«Я исцелю все недуги твои»
Только враньё всё это. Всё это чушь, ерунда — выдумки про милосердного, доброго Бога, смирение и благословенные небеса. Рой Уокер ненавидит кресты — в госпитале их, если честно, с избытком; своего собственного он не желает нести. В чудеса Рой давно не верит: да и как в них, скажите на милость, поверить, когда не чувствуешь ног, когда сердце разбито и дотла сожжены все мосты? Кто-то поставил у койки охапку призрачно-белых лилий — бессилие гложет его изнутри — со временем стало только больнее. Проходит день. Другой. Неделя… Мир растворяется в ворохе накрахмаленных простыней. Туда-сюда расхаживает сосед-ипохондрик, и нету бывшему каскадёру покоя — будто это не госпиталь вовсе, а Лимб чистой воды. Каждый угол здесь пахнет фенолом и йодом. Душно Рою в просторной палате, тошно ему от увещеваний о том, что необходимо бороться, от уколов, сестёр милосердия и врачей… Для чего и зачем всё это, если можно прямо сейчас положить тщетным мукам конец? Только кто бы ему позволил… …ты с ума сошёл, Уокер, хватит уже разговоров о самоубийстве, ты ведёшь себя, словно последний глупец — говорили те, кто его мудрей — Рой, будто бы невзначай, в который раз отмахнётся. Падать со скал, прыгать под поезда было ему привычно, такой была его работа — только мог ли раньше предположить он хоть на минуту, что однажды захочет взаправду разбиться? В жизни, оказывается, всё и близко не так, как в фильмах, а Рой Уокер — больше не храбрый киногерой. Там, по другую сторону окна, всё неизменно, всё — константа: детское хныканье, разговоры и шум машин. Несправедливо. Одно неверное движенье — и к прежней жизни нет возврата! — Ты обещал мне сказку, помнишь? — Ну что же, слушай. Это история про пиратов… — Расскажи другую, — хмурит брови девчушка, что этим утром бросила в священника апельсин. Она довольно смышлёная, однако. Имя её, как и смех — звонко звучит, нараспев — и, всякий раз — с теплотою особой, точно южного ветра порыв: Александрия, Александрия! Если она так хочет, то сказка начнётся снова. В начале, как известно, было слово…«Я послал слово Моё и исцелил тебя, и избавил тебя от разрушения»
Ему бы забыться в цепких объятиях смерти, да вот незадача, рядом девчонка — всё время дёргает его за рукав — правой рукою, что не переломана — нескладно пытается отвечать по-английски, улыбается солнечно, искренне, хоть во рту у неё пока не хватает передних зубов — или, с усмешкою думает Рой, это одна большая щербинка… — Это сказочный эпос о любви и мести… — Почему Чёрный Разбойник так говорит? — Потому что он твой отец. Потри глаза. Ты видишь звёзды? Вдаль уносятся мысли — к разбойникам и принцессам, пескам пустынь, ярко-рыжим барханам и башням выскоким цвета слоновой кости, окружённым со всех сторон морем, где у каждого жребий свой, и где радость — точно так же, как в жизни — плечом к плечу стоит с горем. Сестра Эвелин, бесспорно, добра, красива — и всё же Рою в облике её мерещатся черты его невесты — чужой с недавних пор жены. Коварный губернатор Одиус — это, конечно, Синклер… — Тогда они поклялись отомстить. И вот он Рой, меж двух разбойников, как две капли воды похожих — чёрным и синим, а впереди — непройденная им ещё стезя. Лицо его скрывает маска, но Александрия готова поручиться, что видит в узких прорезях лучистые, знакомые глаза. Она, должно быть, и впрямь посланница свыше. Александрия приносит ему из часовни облатку — это тоже, наверное, неспроста… — Стало быть, ты украла, стало быть, не боишься? — Папа, ты узнаешь меня? Это я! Это я, Александрия… Ну, разумеется, да. Он, как всегда, замолчит на самом волнительном месте. — А что было дальше? Рой, ну пожалуйста, так нечестно… …за окном шелестят пальмы и кипарисы. В главном корпусе — червоточине этого Лимба — хранят морфин. Чтобы боль утолить, есть надёжный, проверенный способ — да и поздно теперь отступать, раз решил он свести счёты с жизнью… Так, во всяком случае, думалось Рою. — Я прошу тебя, как друга, Александрия, не откажи — пилюли нужны мне, чтобы закончить историю. Увы! Девчонка понимала английский ровно настолько, чтоб слушать сказки — иначе как тогда буква «Е» превратиться могла в цифру 3? И рассказ обрывается — ни Разбойнику в маске, ни Рою не уготован судьбою счастливый конец. Уоллес застрелен, за ним последовал Дарвин, стрелы вонзились в спину раба. Грохотом от взрывчатки стал голос Луиджи, гордо погиб индиец, из бездыханного тела шамана вырвалась стайка лазурных птиц… Если страдает сам Рой, почему не страдать другим? Одиус всё же пленяет принцессу — впрочем, постойте… На ней ни цепей, ни оков. Она не противится его зову, она по собственной воле уходит с ним. — Папа, вставай, вставай! — Нет, довольно! Убирайся, покуда ещё не поздно, унося от меня прочь свой свет! К несчастью, девочка преданна и упряма — вновь и вновь та переворачивает всё вверх дном в его голове. — Я принесу, я украду ещё пилюли! …до пузырка так и не дотянувшись, срывается она со стула. Всё повторяется: резкий запах фенола и йода, суета сестёр милосердия и врачей… Ещё один неудавшийся каскадёрский трюк — на сей раз не Роя… Алесандрия плачет, кричит, а ему кажется, будто вместе с ней и его самого режут скальпелем по живому. …и когда наконец она открывает глаза, то глядит на него пристально и серьёзно, об одном лишь прося; в своё время плотник из Назарета нечто подобное говорил таким же, как Рой, калекам — «не отчаивайся, встань и иди». — Я упала… снова. Как глупо… Прости, что не принесла тебе м-э-ор-фэ-и-эн-три… — Набирайся сил, милая Александрия — оглянуться не успеешь, как тебя выпишут из больницы и у тебя вырастут зубки. Что же до Роя… Рой подыщет себе костыли. Здоровому духу здоровое положено тело. Воистину, пути Господни неисповедимы — пусть даже Рой Уокер терпеть не может кресты. Все эти тягостные дни в госпитале, его с Александрией встреча и даже злосчатстный Синклер — всё случившееся не напрасно. — И всё-таки мы с тобой странная парочка, ты согласна? На поросших щетиной щеках блестят слёзы, смывая малодушие и страх. Рой убеждён — выдуманный им хрупкий мир Запределья непременно в чьих-то бережных будет жить руках. Ибо сердце весёлое благотворно, подобно лекарству. Как облатку в церквях пополам преломляют — так и сказка теперь у них одна на двоих. Ночь позади. За окном золотится рассвет, в небе утреннем расплываясь акварельною краской. «Я твоя поддержка, и Я твой Бог» Ты только не умирай, живи. — Обещаешь? И не скрещивай пальцы! Папа, а знаешь, я ведь ничем не хуже этих твоих пиратов… Папа, а знаешь… я ведь и падаю почти так же, как ты.