у него никогда не появилось бы надежды на светлое будущее, это было ясно всем и каждому, больше всего — самому Джерому. Никто не верил в него ранее, никто не верил и теперь, лишь девочка своим истовым огнем в глазах хоть как-то разжигала угли, оставшиеся от сердца рыжего, побуждая его к действиям, но как же сильно бесили его презрительные взгляды шлюхи-матери и суки-Мартины! Они каждый день говорили ему своими глазами, что это не он сам идет — это его ведут вперед. Пингвин ненадолго оставил их, отлучившись по срочным неназванным делам на улицу, и тогда парень закурил прямо за столом, уткнувшись лбом в свои перекрещенные пальцы с зажатой меж ними сигаретой. — Помнишь, я сказал, что у нас будет обычная жизнь? Я буду ходить на работу, все такое, возвращаться к ужину и смотреть с тобой глупые передачи по телевизору? — Помню. — Чер-рт… знаешь, я и правда этого хочу. — Болезненная искренность его прозвучала привычно вымученно, будто выдавившись из горла. — Может, это пойдет нам на пользу, а? — дым сегодня был безвкусен и горек, крепок до кашля. — Нормальная жизнь нормальных людей. — Без цирка, без зрелищ и выступлений? Думаеш-шь, у нас получится? — пожевывая кусочек курицы, спросила Эли. Было непривычно и вкусно, и ей вдруг подумалось что вряд ли в клубе эта кухня для обычных посетителей. Может, поэтому отец и решил поселить их наверху вместо того, чтобы перебраться в новое гнездышко сам? Он не хотел держать их под контролем — скорее пытался оградить от возможных опасностей, которые грозили бы его дочери и «почти-зятю», обеспечив им как хорошую пищу под боком, уют и поддержку в каждом мгновении. — Получится. Я, блять, постараюсь, чтобы получилось, потому что… потому что когда-то надо начинать жизнь с чистого листа, а? Не тащить за собой мамашу с ее ебучими клоунами. Иногда девочке казалось, что Джером с трудом держит себя в руках, готовый вот-вот сорваться и схватиться за нож, он на самом деле делал это часто, импульсивно и резко, словно загнанный в угол зверь, готовый защищаться до последней капли крови теперь даже тогда, когда на него никто не нападал. Было достаточно всего пары слов иной раз, неловкого движения — и в воздухе блестела сталь. В голове его был закреплен, вымуштрован гегемон из образа Лайлы, переплетенной на постели через куцую шторку, а иногда и без с акробатами, клоунами, Гонзалесом, кем угодно, мертвым отцом, живыми людьми — и этот гегемон жал рыжего в стену, тащил за шиворот на дно Готэмского залива, полного не воды — крови. — Ты прав. Страх. Ужас. Боль. Последнюю пару месяцев циркачка делала все для того, чтобы друг ее смягчился, и сам он проделал над собой огромную работу, превратившись в подослабшую пружину капкана. Чистосердечность Эли не позволяла сомневаться в ее мотивах, но когда Освальд показался в комнате вновь, то первым же делом обратил внимание на то, что Джером даже не приступил к еде, да и к кофе едва притронулся, все еще сидя, упирая лоб в свои кулаки. — Что случилось? Эли, я еще что-то пропустил? — стукнув кончиком трости по полу, поинтересовался мужчина, уперев свободную руку себе в бок. — Нет. Мы… просто не можем поверить в то, что все закончилось. — Девочка попыталась улыбнуться, но лишь покачала головой, сама себе теперь не веря. — Вернее, что все вот-вот зак-хончится. И все будет хорошо. — Конечно будет! Вам обоим нечего бояться, осталось всего-ничего, завтра вечером я поговорю с вашим директором, и мы с ним все окончательно решим. Разве что придется походить по инстанциям, но это так — мелочи! Непросто становиться отцом спустя шестнадцать лет, хах, — неловко привстал на носочек целой ноги Пингвин, прикусив губу — понял, что сказал что-то странное и возможно обидное, — но я не имел в виду ничего плохого сейчас! Вовсе нет. — Мы сегодня принесем вещи, вечером будет представление, я хочу… хочу посмотреть в последний раз. — Нужно будет попрощаться с матерью. — Глухо выдохнул Джером, притушив окурок о запястье. — В конце концов… я больше никогда не увижу эту суку. Может, она изволит сказать хотя бы одно доброе слово. — Свободное плавание… я тоже успел поплавать, — улыбнулся Освальд, — в заливе. Поэтому надеюсь, что никто из вас не пойдет по моим стопам, говорю сразу — не смейте втягиваться во все эти «криминальные игры», оставьте это дело для меня. — Он вдруг посерьезнел, расставляя приоритеты молниеносно, словно меча дротики в мишень. — Никаких Марони и Фальконе в вашем доме не будет, как и в доме моей матери. — Никогда. — Согласилась с ним Эли. — Мне по горло хватило и первого знакомства, — буркнул рыжий, тем самым подтвердив слова подруги. Хватит с них. Никакого больше Джека, никаких больше Сальваторе, «семейных вечеров» с убийствами Синтии, побегов через лес от мафиози, пряток от чужих пешек. Раз уж они теперь в Готэме, придется конечно жить в нем не хрупкими овечками, но хотя бы пытаться лавировать меж черным и иссиня-черным, стараясь не замараться — уж Пингвин точно был обязан с этим помочь, это было в его интересах. Вернулись в цирк ребята под покровом ночи, кажется, проникнув на территорию родных разноцветных фургончиков совершенно незамеченными, но что-то вынудило Джерома притормозить у порога их кибитки, в нерешительности коснувшись кривоватой дверной ручки. — Странно, да? Гробовая тишина. — …и правда. — Только тогда заметила девочка, неловко оглядевшись. — Свет тоже не горит. И костров нет. — Это ты сделал! — вдруг послышался яростный крик, кажется, Ала, но тут же захлебнулся неясными восклицаниями, злым шепотом. Цирк больше не казался живым, он потускнел, подернулся ржавчиной, оплавился и превратился в остов самого себя, когда рыжий взял подругу за руку, направившись вместе с ней в дальнюю часть едва разбившегося лагеря, смело двигаясь на звук, но почему-то невольно замедлив шаг, когда до толпы артистов осталось всего-ничего — с десяток метров. — …что случилось? — привстав на носочки, Эли попыталась было глянуть через чужие плечи, но издали ей было не рассмотреть, что же произошло в тени низких переломанных кустов. — …нет. — Обреченно шепнул Джером, кажется, на мгновение потерявший голос, и ладонь его сжала тонкие пальцы подруги, задрожав. — Нет! — рванувшись было вперед, он почему-то замер всего через несколько шагов, тяжело выдохнув, выпучив глаза, смотря теперь сквозь циркачей, сквозь воздух, почти сквозь время. Остатки маски веселья свалились с его лица, обнажив бледность кожи, выступившую на лбу испарину, забрезжившие в уголках голубых глаз слезы. — Мне жаль, Джером. — Обернулся директор. — Мне правда жаль. Слова его утонули в шепоте и гуле, но рыжий не слышал ровным счетом ничего, когда пошатнулся и свалился на колени в колючую траву, утянув за собой и девочку, вынужденно севшую рядом. Она еще ничего не поняла, но уже обняла товарища за плечи, глупо глядя перед собой, пока он клонил голову, жмурясь, дыша часто, но через раз. — Это ты ее убил! — блеснул острием меча в воздухе крик Оуэна в сторону рвавшегося к нему из рук своих родственников Ала — и ночь задохнулась.