В хаосе мой Бог позовет тебя

Торфинн просыпается посреди ночи из-за криков. Рука первым делом нащупывает отцовский ножик; осторожно переворачивается на спину и осматривается боковым зрением. Поблизости никого. Только после этого позволяет себе расслабиться. Угрюмо таращится в небо: оно высокое и чистое, а луна светит так ярко, что сон испаряется без следа. Викингам редко удается спать крепким сном, тёплая кровать – роскошь для королевских особ. Их удел – это шкура у костра с посменным караулом, реже – стог сена повыше, если повезёт. В этот раз повезло Торфинну. Он заприметил тихий уголок в конюшне. Уснул быстро и крепко, что изначально казалось подозрительным и, конечно, долго продолжаться не могло. Каскад периферийных звуков становится чётче, и, спустя мгновение, в лавине отзвуков, Торфинн ловит приглушенный мужской галдёж, хохот и звуки секса. Их он выучил заранее и давно, чтобы лишний раз не наткнуться на групповое изнасилование очередной деревенской рабыни. Они заняли эту английскую деревню несколько часов назад. Отряд Аскеладда задержится здесь на пару дней: переждут грядущую снежную бурю – её услышал Ухо, и накопят сил после длительного пути – так решил вожак. Обычно викинги коротают это время, грабя и насилуя. По всей видимости, пока Торфинн спал, отряд закончил грабить. – Посмотрите на её сиськи! Такие упругие и так…, – поток шлепков внезапно замолкает, ухом Торфинн отчётливо ловит хлюпающий звук и одобрительный мужской вой, – так прыгают в такт! Пытается снова уснуть, ворочается в сене. Оно внезапно становится не таким уж и удобным. Зевает и готовится провалиться обратно в сон, но в последний момент слышит напоминание о его крайне важной задаче от Аскеладда. – Пустите! Теперь моя очередь, она мне сразу приглянулась! – Чем это? – На нашу принцесску похожа! Торфинн улавливает, как она Бога молит, чтобы они остановились, что её и вправду немного роднит с Кнудом. Этот, видимо, особо жестокий – шлепки ускоряются, а девчонка уже волком воет. Сон как рукой снимает. – Она такая узкая, как будто правда принца нашего трахаю! Торфинн не горит желанием испытывать судьбу. Если кто-то из уставшего мужичья решит доебаться до Кнуда, а он это допустит, Аскеладд снесёт головы обоим. Угрозы не сильно мотивируют, но у старикана есть пара нужных рычагов, и они бывают эффективны. Лениво вытягивается, приходя в себя. Девчонка всё ещё верещит, срывая горло. Нехотя встает с нагретого места и ползет в сторону избы его Высочества. Нужно, как минимум, подбросить дров, чтобы тот за ночь насмерть не замёрз. – О, Торфинн! А ты что здесь делаешь? – всеобщее внимание вдруг переключается на «мелкого». Она тоже изумлённо уставилась на него. Вероятно, приняла за спасителя, раз он в очередь не встаёт, как остальные. – Ты как принцессу одну-то оставил? – Хочешь попробовать? Присоединяйся! – буднично предлагают быстрый перепихон с избитой рабыней, как будто кусок мяса за ужином делят. Всему мужичью интересно пацана сексу научить, поэтому смотрят на него увлечённо. Она ловит момент всеобщего помешательства и начинает вкрадчиво просить Торфинна ей помочь. Шёпотом умоляет освободить. Её за это не колотят; она просит настойчивее. Повторяет, как заведенная: «спаси, спаси, пожалуйста спаси меня». Прерывается только на то, чтобы проглотить слёзы и кровь, без остановки хлещущую из носа. – Пфф, – только и выдает Торфинн прежде, чем проковылять мимо к его пиздецки важной задаче. Смотрит на него неверяще, шок пронзает мягкие черты ее лица. – Пидрила заносчивый! – Забей, он ещё ребенок, ничего не понимает в ебле. – Похуй, нам больше достанется. Моментное помешательство сходит на нет, а интерес здешнего сброда возвращается к рабыне. Когда Торфинн заходит в крайнюю избу, его Высочество ожидаемо сопит на большой и теплой кровати. Не сильно шумя, скидывает верхнюю одежду, один из ножей оставляет на столе. Нож отца всегда держит при себе. Торфинн знает, что принца за костром следить не научили. Разве что расчёсывать волосы и правильно вилку держать. Торфинн выбирает полено, что посуше. Вертит в шершавой руке, примеряется. Трёх-четырёх должно хватить до утра. Подхватывает ножом кору с верхней деревяхи, под самый кончик, и тянет, пока не сдирает бересту. Ему уже, должно быть, шестнадцать лет. Кисти рук исполосованы шрамами, кожа на пальцах настолько затвердела, что занозы её не пробивают. Он не знает, как правильно вычёсывать волосы. У него бывают вши. Он не помнит, каково это, есть вкусную еду. Понятия не имеет, как правильно держать вилку или нож, чтобы снять отваренное мясо с кости. Последние лет десять ему доставались только обсосанные объедки с викингского плеча, и кости он обгладывал бесшумно, забившись в дальний угол леса. Осматривает шрамы на ладони. На каждом пальце по паре светлых, затянувшихся рубцов. Естественно, он ничего не смыслит в ебле. Той девушке они заткнули рот обрывком ее же платья. Хватали за белые волосы и заламывали руки. Из её носа хлестала кровь, и она без конца ревела. Разумеется, ему она не понравилась. Кому вообще такое может понравиться? Он слышит невнятное бормотание позади. Поленья разгорелись и начали потрескивать от жара пламени. Затем он слышит своё имя. Тихо. Так звала его мать в детстве, тепло и нежно. Лениво оборачивается вполоборота, утыкается чванливым взглядом в сонного Кнуда. – Торфинн, Господи… Поспи хоть немного. – Уже забыл, как верещал, что в чужом доме спать не будешь? Коммуникация у них короткая. Кнуд учтиво пропускает едкую фразу, укрываясь особенно объёмной шкурой. – Можешь лечь рядом, места здесь много. Торфинн тупит взгляд, и двигаться ему совсем не хочется. В избе холодно. Топить – явно не про Кнуда. Впрочем, Торфинн это знал, стоило прийти раньше. Ему холодно и, если уж быть совсем честным, то он бы с радостью укрылся одной из этих шкур, которых здесь и правда слишком много. Столько одному Кнуду не нужно. Не решается. Когда отряд Аскеладда зачищал поселение, жители молили старейшину их спасти, пока тот отсыпался со своей семьёй в дальнем углу деревни. Он узнал о нападении последним. У него было пятеро детей, все спали на этой кровати, согревая друг друга. Улоф вышвырнул их на мороз и молча зарезал. Принц видел сцену, поэтому наотрез отказался ночевать в этом доме. Жаль, что мнения его никто не спрашивал. Жует губу. Торфинн же Кнуду кристально ясен. Упрямый и вредный, его нужно упрашивать. Нужно умаслить гордыню, поэтому Кнуд мягко хлопает ладонью рядом с собой в приглашающем жесте. Даже после этого Торфинну требуется несколько минут, чтобы забраться в одну кровать к его Высочеству. И то на самый ее край. – Спи крепко, Торфинн, сын Торса, – принц издевается, не иначе. В ответ Торфинн хмуро и нечленораздельно мычит что-то на исландском. Их разделяет приличное расстояние. За ночь у них нет и шанса случайно задеть друг друга. Торфинн поспит в тепле пару часов, и никто об этом не узнает. Зато завтра сил будет больше. Так он себе и повторяет, крепко зажмурив глаза. Загибает пальцы на обеих руках, игнорирует воспоминания прошедшего дня. Закончив уговаривать себя, он немного успокаивается. Открывает глаза. Рука принца лежит необычайно близко, второй он накрыл живот. Тихо дышит. Даже в этом приглушенном свете от костра, Торфинн четко видит насколько утонченные и просто-напросто другие руки Кнуда. Ни шрама, ни царапины. Торфинн уверен: проблема в ракурсе. Конечно же, в нём. Глазам просто смотреть больше некуда, они утыкаются в руки, ключицы, тонкую шею принца. Он проверяет ещё пару раз. Зажмуривает глаза. Открывает. Ключицы. Повторяет. Шея. Ещё раз закрывает глаза. Это начинает раздражать, и он нервно ворочается в попытках сменить ракурс. Распахивает глаза. Упрямо тупится взглядом. Острые ключицы на месте. Торфинн притихает, перестает двигаться. Слышит, как размеренно Кнуд дышит. Его кафтан немного оттопырился и Торфинн видит его грудь. Грудная клетка медленно поднимается и опускается в такт его вдохов и выдохов. У Торфинна такие же мышцы на груди. Оттягивает свой кафтан, чтобы проверить. Идентичное скопление мышц, сходящихся у солнечного сплетения, темные соски двумя твердыми буграми. То же, что и у Кнуда, только кожа у того белая и без шрамов. Волосы принца заполняют собой все пространство, как густая заросль в лесной чаще. Они везде, ещё чуть-чуть, и проберутся Торфинну в нос или даже задушат принца. Рука сама тянется отодвинуть их подальше, спасти Кнуда от удушья его же косами. Что за жалкая смерть! Хотя, вполне в его духе. У принца волосы длинные и мягкие. Такие Торфинн видел только у своей матери. Он их иногда гладил, когда она на ночь рассказывала про путешествия Лейфа. Наверное, если расчёсывать волосы также часто и настойчиво, как Кнуд, то они и у Торфинна однажды станут длинными и мягкими. Ловко выхватывает одну из ближайших белокурых прядей. Ту, что лежала ближе остальных и грозила попасть в нос. Пробует на ощупь. Ожидаемо мягкие и приятно скользящие. Немного тянет на себя. Убивать – дело грязное. Так бесстыдно вторгаться в личное пространство – ещё грязнее. Торфинн, Слава Богам, угрызениями совести не страдает. Он хочет посмотреть на глупое лицо принца. Всё просто, как оно есть. Продолжает тянуть прядь на себя до тех пор, пока он не поворачивается на бок. По всей видимости, эти два адских дня добили даже Кнуда, спит он крепко – не разбудишь. Впрочем, это мало отличается от обычного положения дел, принц никогда не выделялся чутким сном. Протягивает руку к чужому лицу, проверяет дыхание. Кнуд дышит в ровном темпе. Глубоко спит. Когда он молчит, то и правда может сойти за что-то красивое. Невесомо обводит контур розовой щеки большим пальцем. Тонко ощущает мягкость королевской кожи на самом кончике. Ему кажется, что и этой малости он не заслужил, но всё же опускает подушечку уродливого пальца на красивую щеку. Касается королевского тела и пробует его на ощупь. Осознание, что принц – не та рабыня, приходит секундой позднее. От этой мысли становится тревожно. Страшно двинуться вперёд или хотя бы назад. Ему внезапно начинает казаться, что волосы Кнуда опоясывают всё вокруг, и если Торфинн отпрянет, то потянет их за собой. Страшно, что принц может проснуться от такого неосторожного движения и все закончится. Головой понимает, что пора бы завернуться в свою шкуру и отползти на другой край кровати, но соблазн узнать, что будет дальше, перевешивает все «тревожно» и «страшно». Проводит большим пальцем вдоль мягкой щеки, воруя каждый миллиметр чужого тепла. Руку держит на весу, поэтому движение получается смазанным и грубым. Чувствует, как царапает затвердевшими рубцами тонкую кожу. Кнуд откликается недовольным стоном, от которого Торфинну становится не по себе. Под шкурами определённо жарко. Он как-то неверяще фокусируется взглядом на губах, с которых только что сорвался абсолютно новый для Торфинна звук. Обычно изо рта «принцессы» издается невнятное пыхтение, которое в лучшем случае может рассмешить. Временами принц может кричать ни к месту, что Торфинну тоже мало нравится, но вот этот недовольный стон Кнуда, Торфинну определенно пришёлся по вкусу. Палец всё ещё дрожит, елозит туда-сюда от скулы до мякоти щеки. Хочется услышать его снова. Торфинн проглатывает вязкий ком слюны и решительно заключает в руку чужое лицо. Пальцами цепляется за шею, указательным чувствует затылочную кость. Мысль о том, что чужая голова полностью помещается в его руке, опьяняет. Торфинн ловит равномерный стук сонной артерии. Грохочет так громко, что эхом раздаётся в голове. Теперь ему вполне могут отрубить левую руку. Ведь это не чья-то кровь ходит, а кровь королевской особы. Впрочем, Торфинн будет полностью согласен с этим приговором. Ладонь с каждой секундой теплеет, начинает казаться инородной, слишком тёплой для его промерзшего тела. Заберите. Заберите. Заберите эту руку. Она не моя. Она двигается сама по себе. Стучит бессильно в голове, в то время, как другая ладонь потихоньку тянется к губам принца. Пытается сообразить, куда нажать, чтобы снова услышать тот звук. Сдавшись порыву, бесцеремонно давит на них большим пальцем, мнёт их. Жадно пробует и запоминает размер и упругость. – Рагнар? … – принц сонно потягивается и подаётся головой вперёд. По счастливой случайности не впечатывается в лицо Торфинна. Тот молча следит за Кнудом на расстоянии вытянутой руки. Подмечает малейшее микродвижение на чужом лице. Ждёт, когда Кнуд наконец откроет глаза и отрубит эти взбесившиеся руки. Вместо этого, глупый принц мягко накрывает ладонью уродливую руку Торфинна и покрепче ее сжимает. От этого простого жеста крышу сносит в далёкие края, сквозь весь земной шар, к концу света прямо в пасть к Ёрмунганду. Хочется оказаться ближе. Хочется больше этих мягких звуков и касаний. Торфинн несдержанно притягивает голову принца ближе к своему лицу, игнорируя его запутанные волосы. Чувствует, как шея покорно изгибается в руках. Теперь между их лицами считанные сантиметры. Задается немым вопросом. Зачем ты это сделал? Что дальше? Для чего тебе это? Да… Лучше бы сейчас он очутился в лапищах Ёрмунганда, чем здесь. Карие глаза маневрируют от щек к носу, от ресниц и к губам. Торфинн тяжело выдыхает. У него никак не получается сосредоточиться. Прикрывает глаза, признавая собственное бессилие перед этим мирным лицом. Хочет уткнуться носом в шею. Хочет спрятаться в водопаде мягких волос. Хочет прильнуть к невыносимо громкой сонной артерии. – Хочу поцеловать, – устало констатирует в чужие губы. Кнуд отвечает теплым полустоном, раскрывая шире рот. Его брови недовольно жалостливо сводятся к переносице. Обычно такое лицо Торфинна бесит, сейчас оно заставляет сердце сделать кульбит и сорваться вниз по кишкам, наполняя живот жгучей тяжестью. Аскеладд говорит, ему хватает взгляда, чтобы определить – перед ним храбрец или трус, воин или слабак, король или раб. Торфинну хватает одного взгляда на такое вот лицо принца, чтобы определить, что оно так и просит быть вытраханным. Он осторожно пробирается большим пальцем в приоткрытый рот. Чувствует, как откликается влажный язык, давит на него пальцем и задевает горячую полость щеки. Жарко. Немного тянет ее в сторону, будто проверяя, сколько спермы туда поместится. Чувствует, как от этой мысли стремительно натягивается ткань его штанов, неприятно натирая член. Вынимает палец изо рта принца и еще раз мнет чужие губы, смазывая их вязкой слюной. Кнуд снова издает тот-самый-новый-звук, что заставляет Торфинна зависнуть на мгновение. Понравилось бы Кнуду это настолько, насколько нравится Торфинну? Скользит свободной рукой вниз, к штанам. Ловко высвобождает член и дотрагивается до сочащейся головки. Пальцы чуть намокают. Возвращает палец в рот, а другой кистью скользит вниз по стволу, распределяя смазку. Представляет, что во рту его Высочества, вместо большого пальца – член. От этой мысли тот твердеет. Торфинн ощутимо перехватывает его у основания, давая себе мнимую передышку. Выдыхает. – Блять. Представляет, что внизу вместо его руки – рот Кнуда, глубоко заглотивший и крепко сжавший рот. Представляет, что он там, под горой шкур, скользит своими пухлыми губами по члену. Торфинн ускоряется, еле слышно стонет, надрачивая себе, осторожно держа палец во рту принца. Кнуд недовольно сопит, грозя проснуться с секунды на секунду. – Ещё секунду, – шепчет. Представляет как грубо трахает его Высочество в рот длинными, широкими рывками, удерживая за мягкие волосы. Насаживает его рот на свой член, толкаясь все глубже и глубже по его королевской глотке. Он бы всенепременно задушил принца своим членом. Кнуду бы понравилось? Или нет? Будет ли он молить Бога, чтобы Торфинн остановился? Как та девушка? Перед глазами появляется она, с грустным взглядом. Торфинн сразу понимает, что это взгляд осуждения, мягкого и всепрощающего. В глаза бросается кровь, которая стекает из её носа прямо по подбородку вперемешку со спермой. Начинает горько плакать и молить, чтобы это прекратилось. Застигнутый врасплох, он скорее по инерции ещё пару раз толкается внутрь по её разорванной глотке. Изо всех сил старается прогнать дурное наваждение. Торфинн рассеянно ищет взглядом её присутствия, но видение покинуло его также внезапно, как и появилось. Вместе с ним уходит и мучительное возбуждение. Вынимает палец изо рта Кнуда. Тот выскальзывает с громким хлюпом, вдогонку омывая волной омерзения к самому себе. Отстранённо смотрит в потолок, пытается прийти в себя. Вины он не чувствует, страха тоже. В душе постепенно устаканивается штиль. Он поддался соблазну. Всё просто. В этом не было ни грамма тёплых чувств. Чистая похоть, такая же, что ведет викингов грабить, убивать и насиловать. Вероятно, за это Бог Кнуда проклял бы его. Лениво поднимается на кровати. Находит в себе силы и коротко оборачивается, смотрит на принца своим извечным чванливым взглядом, будто вовсе не о нём только что фантазировал. Тот также мирно сопит. Торфинн горько усмехается. Его Высочество спит так крепко, что однажды вполне может пропустить собственное изнасилование. Натягивает меховую накидку на разгоряченное тело и проверяет костер. Удостоверившись, что принц не замёрзнет насмерть, забирает одну из шкур старейшины деревни, прячет голову в капюшоне и выползает на улицу. Спокойная ночь. Чёрно-белый горизонт лишь иногда пронзает вьюга. Торфинн начинает сомневаться в способностях Уха. Ноги сами волочатся на уже пригретое место в конюшне. Сейчас здесь тихо настолько, что он слышит только ленивое шарканье своих ног. Никого не встречает у входа, где полчаса назад насиловали рабыню. Это его немного удивляет. Проходит глубже, в укромный угол, где еще недавно сладко спал. Сейчас это место занято, что многое объясняет. Там лежит она. Полностью голая, от платья даже тряпок не осталось, живот и ноги в крови. Её лица Торфинн не видит – белокурую голову «заботливо» закидали сеном. Зато он ясно видит торчащий из её груди ржавый нож, рядом с ним тянутся ещё два глубоких рубца. Все были пьяны настолько, что сил на быструю смерть им не хватило. Бедная истекала кровью, пока жизнь окончательно не покинула её. Торфинн садится рядом на корточки, безучастно рассматривая безжизненное тело. Она сейчас напоминает ему измождённого раба из соседней деревни в Исландии. Того самого, которого отец однажды выкупил за восемь здоровых овец. Торфинн улыбается. На что он рассчитывал? Пытался ему помочь. Хотел его спасти. Торфинн думает, что, возможно, Торсу и впрямь было такое под силу. Он был одним из немногих, кто умел спасать. Для этого нужно обладать большей силой, чем просто физической. Торфинн вспоминает, как отец нежно любил мать. Очередное наваждение, не иначе. Воспоминания о том, как он держал её в своих объятиях, как будто защищая от всех невзгод, как ласково целовал её лоб, щёки и губы больно раздаются эхом по всему телу. В детстве это заставляло Торфинна смущённо смеяться над их нежностями. Сейчас он отдал бы каждый миллиметр себя, чтобы вернуться в то время. Смотрит себе в ноги. Тяжело вздыхает. Как же заебался. Переводит уставший взгляд снова на неё. Если справедливый христианский Бог правда существует, то почему он позволил всему этому произойти? – Не повезло тебе, – хрипит и сразу прочищает горло, – жаль, что ты не встретила какого-нибудь героя. Он бы тебя спас. Поднимается на ноги и укрывает нагое тело шкурой. В любой другой вечер он бы не был так расточителен. Труп есть труп, тепло ему ни к чему, оно его к жизни не вернёт. Но сегодняшняя ночь кажется Торфинну особенной. Он стоит рядом, захваченный потоком своих детских грёз, не может глаз оторвать от изуродованного тела. Понимает, что к этой смерти руки он не приложил, но внутренний голос настойчиво убеждает в обратном. Если христианскому Богу люди и правда не безразличны, то почему Торс мертв? Почему викинги живы и ведут войны, отбирая чужие жизнь и свободу? Почему они еще не горят в христианском «аду» за все совершённые грехи? Почему Торфинн всё ещё здесь? Ложится на соседний стог сена и признает, что, всё-таки, он определенно не такой удобный, как предыдущий. Сворачивается клубком и прячет ледяные пальцы под кафтаном, греет их теплом своего тела. Нет хуже наказания, чем воспоминания о счастливом прошлом. Чувство одиночества укрывает его надёжнее ворованных шкур. Он надеется, что этой ночью ему приснится блаженное ничто. – Почему ты не спас её? Ответа услышать не надеется, Кнуд давно его предупредил, что Бог не отвечает грешникам и мертвецам. Теперь он смиренно ждёт нового момента расплаты. Это правда, что Христианский Бог не отвечает таким, как Торфинн. Но ведь это не значит, что он совсем с ними не разговаривает?