the darkness

      Тьма осязаема и материальна. Сиэль впервые отчетливо понимает это, когда она расплывается в ровной белоснежной улыбке и кланяется ему, оборванному полумертвому мальчугану с попранной честью и телом.       Он называет её «Себастьян» в честь умершего пса — тучного и безобидного на вид, но в приступе ярости ни к кому не ведающего пощады — и наблюдает как она по волшебству заключенного контракта превращается в подобие людского идеала. Полностью с головы и до пят, начиная от иронии в вишневых прищуренных глазах и заканчивая блеском прямоугольных носков классических туфель.       Сиэль удручённо вздыхает, откладывая недочитанную книгу, и опускает босые ноги с кровати на ковер. Желаемая увлеченность новым детективом не приходит к нему ни с первой, ни с сотой страницы, а после текст напрочь перестает укладываться в беспокойной голове. Для отодвинутого раннее сна тем более не находится свободного места. Он набрасывает поверх рубахи дурацкий зеленый халат с драконами — подарок Лао — и выскальзывает из спальни, умудряясь проскочить незамеченным через всё мрачное поместье прямиком на первый этаж, за дверь кухни. Его надежды на сладкую компенсацию вполне оправдываются — на подносе обретается двухъярусный шоколадный торт, украшенный по кругу симметрическими завитками и вымоченными в сиропе вишнями с длинными хвостиками. Рот невольно наполняется слюной. Восхитительная манящая целостность композиции и такой тонкий аппетитный аромат какао с ванилью. Ещё бы: Себастьян никогда не допустит, чтобы из-под его рук вышло нечто посредственное. — Ну и ну! Господин, вам не пристало есть сладкое на ночь. — Ты дашь мне хоть немного побыть счастливым? — вопрошает Сиэль, снимая пальцами остатки крема с десертного ножа и не стесняясь, по-плебейски запихивает их в рот. Момент истины заключается в том, что он никогда не вёл себя подобным образом до сегодня… А сегодня — хочется. — Вы имеете в виду какой-то промежуток времени до завершения контракта? — Нет. Я имею в виду, что если мне хочется съесть торт — я его съем, а ты не устроишь мне завтра завуалированное наказание. — Вы вспомнили о платье? — почти невинно уточняет Себастьян, по-птичьи накреняя голову влево, как каждая третья ворона, залетевшая пересидеть непогоду под крышей поместья. Пасмо чёрных волос контрастной тенью ложится на бледную щеку, дотягивается до заостренного в улыбке уголка губ. Тетушку Фрэнсис охватил бы праведный гнев от такой небрежности во внешнем виде, но Сиэль… Сиэль предпочитает видеть тьму живой, неидеально приглаженной, со слабыми местами в виде кошек и столового серебра. Ему подобной. — Я вспомнил о том, что в мой бочонок меда ты так и норовишь подкинуть какую-то гадость.       Кусочек вкуснейшего шоколадного торта свергает его в пучину незамутненного детского блаженства и Сиэль, зажмуриваясь, с головой окунается в единственное доступное удовольствие. Вот они — личные молочные реки и пудинговые берега. Графу не пристало такое поведение, но раз поместье сплошное пепелище, слуг и слугами не назовёшь, то какой же из него граф? Курам насмех.       Себастьян наблюдает за ним с неким изумлением. Вряд ли его контрагенты просили сделать их досмертное житие более счастливым, а вот избавить от оплаты набежавших дивидендов вполне. Сиэль не простил бы сам себе, если бы был «как все» — банальным. В конце концов, тьму нельзя обыграть, но можно же хоть чуть-чуть поторговаться? — Вы испортите зубы. — На фоне оставшихся мне пары-тройки лет звучит не аргументом, — Сиэль ловко орудует вилкой и, позабыв обо всех приличиях, совершенно не по-графски подливает в чашку чай, придерживая крышечку заварника пальцами. Гулять, так гулять. — Присоединишься?       Себастьян, что и странно и нет, приглашение принимает и присаживается напротив, упираясь локтями на стол. Сиэль мысленно празднует маленькую победу отвоеванной прихоти. Они постоянно рядом, но никогда не бывают по-настоящему «вместе» — одна череда расследований и заданий сменяется другой. Чертовски надоело «конверт от королевы, господин», «пропадают дети, господин», «убийство проституток, господин». Потому что даже убийцы родителей не интересуют его так, как новый сорт яблонь, втайне добытый и посаженный Себастьяном на прошлой неделе в саду. — Интересно, а в аду у вас бывают совместные трапезы? — Поверьте, вам лучше об этом не знать. — Я думал, что дхемоны собхственники, — с набитым ртом выходит нечленораздельно, но вполне понятно. — Бывают дни, когда случаются исключения. — Мм, — глубокомысленно изрёк Сиэль, прежде чем в лоб спросить: — А что насчёт тебя? — Переживаете, что я поделюсь вами с собратьями? — Ты можешь.       Себастьян отвечает ему лёгкой усмешкой. Тьма осязаема и материальна. Сидит и томно смотрит из-под густых опущенных ресниц. Вот она — причина его ночных кошмаров и она же — спасение от них. Сиэль помнит то ощущение на асфоделевом поле под окровавленной простынёй. Когда в груди стало так пусто от пережитой в плену несправедливости… и все же было что-то еще. А что именно не понятно. — Ты ведь на самом деле можешь получить мою душу прямо сейчас? — чашка замирает на полпути к приоткрытым губам. — Контракты устанавливают демоны, а значит, они их и обходить умеют. — И давно вы до этого додумались? — Я всегда это знал.       Сиэль не врет. Кухня кутается в тишину вместе с ними, обворачивается вокруг канделябра сумрачным неровным пледом выступающих шкафчиков, плит и перечно-чесночных вязанок. — Так почему же?.. — За вами весьма интересно… наблюдать, — коротко и лаконично. — Сочту это за комплимент.       Второй кусок торта уже не лезет, но из чистого упрямства он выковыривает из него вишни. После сладкого жутко хочется пикантной кислинки. — Знаешь, иногда я представляю, что Финни, Барда, Мейлин и Танаки нет. И мне становится неуютно, — Сиэль говорит всё, что думает. Выкладывает карту за картой — и ни одного козыря. — Но больше всего я боюсь, если вдруг исчезнешь ты. — Боитесь, что тогда ваши дела схлопнутся к изначальному «ничего»? — Нет, Себастьян. Ни поместье, ни титул, ни должность цепного пса никогда мне не принадлежали… в отличии от тебя.       Глаза Себастьяна — куда там фейерверкам Лао. Всем этим кратковременным «небесным девам, разбрасывающим цветы», «золотым обезьянкам с фруктами» и «цветущим железным деревьям». Его откровение словно землетрясение, после которого на крышах в аду осыпалась вся черепица. — Считаете, что я ваш? — До завершения контракта. А я вот твой намного дольше. — Навсегда, — парирует Себастьян и делает невозможное — подносит ко рту кусочек собственно испеченного торта. Сиэль без лишних слов наливает чай и услужливо подвигает к нему чашку. — Не думал, что души так долго перевариваются в желудке, — удивлённо тянет он, но тему своего будущего съедения дальше не развивает. Себастьян захочет — сам расскажет. — Так что там с яблонями? — Я посадил весьма редкий сорт. К вашему сведению, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы добыть их. — Знаю я твои усилия. Наслушался с Греллем. — Долго будете припоминать мне монастырь? — Ровно столько, сколько и ты мне платье.       Они синхронно, поддавшись порыву, срываются со своих мест и в напряженной невысказанности застывают напротив друг друга. Он давно не тот маленький мальчик размером с табуретку и после семнадцатой разменянной весны достаёт Себастьяну до плеч. Совсем взрослый и бесповоротно влюбленный. — Ваша взяла, — выдыхает ему в губы Себастьян и мягко проходится тыльной стороной ладони по его щеке. Тьма осязаемая и материальная. Стоит вот целует его.