Трудности перевода

К своим семнадцати с половиной Женек не удивляется уже, походу, ничему. Ни противным пятиклашкам, носящимся по коридорам с кривыми воплями, ни еще более противным пятиклассницам, подпевающим из пердящих колонок Инстасамке, ни очередному неуду за контрольную работу. Морда англичанки привычно кислая, когда она узнает в стопке тетрадей чисто колпаковский одинарный лист бумаги. Вот же сука. Больше никогда не поверит этим тварям из ответов меил ру, теперь за помощью только к Лариске, у нее с языками проблем нет, как и с ножницами. Если вы понимаете, о чем он. Или, на крайняк, к Эдику. Он мало того, что знатный пиздолиз, так еще и умудряется списывать на своей обосанной первой парте. Поцелованный в жопу самим богом, а всем говорит, что атеист. Как же, блять. — А исправить как-то можно? — жалобно скулит Никитос по правую руку. Еще одна жертва неправильных ответов. Жанна Игоревна останавливается у их парты, сверлит пристально этим взглядом, которому, кажись, всех училок в универах учат, и отвечает: — Буду ждать тебя после уроков в этом кабинете, дам тебе другой вариант, — а затем, сука такая, поворачивается прямо к Женьку, — можешь еще Колпакова с собой прихватить. Правда не знаю, поможет ли. Правда не знаю, поможет ли. Вот стерва. Женек прожигает ее лопатки, пока она плывет в сторону зеленой доски. Хочется сказать да блять, я уже понял, что ты меня не любишь, я тебя так-то тоже не особо, давай без этого цирка. Еще хочется сказать пару ласковых, прямо в лицо выплевать, чтоб училка раскраснелась или, еще лучше, разревелась. Лучше б вообще из школы свалила, но это уже совсем заоблачные мечты. Вместо этого Женек поливает ее трехэтажным матом в голове. Чисто русским, своим, родным. На других языках не получается — он толком никаких и не знает. На казахском банально опасно, хотя Назар порой дельные вещи выдает, если не считать тех шуток про мамаш. Жанна Игоревна его поля ягода, такая же узкоглазая, услышит и сразу родителей в школу вызовет. А на ломаном английском вообще тупо — он же не умственно отсталый, чтоб такое вытворить. А других вариантов, вроде как, и нет вовсе... — Эй, Салим! — Женек ложится грудью на парту, гундосит прямо в кудрявый затылок. Молчит, падла. Типа не слышит. — Да епта, че, оглох? Усманов терпеливый до ужаса, Женя это не понаслышке знает, но против ручки в бок не попрешь. Салим ойкает недовольно, разворачивается с хмурой рожей через секунду. — Чего тебе? — А скажи, как будет "пизда" на твоем этом татарском. Салим качает головой будто бы разочарованно, опять сверкает затылком. Да че ж все такие неприветливые? Как будто Женек им всем чем-то насолил. — Ну скажи, тебе че, сложно что ли? — Я пытаюсь учиться, если ты вдруг не заметил, — цокает, даже не удосужившись повернуться. Ниче-ниче, Женек уже знает, как с этим бороться. Через пять минут Салим сдается. Шикает раздраженно, клянется затолкать ручку по самое не хочу и обещает перевести все, что нужно, на перемене. Еще никогда Женек так нервно не качался на стуле, даже на затхлой кровати в чужой двушке так сильно не ломало. Жанна Игоревна в какой-то момент прикрикивает на него, говорит что-то про порчу школьного имущества и разбитый затылок. Колпаков на это только лыбится гиенисто. Во-первых, как можно испортить то, что уже держится на соплях, а во-вторых, скоро ты допиздишься. До конца урока не так много осталось, прям как тебе, блять, а потом я пополню свой багаж оскорблений. Спасайся кто может, нам пиздец. — Тебе все еще нужен перевод? — Салим разворачивается, когда звенит звонок и училка перестает диктовать домашку. Пф, спрашивает еще! Он только этого и ждал, вообще-то. — Ага. Смотри, — Женек пододвигает в сторону татарина листок с корявыми записями. На всякий случай диктует, потому что почерк у него, по признанию величайших критиков, то есть Ритки и Денчика, хуйня хуйней, — вот это просто "пизда", а вот это "лошадиная пизда", еще можно "сука тупая". а, вот еще— Салим морщится, святоша хуева, и останавливает поток ругательств легким взмахом руки: — Давай помедленнее. И по одному слову. — Ладно-ладно, по одному так по одному. Давай, как будет "пизда"? Тот хмурится с минуту, вспоминает, видать. Женька это не устраивает — он же еще полчаса назад ему задачку задал, как не успел-то? — Заснул, что ли? Или обрусел совсем, из башки все повылетало? — Да подожди ты, — Салим поджимает губы, — знаешь ли, меня родители такому не учили. — Значит вместе научимся, делов-то. — Текә. — Че? — Текә, говорю, — Усманов проговаривает медленно, кивает на ручку, мол, записывай лучше. Женек охотно слушается, выводит транскрипцию на бумаге. — Те-кә. Спустя долгое разжевывание и бесконечные "как-как? бля, повтори, я нихуя не понял" Женек наконец-то отстает. Довольный до ужаса откидывается на спинку стула, повторяя под нос некоторые матюки, и совершенно не замечает, как Ритка, наблюдающая за этим этюдом с соседнего ряда, тихо смеется. Улыбку Салима он замечает, конечно же замечает, немного краснеет, но особого значения не придает. Салим всегда улыбается. Человек он такой, че уж взять, а Жене большего и не надо. Исправлять контрольную работу он так и не приходит, так что следующая встреча с англичанкой происходит утром четверга. Женек, заспанный и зевающий, чувствует себя королем. Закидывает руки за голову, вытягивает ноги под партой, ненароком задевая стул Салима, и всем своим видом говорит "ну давай, нападай". И она реально нападает. То ли мысли читает, коза ушастая, то ли просто со скуки. Вызывает к доске решать какой-то там номер, и Колпаков, едва ли зная, на какой они сейчас странице, чересчур бодро чешет. Вызов принят, сука. — Опять времена напутал, — Жанна Игоревна даже не пытается состряпать сочувствующий вид, фыркает на выведенные мелом предложения, — мда, Колпаков. Я даже не знаю, как спасти твой табель, если ты работы не переписываешь и на уроках не стараешься. Ну вот оно, вот же оно! Женек кладет огрызок мела на полочку под доской, вытирает испачканную руку о джинсы и тянет довольно: — Нинди яхшы көн. Англичанка, приготовившаяся к очередной перепалке, замолкает от неожиданности. Хмурится, ничего не понимая. Схавала, блять? Так тебе и надо. Колпаков ухмыляется совсем бесстыже. Нужно поставить красивую точку. — Сезнең матур юбкагыз бар. Жанна Игоревна смущается еще сильнее, почему-то смотрит на свою одежду, а потом — точно на Салима. Женек на него тоже смотрит, слегка розовея щеками. Усманов скромно улыбается и прячет глаза в тетради. — Тяга к языкам — это похвально, Женя. Надеюсь, к изучению моего предмета ты тоже отнесешься серьезно, — наконец, выносит вердикт училка, присаживаясь на край своего стола. — Садись. А к доске пойдет... мм, Скворцова. Тяга к языкам — это похвально. Блять, как же смешно. Ее только что обосрали с ног до головы, а она лыбится. Ну тупица. Женек возвращается к своему месту с гордо задранной головой. Теперь он вообще че угодно может говорить, а поймет его только Салим. Может, осудит еще, но Салим отходчивый, Колпаков сам в этом на деле убедился. Ближайшие несколько дней проходят очень даже складно. Училка смягчается, ставит вместо излюбленного лебедя трояк за контрошу и вытягивает средний балл, а Ритка улыбается шире, чем обычно. Даже Захар, этот прилипчивый пиздюшонок, стал чаще прибегать на переменах и крутиться под ногами. Женек думает, что пацан явно тупой — его прямым текстом нахуй посылают, тем более на его родном языке, а он этому только рад. Короче, одни дебилы вокруг. Или акыллымы, если Женек ниче не перепутал. К концу декабря необходимость ругаться на татарском исчезает. Отчасти потому, что жизнь налаживается, но в основном из-за нравоучений Салима. Салим ему вообще ближе всех стал за какие-то считанные месяцы, причем как на каком-то моральном уровне, даже сдвинув Никитоса с топа самых-самых заебатых корешей, так и на физическом. Так что совершенно неудивительно, что на школьной дискотеке они зажимаются в толчке. Приходится подняться на третий этаж, чтобы занять кабинку с дверями, а еще опустить мокрый стульчак, чтобы нормально сесть, но это уже мелочи. Женьку, хлебнувшего домашнего глинтвейна Ларисы, вообще на все похуй — он седлает Салима, толкается бедрами резво и тычется носом в шею. — Сюда точно никто не зайдет? — Усманов спрашивает с явной тревогой, а пальцами только крепче стискивает правую ягодицу. И явно не потому, что Женек свалиться может. — Неа. Я попросил Денчика Элджея поставить, там щас такой разъеб из-за матов устроят, не до шмона туалетов будет. Идея, безусловно, достойна уважения. Женя собой гордится, все-таки, он это и придумал. Салим заметно успокаивается, поглядывает на чужие губы и тянется вперед. Блять, как же хорошо. Колпаков мечтал об этом месяца полтора. Сначала сам стремался своего ненормального желания потискать не какую-нибудь сисястую одноклассницу Юльку, а пацана, потом ждал, когда татарин оттает по той же причине. Оттаял, все-таки. Разогрелся даже — целует так, что Женьку жарко в легкой футболке становится. Мокро, развязно. Руки сами собой ползут под свитер — кто, блять, вообще надевает свитер на дискотеку? — скребут ногтями по животу. Дальше он не заходит, времени мало пиздец, да и попросту страшно. Простите, в педиковатых делах еще не шарит. — Матурым,— хрипит Салим ему в губы, дышит как загнанный зверь. — мин сине яратам... — Ага, — Женек сначала смеется, совсем ничего не соображая, а уже потом, когда осознание ударяет по голове, отстраняется, оскорбленный до глубины души. — Погодь-погодь, ты меня че, щас нахуй послал? — Что? — Ты меня щас нахуй послал. Усманов хмурится, разлепляет зажмуренные веки. Смотрит своими чернющими глазами, будто бы не понимает. А потом, как по команде, прыскает со смеху, бодает потным лбом плечо. Одному Женьку нихуя не весело. Его, на минуточку, прямым текстом послали! – И хули ты ржешь? – Не думал, что все вскроется вот таким образом, – Салим отодвигается, задирает голову, чтоб чужое лицо было видно. – Я не посылал тебя, Женя, а признался в сильной... мм, симпатии. Женек недоверчиво щурится, выискивая какой-то подвох, но ничего не происходит. Салим пялится так же, как обычно – по-щенячьи. Колпаков волну смущения подхватывает, краснеет шеей и ушами и вместо того, чтоб поддаться чувственности момента, нападает. — Наебал меня, да? — толкается бедрами сильнее, трется о вздыбленную ширинку напористо. — Еще тогда, да? — Возможно, — мычит татарин, подхватывая руками за талию, — твоему рту нужно было отдохнуть от тех гадостей, что ты говоришь. Что ж... теперь понятно, почему ебучая англичанка стала к нему так снисходительна, а Захар расцвел, как сирень весной. И почему иногда слов в переводе было слишком много. А он думал, что это заебы другого языка. Да уж. Язвительную реплику по поводу своего рта Женя вынужден проглотить — оба слышат приближающееся к туалету цоканье каблуков. Колпаков спрыгивает на пол, велит Салиму подобрать ноги под себя и вываливается из кабинки. В дверях стоит завуч. — Почему не с остальными? — Анастасия Сергеевна оценивает его внешний вид, пробегается с ног до головы. Хорошо, что возбуждение спало, иначе Женя не вывез бы последствий. — Опять курил в туалете? Парень с видом нашкодившего школьника качает головой, лепечет виноватое "я больше не буду, честно, не звоните маме" и позволяет увести себя в коридор. Анастасия Сергеевна жалостливая, в честь нового года помилует и вставит словесного пропиздона. Ну ничего страшного, не одного Женька ожидает словесный пропиздон — Салим со своими приколами напросился. Возможно даже на физический.