Молчание

      В этот раз возвращаться к жизни оказалось не больно — с Гандарой было иначе, — но тоскливо, потому что первой, кого увидел Хорохоро, разлепив ресницы, была она — и её красивая усталая улыбка.       Жанна молчала, но ему не требовалось слов, чтобы понять: тёплое фурёку, ласково оплетающее всё его существо, стало её жертвой — и её искуплением. Оно стало его новым шансом, его оружием, а Жанна, опустевшая Жанна с красивой усталой улыбкой, остаётся здесь. Одна.       — Лучшее, чем мы можем её отблагодарить, это принять её решение и идти вперёд, — сказал Рен то ли ему, то ли самому себе, когда они остановились перед тяжёлыми холодными воротами, за которыми должны были её оставить.       — Я знаю, — соврал Хорохоро и оглянулся на Жанну в последний раз, маленькую, светлую и храбро-отчаянную: она вскинула голову, глядя им вслед, и она — всё ещё — улыбалась.       Он решил, что сделал недостаточно. Он решил, что обязательно скажет ей спасибо — тогда, когда они вернутся в новый мир, у которого будет новый Бог. Он решил, что в новом мире никогда не повторит старой ошибки — и произнесёт важные слова вовремя.

***

      Небо, девственное и высокое, обнимало солнечными ладонями оплаканную хризантемами могилу, и эта картина казалась настолько же священной, насколько приземлённо-пошлой. Хорохоро прятал собственные ладони в карманах, злился на нового Бога и пытался разозлиться на Рена: он снова, снова одел её в белое — и снова об этом умолчал!.. Но пальцы бессильно разжимались.       Пойло, которое разделили с Хорохоро бывшие шестёрки Хао — нынешние шестёрки Тао, — было отвратительно дорогим. И просто — отвратительным.       Но опоздавшее на тринадцать лет «спасибо» горчило язык сильнее алкоголя.