Человеческое "спасибо"

В моей голове всегда такой сумбур, что очень трудно бывает сосредоточится на чувствах, ощушениях. Задумываться над этим я стал недавно, поймав себя на мысли, что не уделяю сему должного внимания. Что живу совершенно неосознанно. Вернее, сам не хочу осознавать. Сам себя не слышу, когда бью кулаком в грудь и толкаю жуткие патриотские речи. Когда в ярости кричу проклятия, пытаясь донести что-то до непонимающих окружающих. Не слышу, не вижу, не чувствую… 9-е Мая. Я тупо валяюсь на пыльном полу, залитым вечерним солнцем, пытаясь что либо соображать. Тошно… Яркое чувство отвращения непонятно от чего заставляет сжать ослабшие пальцы. Целый день гудит в ушах от приторных высказываний и песен, вроде привычных, но я готов был заткнуть уши, лишь бы не слышать этого брехла. За дверью слышны шаги и голоса. Только не это… — РФ! Какого чорта ты тут валяешься?! — ЕР и КПРФ, стоят в дверном проёме и орут в мой затылок. Сейчас блевану, ей Богу. Не могу даже разобрать о чём они говорят, всё слышно будто через вату. — Вставай! — Противный голос. Не буду я никуда вставать. Просьбу повторили, вдабавок плув меня в плечо. И я встал. Встал и пизданул ЕР об стенку. И кто меня за руки тянул… Впрочем, думать о последствиях я и не собирался, выталкав обоих за дверь и закрыв её на засов. Засов советский, стальной, эти ебланы точно не пройдут. Закрыл, свалился на кровать и закричал. Даже не в подушку, а так, как прийдётся, на всё помещение. И сам себе испугался. …Не кричат так люди. Не кричат так звери или птицы. Так кричят изломанные остатки моей души, не желающие, но вынужденные оставаться в паршивом теле. За дверью минут пять стаяла мёртвая тишина. У меня самого сердце от страха в пятки ушло, а у этих ебланов и подавно. Послышались шорохи — шушукаются крысы эти, думая как заманить меня в капкан. Тихий стук. — РФ, пожалуйса, открой дверь, мы ничего тебе не сделаем. — Бархотный голос старшего КПРФ был мягким, вроде бы убедительным, но меня скривило, да так, что тело снова шлёпнулось на пол с пугающим грохотом. За дверью снова зашушукались. — Может врача? — Какого блять врача, что мы скажем?! — Голос ЕР был тихим, но ледяным — с нотками ярости. — Ладно, ладно, успокойся… КПРФ часто напоминает мне отца, он менее агрессивный чем ЕР, и иногда даже вминяемый. ЕР медленно меня жрёт, кого-кого, а его я впускать точно не собираюсь. В подтверждение этого я громко послал их обоих на хуй, тонко намекая на то, чтобы они наконец съебались. — Российская Федерация! Открой сейчас же, ато хуже будет! — ЕР такими методами ничего не добьётся. А я сидел на полу, слыша из окна приглушённые салюты. Люди бухают, радоются, пантуясь, одевают детей в военную форму, внушая неподдельную радость этому претворно-солнечному дню. Да как они смеют… как смеют переформировывать ужас — в радость, смерть — в гордость; как смеют напяливать на своих же детей военную форму — для многих ставшую посмертной. Я вспомнил себя: голодного, раненного, с автоматом в руках. Вспомнил как сестра давилась дохлыми крысами и мышами, как брата ебашили со всей дури о стенку, как я сидел в окопах — ребёнком в рваном пальто, с отрубленной конечностью. …А некоторые как стервятники — всё кружат и кружат, раскрывая старые раны, словно получая от этого наслаждение. Мерзко, немогу. Спину вдобавок закололо. Я снял верхнюю одежду, сзади пропитанную кровью. Сел спиной к зеркалу, скосил глаза и наблюдал, как на спине расцветают облитые моей собственной кровью цветы красного мака. Вот они — праздники. Вот она — подостывшая, подлеченная и обсмеянная со всех сторон боль. Цветы погибших. Тем временем кто-то ещё подошёл к двери. Я с содраганием услышал голос одной из своих непризнанных республик — Сибири. Я моментально поднялся, через невыносимую боль подходя к двери. — Да пустите же, долбоёбы! — Сомнений нет, это Сибирь пришёл. Партии похоже всячески одгоняли и кричали на него, но он упорно сопративлялся. — Заткнулись все! — Рявкнул я из комнаты. Все тот час же умолкли. — Россия… — Слабый хриплый голос сибиряка — это именно то, что мне необходимо в данный момент. Я быстро открыл дверь, затаскивая его к себе, так что партии и глазом моргнуть не успели, зато я успел увидеть их шокированные рожи, при взгляде на моё окровавленное, поросшее маками туловище. Сибирь не чуть не удивился при веде моих мучений. Конечно, ведь бывало и хуже, кто-кто, а он знает. Я посадил его на деревянный стул, за каким обычно сидят школьники за партой, а сам достал из-под стола давно забытый баян, всучая ему в руки. - Давай. - Что? - Что-то дельное. Ты умеешь. Мелодия полилась рекой. Сибирь звучно нажимал кнопочки на баяне и голосил, а я... А я подставил к горлу два пальца. Я блевал. Я жёстко блевал под бодрый темп "Русской дороги", испытывая при этом неземное наслаждение, издавая непонятные звуки, ужаснее рёва медведя. "Просто нам завещана от бога, русская дорога, русская дорога, русская дорога!.." К тому времени я валялся на обблёваном и окрававленом полу, прикрыв глаза, вдыхая полной грудью поток свежего воздуха из форточки, которую предварительно успел открыть. Последний звук ещё долго катался клубком по всей комнате, пока не упархнул в открытое окно. Он пульсировал в моей черепной коробке, вытряхивая оттуда всё остальное. Не знаю ушли ли партейные падлы, ну да хуй с ними. Мне и так очень даже хорошо, особенно когда Сибирь ложится рядом. Окрыляющее чувство счастья тянет на свежий воздух, но усталость сильнее. Я еле выдавил из себя жалкое "спасибо", перед тем как отключиться. Но Сибирь достоин большего, чем какое-то "спасибо". - Пожалуйста. - Просто примитизм какой-то. Обнимаясь, мы уходим далеко за приделы этого никчомного мирка. И никто, никто не пройдёт через железную дверь, не увидит наших грязных тел.