🌺
Хенджин был по истине счастливым человеком. Он всегда любил это эйфорическое чувство, которое заставляет всё естество парить над землей, позволяя оторваться и упорхнуть навстречу солнцу. Наверное, у него было всё? Дом, любимое дело, бесчисленное количество фотографий дикой природы и гор, свободное время для любви к себе, но… любви к кому-то? Не было. Да, он безмерно любил этот остров, каждое дерево, каждого зверька, истаптывающего эти земли, каждое растение, и ему не приходилось задумываться о том, а что если бы… что было бы, если бы он по-настоящему влюбился? Мало того, подобные мысли раньше и не приходили в голову. Ему было хорошо одному, и он не смел жаловаться на что-либо, ведь сам выбрал жизнь отшельника. Он изредка выбирается на соседние острова, чтобы запастись продуктами и топливом на тот редкий случай, который никогда не наступит. У него нет неприязни к людям, чужим культурам, отличающимся от той, откуда он родом, ему просто хорошо так, как есть. По правде говоря, ему и не приходилось думать о том, что он останется здесь навсегда. Оставаться здесь, пока хочется — вот что было важно. Биолог может души не чаять в природе и всем сердцем любить растения, но… человека? С тех пор, как он с особой аккуратностью и любовью выкопал цветок, росший на холме, прошло несколько дней. И он никак не мог им налюбоваться. Он состроил специальное невысокое сооружение, насытив почву нужными минералами, от чего цветок стал ещё больше и будто бы ещё прекраснее, источая сладкий аромат, окутывая всю спальню парня. Что удивительно, запах витал не только здесь, а во всём доме, казалось, им пропиталось всё вокруг. Нежнейший аромат, который Хенджин ни с чем не мог сравнить, потому что даже близко ничто не было похоже на этот. Он забивался в ноздри с раннего утра, когда блондин ещё не успевал протереть сонные ото сна глаза, и даже не думал меркнуть поздней ночью. Цветок цвёл, подставляя свои лепестки солнечным лучам, проникающим сквозь панорамные окна спальни, и, как ни странно, этого было достаточно. Хенджин готов был сдувать пылинки, опрыскивать листья прохладной водой, лишь бы цветение радующего его глаз цветка не заканчивалось. Не слишком-то простая задача — ухаживать за растением, о котором он ничего не знает. Учебники и книги по ботанике ничего вразумительного не говорили, ведь кто сказал, что этот цветок такой же, как остальные? Может быть, к этому нужен был особый подход? Но каждое утро, просыпаясь от заглядывающего в обитель солнца и первым делом кидая любовный взгляд на стол, расположенный неподалеку от кровати, Хенджин улыбался. Похоже, он всё делал правильно. Трепет в груди и не думал угасать, как и в тот момент, когда он впервые увидел этот великолепный цветок. Такой прекрасный и больше не одинокий. И только его. Ему не приходило в голову, что он сделал что-то неправильное, он не корил себя за то, что поступил так, ведь его цветочку было хорошо, а это самое главное. Но было кое-что… Чувства будто враз обострились, как только он перешагнул порог дома в тот день. Он помнит свои дрожащие руки, держащие цветок с такой осторожностью и заботой, словно это самое ценное, что есть в мире. И измеряется оно не деньгами. И так и было. Так и есть. Хван впервые столкнулся с чувством, когда всё естество наполняется светом, настолько ярким, что тепла от него хватило бы на все континенты. Он даже отменил вылазку в горы, лишь бы не расставаться со своим цветком. Он до сих пор не дал ему название, потому что… почему? Потому что растение само себе должно его дать, направить, подсказать? Как некомпетентно перекладывать обязанности на других с его стороны, но Хван не чувствует вины, так как всё идёт своим чередом? Всё идёт как надо. Плавно и неспешно, прямо как он выпархивает из ванной комнаты, протирая влажные волосы полотенцем. Спортивные штаны сидят до безобразия низко, оголяя косточки. Он не привык заморачиваться с бельем. В месте, где тебя никто не видит, и голышом не грех походить, любуясь собой в каждой зеркальной поверхности. Стекающие с волос капли скрываются под свободной футболкой, оголяющей ключицы, что не приносит никакого дискомфорта, а даже наоборот, остужает горячее тело от беснующихся в последние двадцать четыре часа неутихающих в голове мыслей. С чем это связано, предугадать сложно, ровно до тех пор, пока Хенджин не отбрасывает полотенце на кровать, поднимая глаза к благоухающему цветку, что не засыпает даже ночью, но… вместо него его встречают карие омуты, принадлежащие молодому пареньку, скромно прикрывающему маленькими ладошками все нужные места, обычно скрытые от чужих заинтересованных взглядов. Мальчик молчит, покусывая губу изнутри, а ресницы трепещут до невозможности мило, пока уголки губ расплываются в едва заметной улыбке при взгляде на застывшего в дверях Хенджина. Он дышит слегка загнанно, опасаясь реакции биолога, хотя за время пребывания здесь уже успел изучить его человеческую натуру, которая ни за что не причинит вреда. Мимо воли изо рта вырывается тихий вздох, как только он решает опустить взгляд ниже лица Хвана, из-за чего щеки вмиг окрашиваются в нежный розоватый оттенок. И он бы прикрыл заалевшие жаром щечки ладошками, если бы их было вдвое больше, чем имеется сейчас, что так усердно прикрывают нагие места, потому что да, немного стыдно перед полностью одетым красивым парнем сидеть совершенно обнаженным. На столе. За которым тот наверняка работает, судя по расположенным в правом углу нескольким книгам о редких видах растений, растущих на острове. Парень с замиранием сердца ожидает дальнейших действий Хенджина, ведь для него остается загадкой, что же предпримет тот в таком случае. Неожиданном. Каким бы начитанным и всезнающим не был биолог, он наверняка не был готов к такому повороту. Спустя три года он позволил себе раскрыться, позволил увидеть себя Хенджину и не прогадал с тем, что тот не пройдет мимо него. Просто не сможет. Потому что невозможно не остановиться возле того, к кому отчаянно тянется сердце. Он шумно сглатывает, чувствуя, как потеют ладошки в окутанном молчанием пространстве, и прижимает язык к нёбу, чтобы суметь промолчать. Проходит по меньшей мере минута, прежде чем Хенджин снова может дышать. Он потрясён. Он восхищён. Он… Он удерживается от желания захлопнуть себе открывшийся в удивлении рот рукой. Ему не хочется пугать резкими движениями свой… имеет ли он право называть его цветком теперь? Не сдерживаясь, улыбается своей лучшей из лучших улыбок, тем самым успокаивая напряженного в ожидании его реакции мальчика. Он не смеет опустить взгляд ниже, не желая смущать паренька ещё больше. Так и не решаясь сдвинуться с места, Хван утопает в шоколадных глазах, которые смотрят в самую душу, так преданно, так влюбленно? Это он ещё себя со стороны не видел. Боже, у него слезятся глаза, и он промаргивается, не давая шанса распереживаться своему нежному и единственному во всём мире только его цветочку. Тот так прекрасен в своей первозданной красоте, что Хенджина тянет прикоснуться к манящей к себе коже, которая на вид нежнее самого мягкого шелка. Мальчик смотрит такими большими доверчивыми глазами, что у блондина даже не возникает задних мыслей на его счет. Он так невинен. И неважно, что голой попой на столе, где Хван обычно любит выпить чаю или почитать книгу, прежде чем улечься спать. Сердце заходится в звенящей мелодии, словно желая вырваться из своего законного места, чтобы достигнуть другого, всего в нескольких метрах от него. Хенджин не знал, что так сильно может тянуть к кому-то. Он прогоняет всплывающие мысли о том, чтобы подойти и прикоснуться к личику паренька, ощутить тепло его кожи и горячее дыхание на своей, слегка влажной после горячего душа. Но внутренний джентльмен в биологе побеждает, и он, прикусывая губу, дабы совладать с желанием тут же ринуться навстречу и стиснуть свою нежность в ласковых объятьях, делает шаг назад, отступая, наклоняет голову в приветственном поклоне в знак уважения. Хватает мягкий плед, в который особенно любит кутаться зимой, сидя на террасе, вглядываясь вдаль, после возвращаясь к теплому камину и таять от тихого звука потрескивающих в камине дров и покалывающего кончики пальцев жара. Крадется тихо и медленно, не желая напугать свой зацветший цветочек, и с благоговением протягивает плед восседающему на столе обнаженному парню. Тот смотрит из-под трепещущих ресниц и, облизывая губы от вдруг снизошедшего жара, что исходит от тела Хенджина, забирает любезно предложенное одеяльце, нарочно задевая кончиками пальцев чужие. Какова вероятность, что Хенджин воспримет это за совершенно случайно? Обоих прошивает волна тепла, что окутывает каждую клеточку тел, побуждая приблизиться, прикоснуться, почувствовать… Глаза в глаза, и вокруг будто время замирает. Здесь нет места переживаниям, страхам, неискренности, лишь бережность в намерениях, лишь нежность во взгляде. — Хенджин… Хван опускает взгляд на красноватые припухлые губы, что так сладко шепчут его имя, уже не пытаясь заглушить певучее сердце, что, по всей видимости, уже принадлежит этому, внезапно появившемуся… он никогда не видел людей прекраснее, да и сравнивать совсем не хочется, ведь другого такого во всём мире не найти. И ему хоть бы что-то сказать, но всё, на что его хватает — тихо простонать от ощущения, возносящего его до небес, заставляющего парить в эйфории и шумно дышать от нахлынувших разом чувств. Он никогда не чувствовал так много, его сердце никогда не было настолько полным и таким радостным, таким счастливым, заходящимся от одного лишь взгляда. Ему хочется зарыться пальцами в наверняка мягкие волосы мальчика, так по цвету напоминающие его собственные, хочется обнять и, боясь признаться самому себе вслух, больше не отпускать новообретенное счастье. Веснушки украшают почти что детское личико, и он не признается вслух, что по десятому кругу их пересчитывает. Так пристально и внимательно смотреть даже неприлично, и он бы поругал себя в любой другой раз, но не сегодня. Особенно, когда затянувшееся молчание давит на ушные перепонки, буквально сигналя красным, что надо бы проявить смелость. Так, ладно, не то чтобы он не понимал, что тут происходит, как так получилось и почему так произошло вообще. Но вообще да. Он не понимает. Да и кому нужна логика и здравомыслие, если на твоём столе в твоей спальне восседает такое чудо природы, которое он сам собственноручно сюда принёс, ухаживая и заботясь, как о самом дорогом, что у него есть. — Хван Хенджин, двадцать три года, биолог, переехал сюда три года назад, с тех пор ни разу не покидал этот остров, так как прикипел к этому месту. Ах да, ещё всей душой любящий растения и меня, — закутавшись в одеяло, скороговоркой выпаливает мальчик, краснея щеками и, не давая Хенджину опомниться, ныряет вперед, угождая в объятья блондина. — Я… буду тем, кем ты позволишь мне быть. Хван с замиранием сердца вслушивается в глубокий, чуть приглушенный голос, так чутко ласкающий слух, и когда тельце, укутанное в мягкий плед, сваливается ему прямо в руки, не может думать ни о чём другом, как о том, насколько же хорошо всё-таки быть человеком и чувствовать чувства. — Лишним будет спросить, откуда ты всё знаешь, и просить рассказать обо… всём? — шепчет Хенджин в области макушки, вдыхая запах волос, непроизвольно закатывая глаза. Только не ляпнуть о том, что мальчик пахнет, как самое лучшее, что только может быть, только не ляпнуть. — Ты потрясающе пахнешь, хочу облизать тебя всего… Это габелла. Вот так взять и макнуть лицом в грязь словами совсем ещё незапятнанного мальчика, вот так взять и похерить его хорошее к себе отношение. Можно отмотать назад? Ну очень пожалуйста. Это сорвалось мимо воли, он должен был об этом промолчать, но сказанного не воротишь, а застывший в руках паренек с широко раскрытыми от легкого шока глазами только усугубляет положение Хвана. Черт. Так, надо успокоиться. По сути, тот не высказывает ничего против, значит, всё хорошо? Нет, нифига не нормально. Нужно подышать. Хенджин не желает признавать, что чувствует себя маленьким мальчиком, которому хочется попросить прощения, что он и хочет сделать, слегка отстраняясь и заглядывая в сияющие глаза напротив. Но опустившаяся на его пылающую щеку ладошка и наполненный добротой взгляд вынуждает приостановиться. Он льнет к поглаживающим его пальчикам, прикрывая глаза от удовольствия. — Ловлю на слове, — шепот в самое ухо. Срывающийся с губ Хенджина стон не может не улыбнуть мальчика, от чего он немедля приближается к лицу Хвана, оставляя невесомый поцелуй на его щеке. Он уже говорил, как ему повезло? Понимающий и принимающий всё сказанное, не злящийся за его грязный язык, целующий так нежно и ласково, что хочется откинуться от прошивающей его тело судороги удовольствия. Он не извращенец, честное слово, но с тех пор, как он увидел цветок, росший на холме у дома, он больше не совсем здравомыслящий человек. Просто влюбленный. Это лучшее оправдание на все случаи жизни. — Прости, малыш… Я… мне, похоже, март в голову ударил, хотя я вовсе не кот, и, если бы ты знал, как мне неловко сейчас, — он бы провалился сквозь землю, но чувствовать горячее дыхание, изредка касающееся его кожи, останавливает от ухода к Аиду. — Знаю. И не осуждаю, — мальчик заключает лицо Хенджина в слегка влажные ладошки, вынуждая посмотреть себе в глаза, и, наклоняясь, оставляет невинный чмок на пухлых полуоткрытых губах. Где-то там взрываются галактики.🌺
— Феликс, ты ещё долго? — Хенджин стучит в запертую дверь ванной комнаты, прислушиваясь к шуму воды и прогоняя всплывающие перед глазами картинки с обнаженным Феликсом, что по-детски подставляет язык, ловя капельки прохладной воды. Он правда старается не думать о том, что было бы, если бы тот забыл закрыть дверь, а у него была бы не стальная выдержка. Но, видимо, всплывающие в голове образы очертаний юного тела любимого цветочного мальчика рвут все цепи, так прочно сдерживаемые Хваном всё это время. Нет, у него не недотрах. Он в принципе вообще не задумывался об этом до Феликса. Ему это просто не было нужно? Но потом появился он. Цветущий, пахнущий, завлекающий в свои сети, и у Хенджина не было и шанса, чтобы не влюбиться. Он никогда не думал, что когда-нибудь подарит имя цветку. И пусть оно было, на его взгляд, обычным, первым, которое пришло в голову, но Феликс был в восторге, а не убывающая краснота и бóльшая, чем обычно, пухлость губ, которые такими у Хвана и являлись, не сходила даже спустя несколько часов после длительных, срывающих все тормоза поцелуев. Феликс очень нежный. Как и полагается большинство цветам. Он не похож на розу с шипами, что обрастает колючками, не давая к себе прикоснуться, пусть и с долей грубости. Решишь сделать больно — получишь в ответ незамедлительно. Он не был похож на ирисы, в которых чувствовалась лесная жизнь, не был похож на одуванчики, что с наступлением сумерек стремились побыстрее закрыться. Он не был похож ни на одно растение, а Хенджин, будучи биологом, за время обучения и пребывания здесь столкнулся далеко не с одним видом. Феликс был особенным. И в первую очередь для него. Чего скрывать, прошло совсем немного времени с тех пор, как Хенджин знатно прибалдел от своего цветочка, который прост как дважды два, но также окутан тайнами. Феликс зацвел три года назад, как только ноги биолога ступили на этот остров. Родился из наполненного сердцем счастья и безмерной любви. Он здесь благодаря Хенджину. Он здесь из-за него. Для него. Хван не любил плакать, не то чтобы он считал это чем-то позорным, но он скорее был тем, кто подставит плечо для утешения, нежели будет ныть сам. В ту ночь было много объятий, секретов и нежности, что окутывала обоих от макушки до пят, соединяя теперь навеки неразрывную связь двух влюбленных в друг друга парней. Это была судьбоносная встреча, и она перевернула жизнь Хенджина с ног на голову. К тому, что изнеженный цветок превратится в человека, которого он будет любить до тех пор, пока не высохнут все моря и океаны на Земле, которого он будет любить до тех пор, пока солнце не угаснет и земля не преобразится в сплошной ледник, непригодный для жизни, он будет любить его всегда, несмотря ни на что… и да, невозможно было быть готовым к тому, что случилось. Но он не хочет иначе, он хочет так. С тех пор, как Феликс появился в его жизни, всё вокруг пуще прежнего заиграло новыми яркими красками, окрашивающими жизнь Хенджина в весеннюю цветущую картину, которая никогда не завянет. Он так сильно любит своего мальчика, а сердце в ответ «он твой» и Хенджин улетает. Осознание того, что это чудо только его и ничье другое, делает его таким до невозможности романтичным и заставляет чувствовать себя особенным. Феликс — лучшее, что случалось с ним. Он не перестает благодарить высшие силы за то, что послали ему его любовь. И никогда не престанет быть хоть на долю менее благодарным. Его ласковый мальчик, который льнет к нему при любой удобной и неудобной возможности, массируя плечи и утыкаясь носиком в шею. Его нежный цветочек, который цветёт на глазах, благоухая, как самые лучшие в мире духи, и даже те с ним не сравнятся. То, как Феликс оглаживает горячими ладошками спину старшего, когда тот засиживается допоздна, то, как Феликс залазит на колени, опоясывая ногами блондина, и шепчет на ухо слова любви, несравнимо ни с чем. За какие подвиги к нему снизошло это прелестное, нежнейшее в своём особенном виде чудо, Хенджин понятия не имеет, как и ничего против не имеет тоже. — Я уже скоро, Хенни! — раздается приглушенный голос из-за двери, к которой Хван припал ухом, силясь что-то услышать. Нет, он не думает о том, чем там занимается его мальчик уже битый час, но фантазия неугомонно рисует покрытый испариной силуэт, худую талию, маленькие пальчики, проходящие по самым сокровенным местам, красные от жара и частых облизываний губы, которые Хенджин бы зацеловывал ночи напролет… Он чувствует себя самую малость извращенцем. Негоже думать так о своём цветочке, но он ничего не может с собой поделать. Отношения, построенные на телесной близости, недолговечны, но у них совсем другое. Душевная связь намного интимнее, краше и глубже, им удалось понять это за эту неделю, проведенную под одной крышей, в одной кровати, не снимая друг с друга одежду. Хенджин не готов был спешить. Феликс умело ждал. Обоим хотелось, но не хотелось начинать знакомство с секса. Это было лишним. Абсурдным. Неприемлемым. Здесь не было места лютой страсти, которая затуманивала рассудок, вынуждая применять своеобразную в своем ключе жестокость из-за нетерпения залезть в штаны. Здесь не было места спешке, бесконтрольного желания пометить и доказать, кто кому принадлежит, после жалея об этом. Здесь не было места несдержанности, которая побуждает причинять боль тому, кто ещё не готов и не настроен на большее. Здесь царила нежность, окутывающая всё естество своими теплыми объятьями, когда Хенджин прижимал сонного Феликса к своей груди, целомудренно целуя в висок и желая сладких снов. Здесь главенствовала любовь, скрепляющая связь двух влюбленных в прочные узы, без возможности когда-нибудь такие порвать. Здесь были разговоры, которые раскрывали обоих с разных сторон, даже для самих себя ранее неизведанных. Феликс любил его самой невинной любовью, его сердечко тянулось к другому, смешивая ритм, заходясь в унисон. Всегда спокойное, не трепыхающееся где-то в горле, перехватывающее дыхание, оно словно выстукивало песнь о любви. Её никогда не бывает много. Ей никогда не скажут «уйди, ты сейчас не кстати». Потому что она всегда приходит в нужное время, желая порадовать, излечить, воскресить… Дверь с тихим щелчком приоткрывается, являя на свет Феликса с растрепанными волосами и с зарумянившимися щеками, который тут же затягивает улыбающегося во все тридцать два Хенджина внутрь, прислоняясь к прохладной поверхности душевой кабинки, пожевывая губу. Хван окидывает хрупкое тело любовным взглядом, что скрыто одной лишь его длинной футболкой, которую Феликс сцапал уже в свой гардероб, присваивая, потому что «красивое и тобой пахнет». Футболка, в которой младший едва ли не утопает, доходит до середины бедра, удачно скрывая все прелести, когда он не желает надевать белье, потому что является большим любителем того, когда всё дышит. Хван облизывает взглядом виднеющиеся из-под ткани ключицы, которые, что скрывать, хочется облизать. Как и всего Феликса. Особенно, когда тот выглядит так сладко и маняще, а выглядит он таким, к слову, всегда. Ну и как тут сдержаться? Но, как ни странно, всё же возможно. Феликс притягивает биолога за ворот рубашки к себе, которая выгодно подчеркивает мышцы старшего, что выглядит одновременно элегантно и горячо. Хенджин тут же обнимает его за талию, горячо выдыхая в шею, оставляя несколько до боли мягких поцелуев, из-за чего по телу Феликса проходится табун мурашек и он, приподнимаясь на носочках, обнимает Хвана за плечи, оставляя длительный, наполненный благодарностью чмок на губах блондина. Потирается носиком, оглаживая напрягающиеся под ладошками мышцы и заглядывая в глаза напротив, расстегивает пуговицы на рубашке своего парня. — Не желаешь принять со мной ванну? — младший мельком кидает взор на пенящуюся ароматную ванну, которую Феликс так заботливо приготовил для них. И разве он может отказать? — Хочу тебя в этой ванной, — Хван залипает взглядом на блестящих от слюны губах и изредка мелькающем языке, что так и вынуждает… — В смысле обнять. Обнять хочу тебя в ней. — Меня можно хотеть не только обнять, — распахивая подол рубашки, Феликс не сдерживает улыбки и желания прикоснуться к любимому, что и делает, как бы невзначай, мотивируя Хенджина. — Подумай об этом на досуге.🌺
Хенджин думает ночь напролет. Ему так и не удалось сомкнуть глаза после того, как Феликс огорошил его новостью о… да. Фантазия у него хоть куда, поэтому ни для кого ни секрет, чем были заняты его мысли, пока Феликс тихонько посапывал у него под боком, ни о чём не догадываясь. Но, черт, он же сам дал пищу для размышлений старшему, а теперь спит себе преспокойно ни о чём не волнуясь. Выглядит так беззаботно и невинно, что Хван пытается не вспоминать, как тот ноготками проходился по его прессу в ванной, когда они, всё ещё румяные и раздетые, оставляли поцелуи на лицах друг друга. Совместное принятие ванны расслабляло, он до сих пор чувствует эту легкость во всём теле, но не мыслях. Феликс же сторонник режима, поэтому сразу после совместного отдыха в ароматной ванне Хенджин отнес разморенного парня в постель, заботливо укрывая того одеялом, оставляя ночной чмок на носике своего мальчика. Первые лучи солнца пробираются сквозь панорамные окна, но всё ещё не заставляя жмуриться от бьющего в глаза яркого света. Феликс чуть морщит нос, трепещущие ресницы приоткрываются, и он, не стесняясь, зевает во весь рот, приветствуя старшего с добрым утром своей солнечной улыбкой. Хенджин улыбается в ответ, любуясь заспанным лицом своего цветочка, который просыпается ни свет ни заря, обычно будя Хвана поцелуями в обнаженную спину, прокладывая путь по позвоночнику вниз, после возвращаясь к шее, пока блондин не просыпается, нависая над младшим и одаривая того сотнями поцелуев в минуту. Но сегодня не один из тех дней. Нет, не так. С Феликсом у него все дни те, но поскольку Хвану так и не удалось уснуть, потому что мысли роились в голове, как те муравьи, не давая покоя, то… ну и к черту этот сон. Зато этого времени было достаточно, чтобы всё обдумать и прийти к решению отлюбить или вылюбить. А если учитывать тот факт, что Феликс сам ему намекнул, причем прямым текстом, то… о чём тут можно думать? Хенджин переворачивается, подминая под себя застигнутого врасплох парня, покрывая шею поцелуями и оглаживая талию под футболкой, но вообще, Феликс тоже любитель поспать голышом, пусть пока он и усердно держался, чтобы не провоцировать Хенджина. Он понимает, к чему всё идет, из-за чего коленки скромно разъезжаются в стороны, а ладошки притягивают лицо старшего для более откровенного поцелуя. Он промолчит, что улучшил свои навыки за последние несколько дней, самозабвенно целуясь с яблоками. Ну знаете, что имелось под рукой. Все средства хороши, когда хочешь засосать любимого, чтоб аж до звездочек в глазах и каменного в штанах стояка. Признаться честно, когда он в самую первую ночь пребывания в доме проснулся рано утром, с теснотой ниже пояса, прижатый к мирно дремлющему Хенджину, он думал, что задушит эту болтающуюся между ног змеюку за осквернение чужих бедер, о которые он, заключив сделку с совестью, несколько раз потерся, прежде чем упорхнуть в ванную разбираться с проблемой. У него молодой, здоровый организм, а рядом такой привлекательный, сексуальный и только его парень, что ему оставалось делать? Не седлать же Хенджина, пока тот спал, слегка вымотанный новой информацией, свалившейся ему на голову с появлением Феликса. Хенджин, чувствуя жар тела младшего, который оплетает его бедра ногами, гостеприимно приглашая вжаться в него, что он и делает, потираясь полувставшим членом о промежность Феликса, который несдержанно стонет в рот, слегка оттягивая блондина за волосы. Подмахивает бедрами навстречу, любезно приоткрывая рот, надеясь, что Хван поймет всё без слов и засунет язык ему в глотку, но тот лишь осторожно лижет слегка искусанные в предвкушении губы, пока Феликс хнычет, вдавливая пятками старшего в себя сильнее, пока тот что-то там обдумывает. О чём тут думать вообще, когда он, весь такой из себя ждущий, с приглашающе раздвинутыми ногами, с опухшими красными губами и блестящими глазами, умоляет заняться с ним любовью. И у Хенджина рвет крышу, сносит ураганом. Резким движением откидывая мешающее одеяло на пол, что скрывает от него жаждущее ласки тело, Хван припадает к алеющему ушку, шепча слова о том, какой Феликс красивый и хороший для него. Он не любитель порно с отборными фразочками, но откуда он их знает, боже… Феликс ведет чуть отросшими ноготками по спине старшего, и Хенджин признается, что до одури обожает это чувство. Когда эмоции выставляются напоказ, но не на всеобщее обозрение, а только для своего главного зрителя. Своего любимого. Хван очерчивает тонкую талию, вырисовывая только ему известные узоры, пока Феликс из-под полуоткрытых ресниц смотрит на разворачивающуюся перед его глазами картину с ним в главной роли. Он поднимает руки, помогая старшему снять футболку, которая запускается в свободный полет, приземляясь в коридоре. А дальше, типа… больше нечего снимать. Ну а что? Вы тоже лезете в постель, одетые в сто слоев одежды, когда хотите вздернуть? Хенджин бы закрыл ему рот за подобные высказывания. Своим ртом, конечно, а вы о чём подумали? Но тот слишком занят вылизыванием его ключиц, на которых, Феликс уверен, расцветут как минимум несколько бордовых засосов, которые он будет любовно и трепетно обводить пальцами, стоя нагишом перед зеркалом. Но это потом. После того, как Хенджин, наконец, соизволит его посадить на свой член. Хотя Феликс читал, что это такая себе поза для первого раза, и он больше хочет увидеть нависающего над собой парня, который способен его довести за руку до Рая. Или подвезти на своем члене, так сказать. Проезд бесплатный. Хван окидывает довольным, вмиг потемневшим взглядом обнаженное, не скрытое никакими тряпками тело под собой, что извивается змеёй при попытках потереться истекающим предэякулятом членом о его собственный. А он не какой-то там мучитель, чтобы оттягивать сладостный момент, которого так жаждет его мальчик. Между прочим, не он один. В его штанах становится тесно до невозможности, поэтому он спешит избавиться от мешающей вещи, что не очень-то приятно трётся о нежные ножки младшего. Феликс сдерживает свист, желающий сорваться с губ, когда взгляд цепляется за налитый кровью член старшего, слегка покачивающийся от движений и метаний по кровати, пока тот ищет смазку. Он прикусывает губу, откидываясь на подушки, и тянется руками к предвкушающе взволнованному Хенджину, который тут же наклоняется, оставляя мягкий поцелуй на пухлых губах, обводя по кругу языком, что не может остаться без внимания Феликса, который не упускает возможности поймать его губами, сплетаясь в жарком медленном танце. Тихонько стонет, когда пальцы старшего касаются затвердевших бусинок сосков, которые, что становится новым открытием для Феликса, очень чувствительные. Это не то же самое, когда он пощипывал в своих пальцах один, стоя под холодными струями, в душе, грезя о Хенджине, который находился буквально за стенкой. И ему ничего не мешало прийти, мурлыкнуть на ухо тихое «хочу», тем самым заявив свои права, но и так всё хорошо получилось. Дождался. И даже несмотря на то, что Феликсу любопытно, и он в жизни не испытывал ничего подобного, ну реально, когда это? Когда у него было на это время? Да на него даже пчелы не садились лакать сладкий нектар, потому что он себя для Хенджина берег, и вот, дорвался. — Ты такой красивый в этом утреннем свете… — шепчет Хенджин, окидывая взглядом зарумянившегося от похвалы Феликса, который что-то неразборчиво шепчет. Солнце понемногу пробуждается, играясь своими лучами с золотистыми волосами младшего, который довольно жмурится и поджимает живот от ощущений губ Хвана на своём теле. Кажется, оно горит алым пламенем, покалывая кончики пальцев, которые поджимаются от ощущений нежных губ и горячего языка старшего, который облизывает его едва заметный пресс, пока Ликс прикусывает кулак, тихонько булькая от поднимающейся приятной волны тепла, что согревает тело, завязывая тугой узел внизу живота, что сладко тянет… — А ты всегда красивый, — голос младшего чуть хриплый, как и полагается после подобных маневров. — Нет, ты, — Хенджин приподнимается, ведя носом от пресса к шее, вдыхая запах геля для душа и ни с чем несравнимый аромат Феликса. — Давай, поспорь ещё со мной тут. Направь свои силы в другое русло, ах! — блондин вскрикивает, когда влажный горячий язык засасывает сосок в рот, кружа, надавливая, заставляя Феликса извиваться, и становиться на пятки. — Я хочу кончить вместе с тобой, но… если ты продолжишь в том же духе, я сделаю это сейчас. — Феликс, я отключу интернет, — Хван понятия не имеет, откуда ещё младший мог нахвататься подобных слов. Но на деле ему просто в новинку слышать что-то подобное, срывающееся с любимых губ. — Да пожалуйста, я и так знаю, как доставить тебе удовольствием своим ртом, и не только им, к слову, так что не нужны мне твои интернеты, оставь их себе, но не лиши меня члена. Своего. Здесь, — Феликс поглаживает себя по ягодицам, смущенно прикусывая губу. Да, не в его характере говорить подобные вещи, но иногда же нужно брать быка за рога, становиться у руля и сообщать о дремлющих желаниях. — И как я могу тебе отказать? — Хенджин оставляет ещё один быстрый поцелуй на распухших красноватых губах младшего и, придвигая того к себе за бедра, ласково оглаживает внутреннюю часть бедра, от чего Феликс дрожит, слегка сдвигая ноги, потому что если сжать, то будет приятнее, не зря же проверял. — Вот именно, никак, — голос становится ниже, переходя на шепот, а глаза закрываются, как только в руках старшего щелкает бутылёк со смазкой, с свистящим звуком выдавливаясь, и он даже хочет открыть глаза и посмотреть, когда внезапно звуки затихают, но заново приблизившееся лицо Хенджина, и опаляющее его губы горячее дыхание, вынуждает распахнуть глаза, чтобы явить на свет поплывший взгляд. — Что? — Думаю о том, как ты хочешь мой член, но не хочешь смотреть на меня, — Хван сдерживает улыбку, целуя Феликса в уголок губ. До чего же у него чудесный парень. Самый лучший. Самый прекрасный. — Я тебе доверяю. Зачем мне следить за твоими пальцами, опасаясь, что ты можешь засунуть их куда-то не туда? — выдыхает Ликс прямо в губы, облизывая нижнюю языком. Он более сторонник чувств, ведь они порою красивее любого другого. Но когда дело касается Хенджина, то ему нужно всё целиком, он желает урвать всё, абсолютно. Каждый взгляд, каждый вздох, ведь в его любимом человеке всё прекрасно, но сейчас младший растворяется в ощущениях, окутывающих его целиком и полностью. Хенджин понимающе улыбается, чувствуя настроение и настрой младшего, что заряжает его на новые подвиги, раскрывая смелость, наконец, прикоснуться к колечку мышц, кружа вокруг средним пальцем, слегка надавливая. У Феликса закатываются глаза, пока он пальцами сжимает простынь от легких надавливаний длинных пальцев, что не спешат исследовать его глубины. Хван накрывает ртом второй сосок, когда осторожно толкается подушечкой пальца внутрь, намечая себе путь, исследуя пока ещё неизведанную доселе территорию. Феликс не знает от чего хнычет больше — от любимых губ и горячего до безобразия языка на чувствительных комочках или же от наполненности внутри, когда палец Хенджина входит глубже. Он сжимается, пока ещё не умея контролировать своё тело в этом плане, он даже не знает, что наверняка считается правильным. Но существуют ли какие-то правила? Может быть, договоренности, но они и так прекрасно друг друга чувствуют, как на физическом, так и на ментальном уровне. Хенджин неторопливо двигает уже двумя пальцами внутри, что как-то прошло мимо Феликса, потому что, преисполненный множеством ощущений в свой первый раз, теряется в удовольствии, и совсем не чувствует себя виноватым. Это только плюс в копилку с эго Хенджина, которому только в радость доставлять своему мальчику удовольствие, доводя до полубессознательного состояния. Он проходится поцелуями-бабочками по грудной клетке, вынимания пальцы, отчего Феликс хватает воздух ртом, одним лишь взглядом прося и отчаянно желая вернуть чувство наполненности. Хенджин зачерпывает ещё немного смазки, входя уже тремя пальцами, от чего Феликс рвёт глотку, вскидывая бедра вверх, когда кончики задевают комочек внутри, что заставляет с новой силой разливаться жар по телу. Он горит, не сгорая. Член Хвана дергается в заинтересованности, истекая природной смазкой, примерно ждущий своего часа. Как же его мальчика трясет от удовольствия. Не видевшее и не испытывающее ничего подобного ранее тело — такое честное, реагирует, как чувствует, не играя. Хенджин приникает ко рту Феликса, слизывая тонкую дорожку слюны, стекающую из уголка губ парня, который сжимает руками простыни, раздвигая ноги ещё шире, для удобства. Они неимоверно трясутся, и Хван даже подумывает приостановиться и успокоить так громко стонущего парня. Дело не в том, что их кто-то услышит, он вовсе не опасается за это, он лишь волнуется, чтобы Феликсу не было слишком в его первый раз. Тело, не привыкшее к подобному, быстро устает, не слушаясь своего хозяина, что не в силах в такие моменты с ним совладать, но Ликс шепчет, чтобы Хван не смел останавливаться. И старший идет на поводу, вынимая пальцы из судорожно сжимающегося вокруг пустоты отверстия, чтобы щедро смазать член и вернуться к хнычущему, тянущемуся к нему Феликсу. Младший, совсем разомлевший, по-детски требует большего, потому что хочется почувствовать и прочувствовать. Хван кружит головкой вокруг поджимающегося от желания колечка мышц, медленно и аккуратно входя, тут же ловя губами грудной стон Феликса, что проходится пальцами по его груди, задевая ногтями соски, от чего он стонет, входя чуть глубже. Жаркая теснота сжимает достаточно сильно, что заставляет Хенджина приостановиться, давая привыкнуть Ликсу к чувству наполненности, чтобы потом с новыми силами… толкнуться до конца. Младший кусает его губу едва ли не до крови, но не от боли, а сносящего ум наслаждения. Что ж, он вернется на место, но сейчас он хочет отпустить себя и отдаться всецело во власть любимому человеку, который помаленьку возобновляет движения, с особой осторожностью двигаясь, не желая причинить Феликсу боли. Пусть Хван и хорошо его растянул, но пальцы — это не член, ощущения другие и всё такое. Он непрестанно следит за раскрасневшимся Ликсом, сменяющимися на лице эмоциями, как он заламывает брови, облизывая губы, и тянется навстречу, выпрашивая поцелуй, когда Хенджин задевает простату. Хенджин с упоением вылизывает рот своего мальчика, который мечется по кровати от одолевающих и испытывающих его тело ощущений. Отвал башки. Ликс раскрывается совершенно с другой стороны, до этого момента скрытой, но прямо сейчас Хван видит его во всей красе, наслаждающегося происходящим и получающего первое в своей жизни удовольствие подобного рода. У него в груди разрастается такая гордость… Потому что он первый и единственный у своего мальчика. Это такие сладкие мгновения. Несмотря на то, что Ликс по своей сути очень нежная натура, но он не мог удержаться от такого первого раза, что ж, винить его теперь? Да ни в жизнь. Он реагирует так ярко, ласковым котенком льнет ближе к горячей груди, лижет сладкие губы старшего, шепча слова о том, как сильно любит его. Не только в этот момент. Всегда. У него слезятся глаза, словно от пронзающих тысячей игл, в этот миг настолько чувствительного тела, что руку приложи — поджаришься. Но это всего лишь член. Большой, увитый венками, твердый и горячий, что кажется, будто всё может расплавить своим жаром. На задворках сознания и со стекающей по подбородку слюной Феликс хватает Хенджина за плечи с такой силой, на которую в этот момент способен. На самом деле небольшой, так как тело разнеженное и ослабленное от потока удовольствия, плывущего по телу и сознанию, заставляющего теряться, путаться в мыслях и словах. — Я сейчас взорвусь, Хенни… — несколько бисеринок слез срываются с больших, таких красивых и таких довольных глаз, от чего Хенджин тут же слизывает их языком, из-за чего Феликс начинает дрожать ещё больше. — Давай, мой маленький, я тебе помогу, — Хван касается большим пальцем головки, обводя по кругу. — Хочу с тобой, — голос до невозможного севший и хриплый. Он же сможет говорить, да? — Пожалуйста… Хенджин приникает нежным поцелуем к искусанным губам, чувствуя приближающуюся разрядку. Одни вздохи и приглушенные стоны его подводят к быстрому концу, и он, ловя губами один из самых громких звуков, слетающих с губ Феликса, чувствует на пальцах липкую субстанцию, размазывая её по члену, пока с протяжным стоном кончает внутрь содрогающегося в удовольствии тела. Что ж, Феликс ещё долго не забудет свой первый раз. Ведь разве такое возможно забыть? Особенно первый опыт. Ещё и с любимым человеком. Просто мечта. Хенджин медленно выходит из тяжело дышащего, покрытого испариной тельца, что тут же льнёт к нему, не давая никуда уйти. Но он и не собирался. Оставлять одного Феликса в постели он бы и не посмел. Душ забыт. Всё остальное тоже. В этот момент они есть друг у друга, и больше им ничего не надо. Хенджин целомудренно целует разнеженного и уставшего Феликса в висок, подбирая скомканное у кровати одеяло, заботливо укрывая своего мальчика и прижимая того к своей груди, удовлетворенно выдыхает, пока Ликс водит пальцами по его прессу, ласково чмокая в щёку. — Знаешь, что ты самый лучший? — Нет, ты.