У Кахары.

      Кахара знает: каждый шаг в Подземелье Страха и Голода приводит к смерти. Не требуется высшего, столь недостижимого образования в их погрязшей в агонии стране, чтобы понять этого. Даже улочки пропитаны вонью, трупным смрадом и безумным туманом.       Кахаре с детства шторы на сцене жизни улыбаются противной улыбкой с гнилыми выпадающими зубами, с вываливающимся, дырявым от червей-паразитов языком, с кровоточащими и обкусанными, высохшими на стылом ветре губами с чёрными пятнами крови. Они улыбаются, выставляя переросшие потрескавшиеся клыки, и приоткрывают костлявыми мерзкими пальцами завесу не такой уж и тайны.       Кахара теряет зубы в битвах, ломает кости, теряет целостность кожи и мышц. Кахара привыкает к тому, что мир всегда настроен агрессивно. Весь мир для маленького мальчика — дикий пёс без нижней челюсти, с гниющими от ран лапами, изнывающий в своей — непонятной никому — боли, в отчаянной борьбе за уничтожение. Даже когда Кахара, цепляясь за последние гроши, прячется в помойках со сквозными рваными ранами, тонет в лужах с помоями, не в силах встать или разогнуться от пылающих и кровоточащих дыр в теле, он борется за право существовать с остервенелой бешеной тварью без мозга и воли. Кахара был рождён, а значит, какому-то богу угодно его существование, и он цепляется за этот шанс, хватает его всеми относительно целыми пальцами без ногтей и сухожилий, дорожит своим правом на существование, как последними монетами в его ладонях. Кахара в этой схватке готов потерять руки и ноги, остаться куском плоти без каких-либо возможностей, ведь именно к этому готовят трясины из дерьма на улицах, на получеловеческих лицах с разорванными телами, распотрошёнными, разобранными на органы, но даже так он не сдастся. Кахара видит смерть своими глазами каждый день, когда солнце не всходит над их замутнённым городком.       Кахара видит страх. Видит голод. Он мученик своей жизни, но в мучениях кроется воля. Не раз ему доводится видеть, как по ещё белой кожу секут неудачных воров. Как из их разбитых ртов стекает кровь, слюна и рвота. Как стражи порядка вталкивают лицом тех карманников в их же отходы и насмехаются. Иногда Кахара не чувствует боли, когда нож проходит по его связанным рукам. Его чувства атрофируются. Рецепторы замирают, когда его, связанного и обнажённого, выпинывают на улицу по дождевым лужам. Вся воля переходит в мышцы, чтобы вместе с кожей разорвать бечёвку на конечностях.       Кахара борется со смертью, вгрызаясь в её белоснежные кости гнилыми оставшимися зубами. Он не эталон. Каждый раз, стоит ему мельком бросить взгляд на осколки зеркал на улице или в более целые экземпляры в чьих-либо домах, как становится противно. Тошнит от собственного вида с красными инфицированными глазами и в хлам разбитыми губами. Мириады шрамов на всём теле бежеватыми рубцами спускаются от шеи по всему позвоночнику и дальше — от таза и до ступней. Он всё детство ходил в порванных обносках. Тряпки, наспех сшитые ещё не до конца высохшими кишками животных, украденные элементы одежды.       Кахара, помимо конфликтов с богатыми хозяевами и хлыстом, очерчивающим на спине новые и новые инициалы смерти, вступает в драки с уличной шпаной, не чурающейся лишний раз ограбить недавно озолотившихся соремесленников. Единственное, что его спасает — удача, ещё сопутствующая Кахаре, выводящая из драки хотя бы со всеми конечностями, что уж говорить о стремлении не валяться в грязи после каждой стычки. Вкус грязи и человеческих отходов сопровождает Кахару на его пути. Другой жизни он не помнит.       Кахара встречает двадцать седьмой день рождения под тучным небом, с кляпом во рту, со связанными руками и ногами и в очередной раз обчищенным имуществом. Он ещё считает дни, перечёркивая дома на стене углём числа. Раз. Два. Три. Четвёртое августа обнимает его затяжкой на локтях и цепью на шее, поздравляет с новым прожитым годом и началом следующего отсчёта вздёрнутыми волосами и голым телом. Кахара ещё с детства не чувствует боли.       Кахара ступает на улицах с тенью на лице, когда редкое и желанное солнце высвечивает из непроглядного купола серой массы туч. Полуживой пёс без пасти ещё рвёт тело Кахары на куски, не давая собраться, а дома уже кто-то ждёт. У Кахары дома жена и ребёнок.       Кахара, может быть, никогда их больше не увидит. Селеста не улыбнётся своими трупно-бледными губами, не потреплет по дымчато-синим скомканным прядям и не скажет, что однажды всё точно будет хоть немного нормально, падая на пыльный и пропитанный гнилью матрас. У Кахары на руках ни гроша.       Кахара голыми руками отрывает псу лапы и остатками ногтей рвёт его жирную непробиваемую плоть, выщипывает клочьями плешивую, сухую, почти соломенную шерсть, от которой на теле пса остаются лишь нетронутые маленькие участки. Он просыпается ночью от кошмаров, заполоняющих тёмное пространство снов, впервые возникших в его существовании под конец второго десятка. Его детство — борьба за жизнь, а сон — возможность умереть в любой момент как драному щенку. Лишь сейчас, с появлением дома, жены и небольшого состояния, адский зверь даёт ему шанс сделать свой ход и прекратить защищаться. Но и так вор тяжело вдыхает неправильно сросшимися рёбрами и пробитыми лёгкими трупную вонь родных улиц, ставших ему вторым домом. У Кахары тёмное прошлое и будущее не светлее.       Кахара прощается с Селестой, запоминая напоследок вкус и тепло её тела. Он с трудом объясняет сам себе, что легендарные Подземелья не выпустят никого, кто хоть раз коснётся их проклятых стен и вдохнёт в свой убитый организм страх и тьму. У Кахары просто нет выбора.       Кахара уходит без мыслей, что ещё увидит улицы с кровью и дерьмом, где его жизнь пытали всеми известными ему способами. Где сам не грешил своим телом ради денег, лишний раз не просто обчищая дома высоких чинов и богатых бастардов, но и ложась под них, становясь рабом и игрушкой в масляных жирных руках. Он не смотрит на своё отражение, а на лице маска отвращения к самому себе въелась в привычное и пустое лицемерие.       Кахара входит в лес и с трудом бредёт ко входу в Подземелья под лай приближающихся псов. Вор разрывает глотки каждой из прибежавшей троицы без вреда для себя. Всю жизнь он борется со слепым плешивым псом без пасти, разрывающим тело Кахары на куски, не в силах заглотить кусок тела, что уж ему обычные шавки.       Кахара рыщет в чудом сохранившихся бочках, но находит лишь корки плесневелого хлеба, завёрнутого в поеденную насекомыми ткань, палки, странного вида грибы и дикие ягоды. С небольшим одноручным мечом наперевес он вступает в Подземелья Страха и Голода.