Трубецкой не понимал, как он представлял революцию в принципе: как она должна была происходить, если все «революционеры» сейчас развлекаются и ведут себя как малые дети? Миша пьёт уже пятую рюмку на спор, пытаясь перепить самого себя из прошлой попытки, Муравьёв—Апостол играет какую—то незамысловатую мелодию на фортепиано, наблюдая за тем, как Анненков подбадривает Бестужева—Рюмина, давящегося очередной порцией водки. Рылеев же громко декламировал свои стихи, оставалось только на табуреточку встать, и вообще на утренник будет похоже. Ипполит единственный, кто внимательно слушал стихи и не обращал внимание на происходящее вокруг. А Пестель… А где Пестель? Сергей Петрович удивлённо обернулся, пытаясь найти его взглядом, но безуспешно. Он бы и в голову не брал, где же полковник, если бы тот не был вусмерть пьяный. В таком состоянии Павел Иванович может и прибить кого—то, даже не заметив. Раз уж Трубецкой про него вспомнил, то он и пойдёт его искать, а то начнётся непонятно что. Он взял стакан холодной воды со стола на тот случай, если Павлу понадобиться избавиться от сушняка. Нет, правда, как Трубецкой планировал устраивать с ними восстание? С этими не очень весёлыми мыслями Сергей направился в первую очередь в спальню, вдруг Павел просто лёг спать? И правда, так и оказалось, Пестель валялся на кровати в помятом мундире: щёки буквально пылали, словно он вернулся с мороза, хотя, по промокшей одежде так и было. Наверняка он выходил на улицу и свалился в сугроб. Что вообще с полковником стряслось? Он никогда так не напивался, как сегодня. В голову Сергея Петровича ударили воспоминания, как умер его племянник, накануне очень много выпив от того, что ему не оказали поддержку в тяжелой ситуации, а на утро наложил на себя руки. Трубецкой не смог справиться с такими тяжелыми мыслями прямо сейчас, а потому, подошёл к кровати и осторожно сел на край, глядя на Павла, — Paul, chéri, je t'ai apporté de l'eau, — Тихо произнёс Сергей на чистом французском, немного обеспокоенно глядя на Павла, который чуть присел на кровати и пытался разобрать, кого он перед собой видит. Трубецкой улыбнулся ему и протянул стакан воды. Павел взял его в руки, легонько смочил губы, затем отпил немного и вернул обратно. Наверняка Пестель ожидал, что Трубецкой сейчас уйдёт, а потому непонимающе уставился на него, когда тот остался на месте. Сергей не знал, что сказать Павлу и даже не мог придумать с чего начать, однако, задумчиво рассматривая Пестеля, он додумался, что сейчас важнее всего. Одежда Павла мокрая и холодная, а так и заболеть можно, как однажды умудрился сам Трубецкой, пройдясь под дождём и вовремя не переодевшись. — Надень пока мой мундир, — быстро начал Сергей Петрович. Была бы у него чистая и тёплая одежда, он бы предложил именно её, но сейчас такой возможности нет. — Не надо только отказываться, хорошо? А то заболеешь и как мы будем без нашего полковника? Павел как—то неопределенно улыбнулся на фразу Трубецкого и повалился обратно на кровать. Трубецкой, снимая с себя китель, тут же подхватил Пестеля за плечи, не давая лечь на кровать полноценно. — Нет, Пауль, в мокром мы лежать не будем… Как—же тебя угораздило так? — шепча это, Сергей быстро начал расстёгивать пуговицы мундира Пестеля и буквально на секунду замер в таком положении, подумав, делает ли он всё правильно сейчас? Ну, он же просто помогает Павлу быстрее переодеться в сухую одежду, ничего большего. Расстёгивая последнюю пуговицу на кителе не очень трезвого полковника, он поднимает взгляд на его лицо. Пестель рассматривает князя и совершенно не сопротивляется, элементарно смирившись с происходящим. Да, он был пьяным, но не неадекватным ведь. Наверное. Щёки Павла только—только перестали гореть с мороза, как вдруг запылали с новой силой: он неловко схватил Трубецкого за рукав, тихо, почти судорожно шепча: — Дальше я сам, хорошо? — Сергей на это чуть замер и тут же кивнул, собираясь отстраниться, но Пестель не отпускал рукав рубашки, а следовательно, и владельца этой рубашки. Трубецкой вопросительно глянул на Павла. — Не уходи. Попросил Павел и отвёл взгляд куда—то совсем в сторону. Сергей кивнул и спокойнее уселся на кровати, рассматривая товарища. Хотелось понять, что так беспокоит Пестеля, и что у него случилось, но почему—то этот вопрос казался совершенно некорректным — потому Трубецкой совсем затих. — У меня постоянно случаются всякие видения, — начал Пестель, как—то испуганно оглядевшись, словно видения наблюдают за ним. — Жуткие видения, словно мы всё—таки провалили восстание и абсолютно все погибли кроме меня одного. Я остался совершенно один. Эти видения случаются постоянно, я не понимаю, что происходит. Пожалуйста, не оставляй меня одного, хорошо? Слова Павла оказали на Трубецкого сильное впечатление, и он аж опешил. В голове у него помутилось, он не мог сообразить, что ему делать, но потом все же, взяв себя в руки, произнес: — Я не оставлю тебя, Пауль. Обещаю. — Откровения со стороны Пестеля очень поразили Сергея, и тот легонько коснулся руки Павла своей, немного сжав. — Всё будет хорошо, я обещаю тебе. Ты же у нас боевой. Бунтарь такой, восстание организуешь мастерски. Про тебя так и Муравьёв—Апостол говорит, и Бестужев—Рюмин. Веришь мне? — Да, верю, — Павел, казалось, не заметил, что его руку сжали, но Трубецкой видел, как напряжено было его лицо, и знал, что это не просто игра, на что всё изначально было похоже, а что—то большее. Сергей улыбнулся уголками губ и коснулся его шеи пальцами, смахивая небольшую пылинку, которая не очень—то и мешала. Пальцы были холодными, отчего Пестель вздрогнул и откинул голову назад с полной готовностью к любым прикосновениям. Трубецкому шея Павла показалась слишком горячей, он дотронулся до неё снова, проводя вниз, замечая, как дрожит кадык полковника. Сергей легонько подвинулся к нему ближе и наклонился к его шее. — Паш, я могу?.. — Можешь, — Пестель рвано выдохнул, когда Сергей коснулся губами его ключицы, а потом медленно поднялся на шею, оставляя за собой влажный след. Он целовал легко, едва касаясь кожи, словно это было для него самым важным, самым необходимым. И он был прав. Павел задыхался от эмоций и ощущений, не зная, что делать, куда деть руки, поэтому просто обнял его за шею. Трубецкой скользнул языком до уха Павла и приметил, как Пестель на это отреагировал — выгнулся и томно выдохнул с прерывистыми стонами. Не переставая легонько почесывать его под ключицами, Сергей стал зацеловывать его мочку уха, иногда немного прикусывая. От этого Павел еще больше заерзал, и Сергей не удержался, легонько укусив его еще раз. Пестель так сильно сжал ногтями талию Трубецкого, что тот аж дрогнул, пытаясь убрать руки Пауля. — А вот этого не надо, — с легкой улыбкой отреагировал он, обхватывая Павла за руки, но тот чуть сильнее упёрся пальцами в талию Трубецкого, видя, как на лице Серёжи появляется лёгонькая улыбка. Было настолько щекотно, что сейчас князь не мог совладать с собой. Пестель в таком состоянии на удивление быстро сообразил, в чём дело, а потому стал легонько упираться каким—то пальцем сильнее, меняя их, чтобы создать очередность этих касаний и, по сути, щекотать Сергея, не давая возможности увернуться. Реакция была моментальная — Трубецкой заливисто рассмеялся, ухватив Павла сильнее. Сергей и не подозревал, что боится щекотки настолько, что готов даже умолять прекратить. Особенно это ощущение появлялось, когда Пестель как бы невзначай касался его рёбер. — Пашенька, милый мой, не надо, пожалуйста… — всё—таки гордость не смогла совладать с желанием избавиться от щекотки, а потому Трубецкой действительно начал буквально умолять Пестеля о пощаде. Тот, однако, продолжал. — Умоляю тебя, перестань, — взмолился Сергей, смеясь на высоких нотах. — Я же тебе говорю, это невыносимо! — Неубедительно, — пожал плечами Павел и с наслаждением поднял руки на его рёбра. Нет, сейчас Трубецкой готов на что угодно ради того, чтобы его не щекотали по столь чувствительным местам. Больше всего князь сейчас хочет, чтобы его так не мучали. А хотя нет, в голове есть более сильная доминанта. Он хочет целоваться. Ужасно хочет целоваться, притом целоваться только с Пестелем. Чуть приблизившись к лицу Павла, он мягко положил руку на его щёку, отчего Пестель лишь слегка обнял Сергея, переставая щекотать, а после приоткрыл губы, облизнув их и томно посмотрев на Трубецкого. Тот улыбнулся краешками губ и подался вперед, целуя его в нижнюю губу. От этого движения Павел вздрогнул и чуть отстранился, словно не ожидал этого, укладывая руку на мягкие Серёжины волосы. Наконец, Пестель и сам легонько поцеловал его, перехватывая мягкий, нежный поцелуй и оставляя его на своих губах, стараясь запомнить это мгновение. Сергей не мог поверить, что это происходит с ним, ведь никогда не испытывал такого. Не то, чтобы он не пробовал, но он никогда не чувствовал такой ответной реакции. Он никогда не хотел так сильно целовать другого человека. Никогда. Отстранившись, Павел нежно смотрит Трубецкому в глаза, а после прижимается к нему, как к последней надежде, закрыв глаза. — Не оставляй меня, — тихо просит Пестель, целуя его в шею и чуть жмурясь. — Паш, ты чего? Я не оставлю тебя, ты же знаешь… — Сергей кладёт руку ему на волосы и пробует погладить — вдруг тот не против. До его мозгов вдруг доходит главная суть происходящего. Павел ведь пьян. Он не вспомнит совершенно ничего на утро. Это ничего для него не значило. Сжав Павла в своих объятиях, Трубецкой опустил голову, ощущая, как у него сжимается всё в груди, а с ресниц капает слезинка. Одна единственная одинокая слезинка. Она стекает по щеке, падая на губы, которые были сжаты в тонкую линию. — Прости меня, Пауль, мы ещё увидимся завтра, а сейчас ты должен спать, хорошо? — шепчет Сергей и целует его в висок. — Я люблю тебя. Очень сильно люблю. Пестель улыбается краешками губ и кивает, наконец, надевая тёплый китель Трубецкого поверх рубашки. Трубецкой уже у двери, готовится выйти: ощущение, словно он оставляет всё в этой чёртовой комнате. Раз—два и Сергей готовится выйти, как вдруг слышит вслед. — И я тебя люблю, Серёженька! — слова слышны так отчётливо, но почему же делают ему так больно? Сергей даже старается не обдумывать их, выходя из комнаты и замирая у двери, чувствуя, как задыхается от своей же боли. Он старается не думать ни о чём, но сердце предательски колотится, когда он вспоминает эту фразу, потому что в самом деле он любит. Любит, любит, любит. Любит сильно и глубоко. А вот Павел свои слова и сам не понял. Вернувшись в общий зал, Сергей усаживается на диван и наливает себе бокал красного вина, выпивая его в один глоток. Муравьёв—Апостол отрывается от своей игры на пианино: — Где ты был так долго? — недоумённо спросил он, на что Трубецкой как—то неопределённо пожимает плечами. — А где твой китель? — Миша говорит это, еле отдышавшись от очередной рюмки. — Ты вроде бы в нём уходил. — Михаил Павлович, Вы так споили господина Пестеля со своими фокусами, что он на улице свалился в сугроб, а потом в мокрой одежде лёг спать в гостевой комнате. Пришлось отдать свой. Рылеев поднимает на Трубецкого глаза: — Я бы мог дать ему чистую одежду, чтобы Вы не ходили так. — Всё в порядке, я останусь так, мне тепло, — Сергей чувствует, как в душе пустеет, да только совсем немного боли проступает наружу. — Дайте водки, Михал—Палыч. Анненков не дожидается, пока Миша предложит очередные соревнования, и чуть обеспокоенно смотрит на Трубецкого: — Я бы Вам не рекомендовал пить водку, князь. От неё жжет горло, да и можно быстро напиться… Что—то произошло? — Просто дайте мне водки, — нахмурился Сергей Петрович. — Не бойтесь, я не напьюсь. Анненков, который всё понял, молча наливает рюмку и протягивает её Трубецкому. — Вы всегда можете рассказать о своих переживаниях нам, мы послушаем, — шепотом добавляет он. Трубецкой хмыкает и осушает рюмку, поморщившись и беря со стола кусочек колбасы, дабы заесть. Иван наливает ещё одну рюмку и на всякий случай ставит её на стол. — Вы только не увлекайтесь, а то дойдёте, как некоторые, до запоя, — говорит Рылеев и краем глаза смотрит на Бестужева—Рюмина. Тот лишь машет Кондратию рукой. Литератор на это усмехнулся. — Или как вечно пьяный дурак Свистунов. Муравьёв—Апостол наконец отходит от пианино и подходит к столу, желая хоть как—то поучаствовать в разговоре. — Может, тогда все выпьем за успех и за князя? — спрашивает он, глядя на Трубецкого. Тот усмехается и потирает затылок рукой. — Решено, пьём! — радостно говорит Кондратий и берёт бутылку шампанского. — Кто—то из Вас не будет водку, как, например, я? Ипполит неуверенно поднимает руку. — Я бы Вам и шампанское не рекомендовал, слишком Вы молоды, Ипполит Иванович, — наливая алкоголь в бокал младшего Муравьёва, хмыкнул Рылеев. — Мне девятнадцать, — неловко говорит Ипполит и кивает в знак благодарности за напиток. — Бестужеву двадцать три, а он всю свою сознательную жизнь пьёт, — посмеивается Анненков и придерживает Мишу за плечи, чтобы тот не упал, наливая себе очередной бокал. — Ну что же, за нашего князя? — хмыкает Рылеев. Все чокаются бокалами или рюмками, а после быстро выпивают. Это можно было посчитать внегласным окончанием вечера. *** Трубецкой предпочёл остаться тут до утра, дабы и утром присмотреть за Павлом Ивановичем, вдруг тому опять будет нехорошо? Миша тоже остался, но лишь потому, что не имел возможности и ровно на ногах стоять после пятнадцатой рюмки. Рылеев пожелал всем спокойной ночи и направился в свою спальню, оставляя гостям выбор: занять любую гостевую комнату или спать в зале. Сергей Петрович не ложился спать, лишь прикорнул, положив голову на стол, а Бестужев уснул на диванчике рядом со столом. На утро Трубецкого жутко тошнило, а голова раскалывалась от не очень удачного и глубокого сна. Благо всё прошло, стоило ему выпить стакан воды и нюхнуть рюмки после водки. Миша ещё глубоко спал, а Сергей пытался проснуться окончательно. Он встал и пару раз обошел стол. — Который час? — послышался сонный голос Пестеля с лестницы, и Сергей резко обернулся на него. Вспомнив, что было вчера, князь не смог сдержать дрожь в голосе. — Десятый. — Ох, так мне ещё спать и спать, — отмахнулся Павел и потёр глаза. У Сергея снова появилось желание напиться до смерти, лишь бы не знать, что этот человек ему признавался в любви, а на утро уже ничего не помнит. Было больно, ужасно больно. — Вы хоронили вчера кого—то? — усмехнулся Пестель, глядя на пять пустых бутылок водки. — Не помню, когда мы ещё пили столько крепкого алкоголя, да ещё и ты, Сергей, чего—то невеселый. Что случилось? — Тебе дать похмелиться? — перевёл тему Трубецкой и достал из—под стола полупустую бутылку очередного алкоголя. — Тебе вчера было так плохо… Павел удивлённо поднял брови, а после чуть рассмеялся, подойдя к Серёже поближе и легонько положив руку ему на щёку. Трубецкой опешил и отставил бутылку на стол. — Чего? — Глупый, — улыбнулся Пестель и коснулся носом его губ, приобнимая его свободной рукой. — Глупый, я вчера был почти трезвый, а то не разговаривал бы с тобой так четко. А ты уверен, что я пьяный целовал тебя? Сергею снова хотелось плакать: глаза блестели, но он не плакал, лишь нежно смотрел на Павла: — То есть ты вчера серьёзно говорил мне… Что, ну… — спросить это Трубецкой так и не решился, лишь подался вперёд и оставил сладкий поцелуй на губах Пауля. — Ты помнишь, что любишь меня? — Годами помнил, а сейчас прямо забыл? Ты это так представляешь? — усмехнулся Пестель и притянул Трубецкого к себе для нового поцелуя. — И Вам доброе утро… — раздался Мишин голос с диванчика, и Сергей с Павлом повернули на него голову. — Спи дальше, — рассмеялся Трубецкой и трепетно прижал своего Павла к себе. Павел лишь ухмыльнулся. Бестужев встал с дивана и взял со стола бутылку, залпом допив остатки алкоголя. — Что я вообще тут делаю? — почесал шею Миша и глянул на время. — Черт, я обратно спать, разбудите, когда меня будет Рылеев выгонять. Он повалился обратно на диван и уснул мертвым сном. Пестель фыркнул и повернулся обратно на Трубецкого, нежно погладив его по щеке. — Осмелишься поцеловать? — прошептал Павел, глядя на Сергея. — Смотря куда. — А ты можешь не только в губы? — рассмеялся Пестель, облизнувшись. Трубецкой поднял левую бровь и наклонился к шее полковника, шепча сладким голосом: «А говоришь, что всё со вчера помнишь.». Поцеловав шею Пестеля, Сергей начал спускаться ниже, целуя его в ключицы и слегка прикусывая. Павел даже не начал в шутку сопротивляться, ведь так хотелось получить ещё пару—тройку влажных поцелуев от любимого… Трубецкой целовал Пашину шею, покрывал её легкими укусами, водил пальцами по его ключицам и обводил языком чувствительный Пестелевский кадык. Пестель обхватил Сергея удобнее, позволяя целовать дальше. Трубецкой лишь дразнит его, губами чуть обхватывая ключицу Павла, ощущая, как тот мелко дрожит и откидывает голову назад, шепча на немецком отрывистые ругательства. Для Сергея это было показателем, к которому нужно стремиться. Он чуть кусает его за шею и поднимается носом к его уху снова, оставляя за собой влажный след. У Пестеля перехватывает дыхание, и он хрипло стонет, когда губы Трубецкого накрывают и прикусывают мочку уха. — Ты такой нежный. А на первый взгляд и не скажешь. — Пальцы Сергея скользят по его шее и касаются ключицы, а затем — его груди. Павел шумно выдыхает и подаётся вперед, пытаясь прижаться к нему еще ближе. Трубецкой целует его в шрам почти на плече и сочувственно поглаживает его пальцем, влюблённо рассматривая. — У тебя столько шрамов, и все такие… Родные, что—ли. В смысле, я понимаю, что они от пули, от осколков — это ведь… не просто так… — Да. Я получил их на войне. — Павел поднимает голову и смотрит на него с лёгкой улыбкой. — Например, вот, смотри. Пестель немножко расстёгивает рубашку и показывает шрам чуть ниже плеча. — Это я получил на Бородинском сражении. Меня там ещё контузило. — Сергей прислонился к его плечу губами и стал зацеловывать каждый миллиметр кожи до шрама. — Я помню. — шепчет Серёжа и не удержавшись, крепко обнимает Павла. — Я люблю тебя целиком, и твои шрамы, и твои родинки, и всё остальное. — Серёж, ты чего — тихо спрашивает Павел, даже немного смутившись такой нежности. — И я тебя. Ну, ты понял. — Смущаешься? — смеётся Сергей и целует его где—то в ухо. — Ну, при Рылееве так конечно. — Каком Рылееве… Кондратий уже как минут пять находился тут, максимально тихо наблюдая за Павлом и Сергеем. — Какие страсти! — воскликнул он когда Трубецкой повернул на него голову, усмехаясь и вскидывая брови. — И прямо рядом с моей кухней, молодцы! Рылеев смеётся и садится на кресло. — А что, ревнуешь, Кондрат? — хмыкает Павел, поднимая брови. — Упаси господь. Было бы кого ревновать. Тебя, Павел, надо начинать ревновать? Или, может быть, князя? Благо, никто из Вас меня не интересует, у меня есть свои вкусы, да и представления, какой должен быть мой человек, чтобы он мне понравился. — парирует литератор. — Твой человек чуть не сдох на этом диванчике. — кивнул Трубецкой на диван, где до сих пор мирно спал Миша, укрывшись накидкой. — С чего ты, взял, что он мой? — вопреки своим словам, Рылеев подошёл к Мишелю и коснулся ладонью его лба. — У него жар. Кондратий убрал с Миши эту никчемную накидку и уже через пару минут вернулся с одеялом в руках, мягко укрыв им Бестужева—Рюмина и потрепав его по волосам. — Миш, тебе нужен активированный уголь? Тебе очень плохо? — ласково прошептал Рылеев, приблизившись к уху Миши. Бестужев—Рюмин на мгновение проснулся, огляделся и лишь отрицательно покачал головой, снова прикрыв глаза, чувствуя, как рука Рылеева нежно гладит его волосы. Павел какое—то время наблюдал за этим, а потом снова коротко поцеловал Трубецкого в нижнюю губу, прикрывая глаза. — Пусть господин литератор мучается со «своим», а мы можем и прогуляться. — хмыкнул Пестель и кивнул в сторону двери, но потом лишь улыбнулся. — Хотя, может быть я отдам тебе твой китель? Пойдем в ту гостевую комнату. Трубецкой, кажется, прекрасно понял, к чему всё, собственно, идёт. *** — Чего ты так напрягаешься? — улыбается ему в шею Сергей, руками оглаживая всё тело Пауля, скользя то по талии, то по рёбрам, как бы исследуя тело полковника. Тот прогибался от малейшего касания и шумно дышал. Руки Трубецкого оказались под одеждой Пестеля, на что он мелко задрожал и с придыханием обхватил его за щёки, поднимая голову на себя и влажно целуя в верхнюю губу. — Как я могу не напрягаться, — чуть хриплым голосом ответил он, не отрывая взгляда от лица Сергея, — когда ты касаешься меня везде. — Тебе же нравится. — Очень. Серёжа гладит Павла ногтями по оголённой талии и тот глухо смеётся, откидывая голову назад. Было невыносимо щекотно, но приятно ощущать такую нежность со стороны Сергея. Он чувствовал себя таким беззащитным, когда Серёжа прикасался к нему, и это заставляло его краснеть. — Ну а теперь, Павел, вспомним всё в деталях. — Трубецкой мягко валит его на кровать и нависает сверху, губами снова буквально впиваясь в шею Пестеля, продолжая нежно поглаживать его ногтями. Пауль не мог сдержаться от смеха, который вызывала щекотка и пытался увернуться от прикосновения чужих рук. Но Сергей касался слишком самоуверенно, лаская талию Павла с двух сторон, щекоча бока нежно и не давая возможности Пестелю привыкнуть к таким ощущением. — Oh mein Gott, mein Gott… — он хрипло смеётся, но тут же стонет, когда Сергей, наконец, снова целует его в губы, и целует, целуют его с такой страстью, с таким желанием… Павел прижимает Трубецкого к себе удобнее, отвечая на поцелуй, но скоро отстранился от новых щекотных ощущений. — Verdammt noch mal, Sergei! — Es ist gut, dass ich nicht nur Französisch gelernt habe, — ухмыляется Сергей и мягко целует его в лоб. — Мне доставляет удовольствие щекотать тебя, ты так смешно выгибаешься. Трубецкой нежно спустился пальцами до выступающей тазобедренной косточки Паши и чуть сжал её, что вызвало громкий смех со стороны Пестеля. — Ты чего? — ласково спросил Серёжа, который уже вовсю водил пальцами по внутренней стороне бедра Паши, вызывая у него всё новые и новые смешки. — Будто бы тебе не нравится. — Если бы это делал кто—то другой, мне бы не нравилось. — Другой бы так не делал, ты мой, — Серёжа снова положил руку на щёку Павла и поцеловал его в очередной раз. Павел ответил на поцелуй и улыбнулся, отстраняясь. — А ты, я вижу, собственник. Понял, буду специально заставлять тебя ревновать. — Пауль! Пестель рассмеялся и повалил Трубецкого рядом с собой, слегка обняв за плечи и пристроившись удобнее. — Интересно, Рылеев нас покормит сегодня? — сонно спросил Сергей и прикрыл глаза. — Много хочешь, мы и так его достали, да и он сейчас Мишей занят, — Павел пожимает плечами и позволяет Сергею задремать рядом с ним.
***
— Господин литератор, мы, однако, в гостях, когда же Вы нас покормите? — спрашивает Пестель, смотря на Рылеева, который быстро что—то пишет на бумаге. — Опять Ваша поэзия?
— Ох, нет, — рассмеялся Кондратий и сунул Павлу в руку листок.
— Что это?
— Список перебитой Вами посуды.
Пестель на минуту замер, а потом лишь иронично вскинул брови.
— Прекрасно, позавтракаю им, — съёрничал он и спрятал бумажку в карман чужого кителя на себе.
— Где князь, кстати? — осведомился Рылеев.
— Спит, — отмахнулся Павел и сел за стол. — И где же моя заслуженная еда?
— Так уж и быть, приготовлю Вам яичницу. И Сергею Петровичу тоже. Кстати, знакомый китель на Вас…