Дьявольская картина

Кизами не был любителем получать своё силой: ему нравилось медленно, шаг за шагом воздействовать на жертву, перестраивая её мышление, дабы в конце концов жёсткая и совершенно безумная идея казалась ей не такой уж и странной. Это было своеобразным наслаждением: наблюдать, как гаснет чужой рассудок и рассыпаются в труху остатки здравого смысла. Зациклившись на этой идее — овладеть чужим разумом, Кизами уже не мог думать ни о чём другом, все мысли сводились к одному и тому же: обладать, манипулировать, играть… Навязчивая мантра мешала спать по ночам, оттого он посвятил это время подробному изучению волнующей темы, а, точнее сказать, одного важного обстоятельства. К счастью, в Тендзине не возникло проблем с поиском информации. В распоряжении любого страждущего находилась довольно приличная (для такого места) библиотека. В ней-то Кизами и отыскал несколько энциклопедий про насекомых — основного элемента в его стремительно развивавшемся плане, идее, картине, рисовавшейся со всеми подробностями. Здесь, в этом холодном и мрачном месте, была острая нехватка еды. По началу это не так сильно цепляло внимание, все были озадачены главным — выжить, избежать смерти, столкновения с чудовищными существами, однако по прошествии некоторого количества времени чувство голода значительно усилилось, давая о себе знать, и стало заметно отсутствие какого-либо пропитания. Ребята впадали в панику, ими овладевал ужас, они подумывали над тем, чтобы начать жевать свою одежду. Кизами в этом плане был довольно вынослив и стойко держался, изредка бросая в желудок чипсы — удачная оставшаяся часть от реального мира. Но и он уже ощущал упадок сил, время от времени замечая за собой появившуюся привычку покусывать губы. Впрочем, для его плана это обстоятельство было только на руку: его несчастные одноклассники готовы что угодно сожрать, лишь бы утолить мучительный голод, что уж говорить о насекомых… «Боже мой, боже мой», — панически бормотал знакомый голос за тонкой стеной соседнего класса. Сбивчивый, почти ломающийся, он мог принадлежать только одному человеку — Сакутаро Моришиге. Он-то ему и нужен. Кизами медленно, бесшумно подошёл к распахнутой двери и остановился в проёме, вслушиваясь в судорожную невнятную болтовню и периодически слышный звук рвавшейся бумаги. Только потом понял: Моришиге засовывал её небольшими кусочками в рот. — Э-эй, — Кизами привык громко и бесцеремонно звать кого-то таким образом, пугая всех вокруг. Парнишка уронил свои очки и прекратил жевать бумагу. — Неужто есть хочешь, а, Моришиге? — Молчи! — он вскрикнул, и его голос надорвался. — Мы же договорились не говорить про еду! — обессиленно схватился за голову и согнулся в три погибели. Похоже, Моришиге действительно был очень голоден. — Послушай, — Кизами подошёл к нему вплотную и, наклонившись, заговорил шёпотом, — у меня есть еда. Но никому ни слова. — как и ожидалось, эта реплика произвела на Моришиге сильное впечатление, и он был готов выслушать что угодно. Однако Юуя не спешил выкладывать всё сразу: нужно было завлечь, усыпить бдительность, чтобы его предложение не казалось сущим безумством. — Более того скажу, она находится у всех под носом. И она гораздо лучше этих жухлых листков бумаги. — Кизами приподнял уголки своих губ, предвкушая дальнейшую реакцию. — Говори уже! — нетерпеливо потребовал Моришиге. — Где она?! — Пойдём, отведу тебя. Мальчишка еле переставлял ногами, норовившими подкоситься, поэтому Кизами пришлось придерживать его. Не хватало ещё, чтобы он упал в обморок по дороге. — Пришли. Вот она. — с довольным и невозмутимым видом произнёс Юуя, между тем продолжая оценивать состояние своего обречённого пленника. Убежать не сможет даже при всём желании. — Ты… Ты с ума сошёл?! — закричал Моришиге, рассмотрев ползущего по стене слизняка. — Я не буду есть насекомых! — Они вполне пригодны в пищу. Я сам пробовал. — врёт, нагло врёт и не краснеет. Стал бы он в здравом уме пробовать такое из интереса? Моришиге замолчал. Его изучающий, полный недоверия и презрения взгляд переключился на Кизами. «Он готов уйти», — понял Юуя и незамедлительно принялся действовать. — Почему ты думаешь, что если они внешне омерзительны, то и на вкус тоже? Их, к слову, едят в довольно экстремальных ситуациях. Разве наша — не одна из них? — Моришиге потупил глаза, его брови слегка нахмурились, отражая озадаченность — то, чего Кизами и добивался. — Здесь каждая жизнь на счету, любого могут покромсать на кусочки, а ты боишься каких-то насекомых? По-моему, поедание органических существ — вполне себе очевидная и нормальная мера при таком случае, не знаю, почему остальные ещё до этого не додумались. — Но… Нельзя же вот так просто, сырых… Кизами едва сдержал победную улыбку и смешок: это было гораздо проще, чем он ожидал. — А ты предлагаешь развести костёр и привлечь чужое внимание? Или вообще к чёрту поджечь тут всё? — Н-ну, я не знаю… — К тому же жареные насекомые, уверен, на вкус как лежалые сухари, в них сгорают все питательные вещества. — Питательные вещества?.. — Да, а ты как думал, птицы просто так их едят? Моришиге замолчал, терзаемый сомнениями. Желание заполнить желудок боролось со здравым смыслом, и Кизами просто не мог позволить последнему победить. — Послушай, это не страшно, правда. Хочешь, я вместе с тобой поем? Одного на двоих. — Одного на двоих?.. А почему так? — Моришиге занервничал ещё больше. — Говорю же, чтобы было не так страшно. Если что-то пойдёт не так, я просто выплюну его. Или съем сам. Сакутаро всё ещё колебался, это было видно по его постоянно мечущемуся взгляду, но вместе с тем был вполне готов согласиться. Что он и сделал. — Л-ладно, хорошо, на двоих, так на двоих, — на одном дыхании выпалил Моришиге, поправив съехавшие очки. Кизами изо всех сил сдерживался, чтобы не захохотать: это всё — такой абсурд, такая дикость… Между тем он подобрал холодного белого слизняка, который тотчас предпринял попытки сопротивляться, и незамедлительно поднёс его к губам Моришиге. А тот словно очнулся и закричал как ошпаренный. — П-п-подожди, подожди, стой! Я-я, я думал, мы по-другому… Кизами чуть не лопнул от злости и нетерпения. Ну что же тебе ещё надо?! — А как ты думал? — в голосе Юуи уже отчётливо слышалось раздражение. — Я думал, ты разделишь, в смысле, разрежешь! На пополам! И-и мы так съедим… Вся картина задуманного с треском обрушилась: Кизами продумал всё, кроме самого главного. Как же он мог так просчитаться? Логично ведь, что уговорить человека съесть насекомое гораздо легче, чем заставить его есть… Таким образом, каким хочет Кизами. Юуя нахмурился, задумавшись. Он проделал слишком длинный путь, чтобы останавливаться сейчас. Безусловно, нужно давить до конца. Раз он убедил его, что есть насекомых — вполне нормальная затея, значит, убедит и в более ненормальной бредятине. Надо только знать, с какой стороны зайти. Моришиге не был выбран наугад. Кизами вообще не любил полагаться на волю случая, ему был важен процесс, медленная, расчётливая пытка, удовольствие, получаемое от вида жертвы. Ему были нужны эти узкие, щуплые плечи, этот зашуганный взгляд, это существо, погрязшее в тотальном саморазрушении — ему нужен был Моришиге. Только он этому всему соответствовал и выглядел так… В общем, как надо. — Не получится, — наконец после напряжённого молчания выдал Кизами. — Ч-что не получится? — переспросил Моришиге, за всё это время, кажется, успев позабыть суть их разговора: когда перед ним стоял рассерженный Юуя, было не до логических рассуждений. — Не получится разрезать, — повторил Кизами, план которого заиграл новыми красками, — эти слизняки… Достаточно крохотные, а жидкости с содержимым в них много, — он придумывал оправдание на ходу, стараясь следить только за интонацией, — если разрезать — всё питательное вытечет. Всё равно что кожуру от яблока жевать. Придётся много таких съесть, чтобы насытиться. — выражение лица Моришиге постепенно приобретало оттенки понимания и внимательности. — А если разгрызём так, ничего не потеряем. — Звучит вполне логично… — после короткого молчания согласился Сакутаро. — Я и не подумал об этом… Внутри Кизами ликовал и смеялся: он выдал полнейший бред, придуманный за минуту, а Моришиге повёлся, даже не распознав чего-то неладного. И странно, ведь лицо Юуи в момент размышлений, должно быть, выдало его с потрохами. Если бы он чётко знал, что ответить, не стал бы так долго что-то обдумывать — это же ясно как дважды два. Какой наивный мальчик… — Л-ладно, если другого выбора нет, я согласен, — нерешительно произнёс Моришиге, очевидно, пытаясь выглядеть смелее. Кизами не сдержал улыбки. Вот и всё. Кролик сам запрыгнул в ловушку. Уже давно дёргающийся слизняк оказался совсем рядом с чужими губами, которые дрогнули от мокрого, противного прикосновения, и Кизами прошептал напоследок: — Приятного аппетита. После чего зажал добычу между ними. Глаза Моришиге в испуге расширились: скользкая тварь продолжала виться и содрогаться, в надежде деться хоть куда-нибудь, заползти в чей-то рот, но Кизами не позволял, продолжая удерживать её пальцами. Сакутаро судорожно попытался сомкнуть челюсти, когда червеобразное существо пробралось дальше по его разомкнутым устам, но тело будто парализовало, сковало сильнейшим страхом и отвращением. Кизами наблюдал за этим, улавливая каждый жест, каждую перемену во взгляде перепуганного мальчишки, и, услышав жалобный, умоляющий гортанный звук, сам раскусил надоедливое насекомое. Сок растёкся по их губам — «как отвратительно», — подумал Юуя, мигом преодолевая ту небольшую дистанцию, которая между ними ещё осталась. Языком он ощутил крохотные внутренности, собирающиеся в какую-то неясную кашу, то ли шероховатую, то ли склизкую кожицу, и ему даже захотелось выплюнуть эту гадкую дрянь, несомненно гадкую по сравнению с тем, что Кизами видел перед глазами: это только портило впечатление, пачкало всю картину. А картина была завораживающей: бледный, как смерть, Моришиге, лицо которого кривилось от отвращения, вздрагивал и давился полученной пищей. Кажется, он всё ещё гонял обрубок раскушенного слизняка по своему рту, пытался поменьше касаться его языком, чтобы не ощущать ужасного вкуса и мерзопакостной субстанции. Но не жевал — не мог решиться. Тогда Кизами в шутку подумал: помочь ему в этом деле, что ли, а потом вернуть разжёванные остатки обратно, чтобы нерешительный мальчик всё проглотил? Впрочем… Впрочем, он так и сделал. Да, сумасшедше, бездумно проник языком в чужой податливый рот, когда своя порция была благополучно (но через силу) проглочена, да, ощутил привкус тёплой обильно скапливающейся слюны и ловко выхватил притаившийся за зубным рядом кусок слизняка. Начал прокусывать и заметил, как Моришиге распахнул глаза и изумлённо уставился. Кизами уставился в ответ. Моришиге воспользовался паузой и стал жадно глотать воздух. Не замечал, кстати, как с его подбородка тянется нить слюны, да и не только с подбородка, но ещё и с губ, с языка… Кизами наблюдал за тем, как она пачкает воротник синего пиджака, образуя крупные пятна, как блестит и переливается при тусклом свете, даже испытывая при этом какое-то… Наслаждение. Осознание того, что всё это — шокированный, обмякший Моришиге, полностью отданный его власти, было результатом тех нехитрых манипуляций, тех незатейливых действий, что совершил Кизами, поражало воображение и щекотало нервы: значит, многое возможно осуществить, многое в мире дозволено… Это окончательно снесло крышу, и Юуя уже не обращал внимания ни на что, даже на вкус пережёванного существа, которое, несомненно, было изуродовано так, что перестало ассоциироваться с чем-то, что когда-то было живым организмом. Вновь протолкнул непригодное в рот Моришиге, слегка оттягивая нижнюю губу большим пальцем — просто так, интереса ради, для полноты картины. Тот в кои-то веки задёргался, жалостливо, протестующе замычал: всё-таки разум вытеснил голод, — затряс головой, но Кизами жёстко удержал её руками, плотно прижимаясь к чужим губам, подрывая всяческую надежду на отступление. И Моришиге сдался, и, о боже, по всему помещению пронёсся этот звук (или Кизами уже чудилось?), такой приятный и ласкающий, звук глотания, тяжёлого, вынужденного, и Сакутаро снова содрогнулся в накатившем приступе тошноты, который спал так же быстро, как и появился. А Кизами замер, точно время для него остановилось, точно предлоги, под которыми он мог продолжать совершать те или иные действия, непостижимые уму, перестали иметь какое-либо значение. Он смотрел сверху вниз на Моришиге, пытающегося прийти в себя, всё ещё прижатого к его губам, и реальность исказилась до такой степени, что всё казалось ненастоящим — настолько происходящее было абсурдно в понимании Кизами. Он даже не заметил, как язык опять закрутился вокруг чужого, как скользнул по знакомому нёбу, дразняще, щекотливо очерчивая, отчего Моришиге чуть не клацнул зубами; понял, что что-то изменилось только тогда, когда подхватил лёгкого и не противящегося Сакутаро под руки так, что его ноги оторвались от пола. Взмокшая чёлка касалась щёк и полуприкрытых век. Что-то тёплое ощущалось в районе лёгких. Больше не осталось ничего, что могло бы напоминать о проглоченной гадости. Ничего: ни слизи, ни привкуса внутренностей, ни отвращения — во всяком случае для Кизами. Картина, столь долго вынашиваемая в его мыслях, наконец нарисовалась с той полнотой и яркостью красок, с какой изначально представлялась. С грубыми, наотмашь сделанными мазками, сквозь которые кое-где проступало что-то бархатистое, полупрозрачное. Да, именно так видел это Кизами. Противопоставление двух непохожих приёмов. Странно. Так странно и непривычно ощущалось чужое поднятое тело, абсолютно живое, не сопротивляющееся, не кричащее. Лишь смиренно повисшее на его крепких руках. Почему не пытается вырваться? Понимает, что это бесполезно? Кизами кусает предоставленную ему нижнюю губу, будто приводя в чувства. У Моришиге запотели очки, и понять, какова его реакция, практически невозможно. Никакого толчка, никакого пинка, ни даже малейшего ёрзания. Не умер же он таким нелепым способом? Нет, не умер, его бока вздымаются в частых вздохах, проявляющихся в паузах между напористыми действиями Кизами. Язык чуть вздрагивает, когда вокруг него вновь закручиваются. Тогда почему не противится? Сил нет? Воздуха недостаточно? Эти пытливые вопросы лишь затмили желаемое, и Кизами перестал получать удовольствие в поисках ответов на них. Медленно отстранился, отчего слюна потекла по губам Моришиге ещё обильнее, и отпустил намучавшегося мальчишку на пол. Тот не устоял на ногах и секунды, колени подкосились, послышался глухой звук падения. Не вскрикнул. Юуя поравнялся с ним, присев рядом. Выхватил нервирующие очки, Моришиге в слепом жесте попытался отобрать. Протёр запотевшие стёкла и вернул владельцу. Взгляд Сакутаро был помутневшим, почти не соображающим. Казалось, он ничего не видел перед собой. Моришиге опёрся на руки и согнулся. Что же он скажет? — Киза-…Ми… Меня сейчас вырвет… Всего-то? Любая уважающая себя жертва уже давно бы рассыпалась в нецензурных ругательствах. А он не только не сделал этого, но ещё и заявил, что ему плохо, хотя это и так было ясно, как день. Что же ты за человек такой, а, Моришиге? — Водички принести? — издевательски улыбнулся Кизами, надеясь вывести его на эмоции хотя бы таким способом. Моришиге промолчал. Его не рвало. Только слюна медленно скатывалась на пол, всё ещё поблёскивая при тусклом свете. Всё-таки ощущение проглоченного слизняка никуда не делось. В желудке чувствовалась неприятная наполненность, присутствие чего-то инородного. Впрочем, Кизами вполне мог заесть это: у него ещё остались чипсы. Но не стал. Это только перебило бы послевкусие тепла и напуганного Моришиге.

***

Моришиге откладывает очки и умывает лицо холодной водой. С того момента, как он проглотил эту гадость, прошло, должно быть, уже несколько часов. Его, кстати, всё-таки стошнило, но уже не перед Кизами (и слава богу, он бы ни за что не перенёс это унижение), а в уборной, в которой он сейчас находится, благо, безопасной по сравнению с остальными. Вода журчит непрекращающимся потоком. Опустошённый желудок зверски требует еды. Кружится голова. Сколько он уже здесь безвылазно сидит? Моришиге не знает, да и, возможно, ему не за чем знать. Выключив воду, он в последний раз протирает лоб и опирается на колени. Внезапно слышится какой-то хруст, доносящийся из кармана брюк. Моришиге просовывает руку и достаёт какую-то смятую упаковку. — Что это?.. Обнаруживает в ней поломанные чипсы со специфичным запахом каких-то химозных приправ. — Откуда они тут взялись?.. Повертев пачку в руке, не находит никаких записок или посланий, между тем как голод буйствует и призывает не мешкать. Имя того, кто подбросил спасительное лакомство, Моришиге так и не суждено будет узнать.