Сбитые кулаки
5 марта 2023 г. в 16:23
Кисе хуёво. Он танцует в окружении одноклассников, в свете софитов и светомузыки, улыбается, громко смеётся, демонстрируя зубы. В одиночку выкуривает весь косяк, вливает в себя алкоголь без разбора, посылая в жопу главное правило — не понижать градус. Он ничего и никого не слышит, всё ниже и ниже скатываясь в бездну собственной злости и бессилия. Кисе очень хуёво.
Лопнувшая кожа на костяшках ещё не зажила, поэтому парень с извращённым удовольствием стискивает руку в кулак, и кровь вновь выступает на бурых ранках. Лизнув её языком, Киса запивает тёплым пивом и морщится. Нагретый жаром помещения напиток теперь походит на мочу вперемешку с привкусом железа.
В кармане вибрирует телефон и на экране в сотый раз за сегодняшний день высвечиваются её имя и фотография. Люба настойчива в своём желании дозвониться до парня, и это злит его ещё сильнее. Он знает, чего она хочет. Порвать с ним.
Да, Киса точно знает, что стоит ему только взять трубку, он услышит слова, которые размотают его в дерьмо, разорвут изнутри, вынесут сердце на полной скорости. Нам лучше расстаться. Дело не в тебе… Просто мы слишком разные. Выстрел из дробовика прямиком в голову. Нет, Киса не даст ей этого сказать. Даже если это значит избегать Любу до конца жизни. Так они будут всегда парой.
Киса яростно качает головой. Нет, и так он не может тоже. Не видеть её? Больше никогда не сжимать её талию? Не переплетать пальцы? Не слышать громкий смех и её упоротые шутки? Не чувствовать запах цитруса в волосах и цветочной туалетной воды на шее? Не терзать в порыве страсти пухлые розовые губы? Не забираться по водосточной трубе на второй этаж, чтобы всю ночь валяться под одеялом в обнимку? Нет, блять, да нихуя. Лучше Киса сам себя застрелит, чем согласится быть без неё. Его Любовь, только его.
Чертыхаясь, он вынимает из кармана телефон и едва попадает пальцами по экрану, вызывая её контакт из экстренного списка. Она его номер один. Не мама, не Хэнк с Мелом, не Гена. Люба. Ей он звонит, когда плохо, когда хорошо, когда мир катится в пизду. Он всегда звонит ей.
Гудки едва слышны в грохоте музыки и криков, но по истечению тридцати секунд оператор сам сбрасывает звонок, напоследок отчеканив бездушным механическим голосом: Вызываемый абонент не отвечает. Доигрался, блять. Сука, тупой долбоёб! Она больше не хочет его слышать. Никогда. И видеть тоже.
Киса хочет с диким воем швырнуть бесполезный телефон в стену, но сдерживается. Он должен пойти к ней. Звонить под окнами, кричать, бросать камни, ломиться через дверь. Надо будет, схоронит себя заживо во дворе перед её домом.
Киса сам виноват. И он, блять, это знает. Ревнивый собственник без тормозов. Никто не имеет право трогать то, что принадлежит только ему. Ни друзей, ни любимую девушку. Он сломает лицо любому, выбьет всю дурь, только попробуйте выебнуться. Одно неверное движение — и враг ляжет вместе со Спилбергом и барменом на дно бухты. Не выводите.
Но Кисе неоткуда было знать, что парень, так трепетно обнимающий его девушку возле подъезда — это брат. Далёкий, неизвестный ему, через три пизды связанный с Любой, но всё же брат, решивший приехать к приморью, чтобы восстановиться после коронавируса. Киса, ясен хрен, не знал об этом. И спросить не успел. Его кулак с такой силой врезался в лицо парня, что тот отлетел к стене и рухнул мешком на землю. Люба кричала. Она толкала Кису в грудь, называя его поехавшим. А Киса и правда поехавший, на всю голову ёбнутый. Одна мысль, что его Любовь может быть с кем-то ещё, выводит Кисино бешенство на новый уровень, где глаза застилает кровавая пелена, а кулаки сами летят раздавать пизды.
Киса кусает потресканные губы, уставившись себе под ноги. Рукой он упирается в стену и пытается прийти в себя. От резкого подъёма в голову бьёт весь выпитый за вечер алкоголь, перед глазами пляшут неоновые огни, а желудок опаляет огнём. Но это не сравнится с пожаром в его тощей груди. Он стискивает сбитые кулаки и снова бьёт ими, на этот раз по стене. И не чувствует боли. Не похуй ли на боль физическую, когда крыша едет по серпантину ревности и ненависти к самому себе. Он должен найти Любу. Упасть к её ногам и умолять о прощении.
Его подхватывает под руки угашенный алкоголем и травкой Хэнк и тащит к бару, где они делают новые шоты. Влив в себя разом три порции ядовитой смеси, Киса утирает рукавом кофты влажные губы и просит у друга телефон, чтобы набрать Любе. Но это и не нужно. Хэнк указывает пальцем в сторону, и Киса, пошатываясь, оборачивается.
Ну, конечно, она пришла. Люба стоит в окружении своих подружек, обступивших её как стайка галдящих куриц. Ему никогда они не нравились. Они всё время кудахчут, убеждая, что Киса Любе не пара, что она достойна лучшего. Киса ненавидит их. Да, не пара, но он не может без неё. Так что, пусть эти пёзды завалят свои крашенные ёбла.
Дыхание перехватывает, воздух застревает в лёгких, когда лучи софитов скользят по помещению и попадают на фигуру Любы. Кисе требуется вся выдержка, чтобы устоять на нетрезвых ногах и не упасть перед ней на пол. Блять, какая же она охуенная.
На девушке короткое синее платье, и когда она делает шаг в сторону, юбка немного задирается и демонстрирует окружающим края шорт, защищающих задницу от посторонних взглядов. Жадный взгляд парня скользит по голым ногам, поднимаясь выше к декольте на груди. Он видит лямку бежевого лифчика, ямки над ключицами, болтающийся на тонкой шее парный кулон. Точно такой же, его зеркальное отражение, спрятан у Кисы под кофтой, прижавшись к разгорячённой коже напротив сердца. На плечах у Любы кофта парня, та самая, которую он оставил у девушки пару недель назад, придя в экстаз от мысли, как она носит его одежду. Не только кофту, но и футболку поверх обнажённого тела. Собранные в хвост каштановые волосы качаются в такт движениям головы, когда Люба оглядывается, выискивая что-то в толпе подростков.
Хэнк толкает застывшего друга в спину, и Киса делает несколько неуверенных шагов к девушке. Он не знает, ударит она его, накричит или проигнорирует. Он хочет лишь одного — прижать её к себе до хруста в рёбрах и вдохнуть запах волос и кожи.
Люба наконец замечает его. Выражения её лица становится обеспокоенным, настороженным, словно она не знает, чего ожидать от парня. И Киса тормозит. Она боится. Боится, что у него опять слетит планка, и он снова кому-нибудь врежет. Киса стискивает челюсть до боли в костях и смотрит. И Люба тоже смотрит.
Её пальцы скользят по груди и опускаются на кулон, стискивая. Киса ждёт, что она сорвёт украшение, швырнёт ему в лицо, назвав конченым уродом. Потому что именно этого он и заслуживает. Быть презираемым самым любимым человеком на свете.
Но Люба не делает ничего из того, что он ожидает. Она бросает ему едва заметную улыбку, дёрнув щекой, и жестом просит подругу посторониться. Та пытается удержать девушку за руку и качает головой. Киса по губам может прочесть:
— Да пошёл он в жопу. Забей на него.
И снова эта красная пелена перед глазами; раскалённая лава растекается по венам и сжигает остатки здравого смысла. Какого хуя эта сука смеет трогать его Любовь и останавливать? Не пускать к парню. Слишком много эта мразь на себя берёт.
Люба вырывает запястье из хватки подруги и машет рукой, прося не встревать. Обернувшись, она глазами находит застывшего неподвижной статуей Кису и идёт к нему. Между ними остаётся какой-то несчастный метр, когда Люба тормозит и сцепляет руки в замок за спиной, вглядываясь в лицо парня, который прячет глаза за растрёпанной чёлкой. Светомузыка скользит по ней, освещая, и Киса стискивает кулаки, игнорируя рвущуюся кожу на костяшках. Киса её не заслуживает.
Никто не знает, как эти двое могли сойтись. Ваня и сам не вдупляет. Ему это до сих пор кажется огромным спектаклем, ёбаным приколом от самой жизни, которая подарила ему любимого человека — в любой момент может зажечься свет, и громкий голос скажет, что всё это было сном. Шуткой. Иллюзией. Наёбкой.
Такие девушки, как Люба Грачёва, не встречаются с такими парнями, как Ваня Кислов. Она — звезда школы, отличница, любимица учителей, активистка, играет в школьных спектаклях и занимается волонтёрством в фонде борьбы с загрязнением природы. Он — разочарование матери, прогульщик, безалаберный хулиган, без конца влипающий в неприятности. Они не должны быть вместе. Но всё же они вместе, вопреки здравому смыслу.
Люба — хорошая девочка, а Киса всегда разрушает всё хорошее, до чего только может достать. И он очень старается в этом преуспеть.
Люба никогда его не боялась, не осуждала и была достойным соперником в словесных баталиях, где Киса то и дело пытался задеть одноклассницу, а она только смеялась в ответ, растягивая губы в сводящей с ума усмешке. Киса искал любую возможность столкнуться с девушкой, выводил её на эмоции, и она ему их дарила, но вовсе не злобу и раздражение, которых он ждал. Она его смешила. Притягивала. Сводила с ума. Пытаясь словить Любу в капкан своих интриг, он сам не заметил, как утонул в мрачном океане её серых глаз.
Ему нравится в ней всё — от маленького шрама под левым ухом, до едва заметного скола на нижних зубах. Ему нравится россыпь родинок на загорелых лопатках, скопление космических звёзд. Киса любит после пары затяжек лежать рядом и рисовать несуществующие созвездия пальцем, а потом целовать каждую тёмную звезду горячими губами. Ему нравятся её волосы, особенно, когда Люба собирает их наверх — будто сама даёт повод, чтобы прижаться зубами к чувствительному месту под шрамом, царапать кожу клыками и зализывать укусы. Ему нравится её улыбка. Открытая, счастливая — так улыбаются люди, не знающие ничего плохого об этом мире. Кисе нравится рядом с ней забывать о собственных траблах, о необходимости упиваться вусмерть, чтобы заглушить рёв демонов в собственной голове.
Люба — его Нирвана. Никаких страданий, никакой боли. Но Киса этого не заслуживает. Чтобы прийти к Нирване, надо пройти долгий, трудный путь, большинству людей не хватает и пяти жизней, чтобы достичь её. А Кисе досталось всё так просто? Звучит, как ёбаный пиздец, затишье перед бурей, которая принесёт тотальное разрушение и заберёт у него Любу.
Ваня и есть та самая буря.
— Привет, — произносит девушка, и её голос тонет в рёве музыки. Она остаётся стоять на месте, как и Киса.
— Привет, — только и может ответить парень, глядя в серые глаза напротив, подсвеченные красным неоном.
Киса ненавидит себя за слабость, которую испытывает рядом с Любой; рядом с ней он не может быть таким же, каким позволяет видеть себя чужим. С ней он мягкий, податливый, ищущий любви и ласки. Как бродячий кот.
Люба делает шаг вперёд, стиснув кулаки, и Киса ждёт, что она всё-таки ударит его. Он закрывает глаза и замирает. Но удара нет и не будет. Вместо это он ощущает тёплые руки, обвивающие его за талию, и Люба врезается в его грудь, обнимая парня. Она прижимается щекой к его плечу, грудь вжимается в его рёбра, пальцы забираются ему под кофту и опускаются на голую кожу. Крепко стиснув веки, Киса вскидывает руки и прижимает девушку к себе, опуская подбородок ей на плечо. Он целует её волосы и утыкается носом в ямку на ключице. От её кожи пахнет цитрусом и цветами, и Киса чувствует, как чёрная воронка в груди, засасывающая в себя весь свет, потихоньку закрывается. Не навсегда, но хоть на время.
— Прости меня, малыш, прости, я такой гандон.
Киса никогда и ни перед кем не извиняется. Ни за что. Потому что знает, что это бессмысленно. Он ведь понимает, что позже повторит все свои косяки, так к чему тратить время на враньё? Но Люба верит ему, всегда верит его словам, если не головой, то сердцем точно.
— Больше никогда не смей меня игнорировать, — отвечает она, и по груди Кисы расходится вибрация от её голоса.
— Не буду.
Киса не лжёт. Он и правда больше так не будет. По крайней мере, он в это верит.
Люба отстраняется, и Кисе хочется выть дурным голосом — становится холодно и одиноко. Но девушка остаётся рядом и берёт его разбитую руку в свою ладонь. Она смотрит на красные следы, и Киса ждёт, что же она скажет. Но вместо слов Люба притягивает её к себе и касается сбитых костяшек губами, невесомо так, но Киса чувствует поцелуй, жар дыхания, опаляющего кожу. Прижав ладонь парня к своей щеке, она вновь поднимает на него глаза и подаётся ближе, привстав на носочки.
— Дубина ты, Кислов, — произносит она негромко и касается губами его губ, но всё ещё не целуя. — Мне кроме тебя никто не нужен. Когда ты уже это поймёшь?
Киса уже это слышал. И не однажды. Каждый раз, как он вспыхивает от ревности и бросается на парней, словно бешеный зверь, Люба обнимает его со спины, прижав руки к тяжело вздымающейся груди, и говорит, что любит только его. Киса знает, видит это в её серых глазах, но ничего не может с собой поделать. Какой-нибудь очередной долбоёб, резко поверивший в себя, получает в челюсть раньше, чем успевает договорить своё имя. Кису не беспокоит, что однажды его загребут в ментовку за побои — его беспокоит лишь то, чтобы рука Любы касалась только его самого и никого больше.
Да, Кислов самый настоящий ревнивый мудак, бешеный собственник и неуправляемый дикий зверь.
— Я знаю, — кивает Киса и шумно сглатывает. — Я долбоёб, блять.
— Я выразилась другими словами, — усмехается девушка, и Киса жадно ловит её смешок влажными от алкоголя губами, — но это тоже подходит.
Люба первая устраняет миллиметровое расстояние между ними и тянет зубами нижнюю губу парня, прикусывая. Ладони Кисы опускаются на талию девушки и резко притягивают к себе ближе, прижимая её к своей груди. Сердце грохочет в едином тандеме с бешеной и агрессивной музыкой из колонок.
Киса считает, что губы Любы идеально подходят его собственным. Формой, изгибами, страстностью. И ничьим больше. Только его. Он чувствует привкус барбарисовых конфет и кофейного ликёра, который она выпила перед тем, как прийти на вечеринку.
Киса злится, что они не одни в этом грёбаном месте, потому что всё, что ему сейчас нужно, это усадить девушку на стол и забраться руками к ней под юбку, снимая всё, что им так мешает. До Любы его не смущали такие формальности, как заполненная людьми комната, но теперь он не может позволить, чтобы кто-то ещё смотрел на его девушку, что находится на пике страсти и выглядит такой беззащитной и открытой в уверенных и наглых руках.
Киса всё же не сдерживается, и его ладонь ныряет к Любе под подол платья и сильно стискивает задницу, обтянутую шортами. Тонкие спортивные штаны не сдерживают его возбуждение, и он сильнее прижимается к девушке, чтобы она знала, что делает с ним. Как сводит его с ума одним своим присутствием. Длинные тонкие пальцы с аккуратным маникюром скользят по спине парня и поднимаются выше, царапая кожу ногтями, заставив Кису тихо рыкнуть в губы, прикусывая нижнюю зубами.
— Пойдём отсюда, ко мне, — шепчет Киса, скользя влажными от поцелуя губами к уху девушки, и прикусывает мочку; он посасывает тоненькую сережку в виде миниатюрного креста, повторяющего чёрное украшение парня в левом ухе. — Нахуй всех.
— Нахуй всех, — вторит ему Люба, рвано вздыхая, и её дрожащие ноги подгибаются, когда горячий язык скользит по коже от подбородка к декольте. — Блять…
Уходят они незаметно для всех — скользят через тёмный проход, минуя бьющихся в экстазе подростков, отплясывающих под громкую музыку, что отдаёт битами во всём теле. Ночное небо усеяно мириадами звёзд, но в глазах Кислова они и вполовину не столь прекрасны как Люба.
Затормозив в пустынном дворе, Киса притягивает девушку к себе. Пальцы наматывают собранные в хвост волосы и тянут назад, заставляя запрокинуть голову. Влажная дорожка поцелуев на девичьей шее блестит в свете фонарей — Киса не стесняется оставлять метки, кусая и посасывая тонкую кожу.
Утром он с бесстыжей ухмылкой извинится за грубость, а Люба в ответ оставит парочку своих отметин на нём. Потому что они принадлежат только друг другу и любят доказывать это всему миру.