Табак и цветы

      Фредди вышел на балкон, благодарный тому, что ноги его ещё держат. День утомил настолько, что мужчина был буквально готов песком рассыпаться от усталости. С лоджии его прах унёс бы альпийский ветерок и всё! Прощайте обязательства, прощайте шахматы!       Пачка толстых белых сигарет как влитая легла в ладонь. Трампер щёлкнул её крышкой и извлёк одну. Ветра сегодня не было. Песком рассыпаться было бесполезно, зато вот подпалить сигарету очень помогало. Поставив пачку на донышко прямо на перегородку балкона, американец к своему удивлению, решил, что его курево, стянутое в белые бумажки, напоминает греческие колонны, которые он ребёнком видел в Афинах. Такие же ровные, стройные, стоящие чётко в два ряда. Только в отличие от настоящих архитектурных элементов, которые разваливались от тяжести времени, эти разваливались от тлеющего огонька и убивали самого Фредди. Он знал, но продолжал курить. Флоренс тоже знала, но уже не останавливала его.       В соседнем номере хлопнули входной дверью. Шахматист не знал, с кем рядом живёт, ему плевать! Цель приезда одна-единственная, но, пожалуй, не та, которую представляют себе все окружающие. Не защита титула, не показуха, а самый настоящий скандал. Фредди проникся профессией журналиста с недавних пор, даже не смотря на то, что одного назойливого папарацци он ударил вчера вечером. Кажется, кулак до сих пор саднит. Зато это стало подтверждением его теории — весь мир, каждый, кто следит, жаждет зрелища. А раз уж шахматы перестали быть для Фредди смыслом всей жизни, то почему бы не стать звездой? Падающей, но звездой же! А след он оставит за собой прекраснейший.       — Прекрасный вечер, не считаете? — Возник рядом голос с акцентом. Ну конечно к нему за стенку подселили коммунистическую свинью.       — Вечер как вечер, — раздражённо буркнул Фредди в ответ, затягиваясь больше обычного и чуть не кашляя.       — Что ж вы так резко? — Отозвался Анатолий Сергиевский. Трампер повернул голову налево, чтобы лицезреть своего соперника по пояс — больше перегородка, снижающаяся лишь к краю балкона, не позволяла. В пиджаке, не очень подходящем по фигуре, чёрной водолазке, с растрепавшимися тёмными вьющимися волосами русский шахматист почти сливался с альпийской горной ночью.       — А как мне с вами по-другому? Вы меня раздражаете, — американец тяжело выдохнул дым.       Анатолий ненадолго отошёл в ту часть балкона, на которую Фредди заглянуть не мог. Вернулся уже с небольшим букетом ярко-красных цветов, осветивших всю ночь. Они были похожи на хризантемы — с множеством мелких лепестков. А руки у шахматиста теперь были совсем мокрые и поблёскивали из-за света двух их номеров. Трампер оглядел эти чужие, жёсткие и угловатые руки, но почему-то обманываться пренебрежением больше не получалось.       — Откуда цветы?       — Представляете, подарили в аэропорту. Такие странные люди эти итальянцы. — Фредди снова фыркнул. А к нему уже не бегут с цветами. Этим он, правда, натолкнул Анатолия на мысль о неожиданном глупом откровении: — Знаете, Фредерик, у меня… У меня не живут цветы.       — К чему это вы клоните?       — Сам не знаю, — Сергиевский пусто пялился в темноту ночи и устало выдыхал так, что из его рта еле заметными клубами выходил пар, — «Постоят день-другой и завянут…» Это строчка из стихотворения. Хотите цветы? Они мне ни к чему…       — Ха! Не думаю, что цветы потерпят то количество табака, который я потребляю.       Анатолий надолго задумался, оглядывая расслабившегося Фредди. Мужчина, оставшись без публики, отбросил прочь все свои скандальные маски, оставшись… Просто уставшим американцем, одиноким, но не страдающим от этого.       — Давайте я отдам вам букет, а вы мне одну сигарету? Очень хочу закурить.       — С чего ты взял, что мне вообще нужен этот букет? — Сказал Фредди, не убавив язвительности, но уже достав из кармана пачку сигарет.       — Мне кажется, у тебя они проживут дольше, чем у меня в любом случае. Да и тем более табак и цветы — не такое уж и плохое сочетание, — Анатолий, быстро перенявший манеру общения на «ты», протянул Трамперу букет, мягко улыбнувшись. Фредди же неосознанно покрутил его в руках, шурша упаковочной плёнкой.       — Спасибо. А мы с тобой тоже не худшее сочетание, м? — поддавшись неизвестному порыву, Фредди схватил Анатолия за ворот водолазки и потянул на себя, целуя. Оказывается, всё это время они стояли так близко — и в прямом, и в метафорическом смысле.       Табак, застывший на губах Фредди, горчил. Анатолий любил горечь сигаретного дыма, но Фредди бы гораздо больше подошли цветы, любые, нежные и очень гибкие, чтобы их невозможно было сломать. Сергиевский нежно приобнимает широкими ладонями худощавую талию мужчины, стремясь как-то растворить в небытие перегородку между ними, как только что пала стена идеологий и личных неприязней. Губы тёрлись друг о друга, букет уже упал на маленький журнальный столик рядом, и Трампер с лёгкостью воспользовался этим, ладонями обняв чужое серьёзное лицо. Заострённые скулы и холодные щёки очень подходили общему впечатлению от советского шахматиста. Но на самом деле Анатолий совсем не такой, а лишь притворяется, как и Фредди, но ради совсем другой цели — избежать скандала.       Когда они разорвали, то ещё долго глупо смотрели друг другу в глаза с наивной детской влюблённостью. Возможно, ничем особенным это и не было в итоге, но в ту ночь каждый из мужчин почувствовал себя горячо любимым и понятым.       — Вот, сигарета, — также беспечно протянул пачку Трампер, всё ещё стоя близко к своему сопернику.       — На колонны похожи, не находишь? — Уже полушёпотом ответил Анатолий будто чтобы не спугнуть этот хрупкий, чувственный момент. Он щёлкает зажигалкой и закуривает ту же самую горечь. Может, цветы станут лучше стоять у него в вазе, если он закутается в то, что ассоциируется с Фредди? В этот дым иллюзий, за которым обнажается честность.       Трампер лишь молча наблюдал за тем, как в чужих длинных пальцах тлела очередная колонна древнего храма, ознаменовавшая кончину всей его лживой империи. В ночи осталась гореть звёздами только неподдельная искренность между ними и свет их номеров за спинами.