Как Алёша за чудом ходил

      Вот и всё.       Долгие месяцы ожиданий были напрасными — один день, один грёбаный неудачный день, и все усилия полетели к чёрту. И я никогда не узнаю, мог ли стать тот эксперимент удачным и перепадёт ли мне наконец секс с Лавром…       Мне нужны были бабки. Точнее, много бабок. Вы скажете — а кому они не нужны? Согласен. Только у меня немного другой случай. После очередной волны пандемии нового вируса, который оказался куда страшнее всех предыдущих штаммов, мои лёгкие приказали долго жить — инфекция разрушила хрящевую ткань бронхов, что, в свою очередь, привело к развитию дыхательной недостаточности I степени. Прогноз был настолько неутешительным, что вместе с выпиской из больницы мне всучили брошюру «Запись на пересадку лёгких через Госуслуги. Пошаговая инструкция», и в придачу к нему листочек с адресами ближайших хосписов — забота как она есть.       Промудившись день с сайтом и только что не поссав в соответствующее окошко на экране, я понял, что крепко влип: мало того что я был юбилейным десятитысячным счастливчиком в очереди, так ещё и доплатить к квоте придётся не менее трёхсот штук. Конечно, можно продать хату, здоровье-то дороже. Да только та конура, в которой я обитал, была съёмной, так что этот вариант отпал сразу. Оставалась надежда на работодателя: попросить в долг и отрабатывать потом до конца жизни — чем не узаконенное рабство? Завод, на который я последние пару лет горбатился за морковку, потому что достойной зарплатой это вряд ли можно было назвать, вместо того, чтобы перевести меня на лёгкий труд и платить на полморковки меньше, предложил мне отличный выход: уволиться по соглашению сторон с выплатой компенсации. Я достал из рюкзака маску от портативного кислородного концентратора, вдохнул пару раз чистенького, исподлобья рассматривая цветник отдела кадров. Если они считали, что принесли мне не грязную подачку, а благодать божью на блюдечке с голубой каёмочкой, то у меня на сей счёт было совсем иное мнение. Да только что я мог противопоставить основному закону грёбаной жизни «выживает сильнейший»? Тётки, испугавшись, что у меня от волнения сатурация понизится и я нарежу кони прямо у них в кабинете, быстро сгоняли к генеральному, который разрешил накинуть мне ещё морковку к уже обещанным стандартной формой договора и отпустить с миром.       Как морковку ни растягивай, а она всё равно когда-нибудь закончилась бы. Новую работу искать смысла не было — кому такой калечный токарь-станочник сдался? Приступы одышки и убойного кашля накрывали всё чаще, и я реально стал рассматривать возможность податься в хоспис. Сидел в кафешке, изучал открытую на планшете страницу официального сайта одной из умирален, как вдруг ко мне подсел незнакомый мужик. С виду приличный, костюм-галстук, все дела. То, что меня мужики и раньше клеили, было хотя бы объяснимо и взаимно. Но сейчас кого мог заинтересовать дохлик с синюшным лицом, то и дело прикладывающимся к пластиковой маске-респиратору? А дядька, постоянно поправляя очки, чьи толстые линзы увеличивали огонёк безумства в глазах навыкате до размера газовой горелки, мало того что смотрел на меня как на сокровища затонувшей Атлантиды, так ещё и сделал такое предложение, которое я заглотил, точно лосось яркую мормышку — мне посулили чудо. Ну и бабки, конечно.       — Вам это ничего не будет стоить! Наоборот, вы получите деньги от нас, согласившись участвовать в эксперименте.       Херли мне было терять?       И вот теперь у меня в послужном списке несколько операций по пересадке органов, результатом которых стала частичная модификация тела, и несколько этапов медикаментозной терапии. Простыми словами — у меня адаптивные лёгкие с жабрами, а в качестве бонуса — хвост.       — Я долбаный русал, мать вашу! — орал я не своим голосом, когда случился первый и самый болезненный переход. — Такого у нас в контракте не было!       — Было, Алёша, — проговорил Профессор, тот самый дядька в очках из кафешки. Он успокаивающе поглаживал меня по голове, будто я был капризным мальчиком, что истерит на пустом месте, и одновременно с силой надавливал на плечо, погружая мою тушку в ледяную воду по самые уши, — маленькими буквами, в самом конце.       Я стиснул зубы и сжал бортики ванной, стараясь перетерпеть адову боль в конечностях и на шее, там, где открывались щели под жабры. Вот, блядь, знал же, что когда-нибудь легкомысленное отношение к маленьким буквам меня подведёт.       После, когда, обколов успокоительными и обезболивающим, меня на каталке перевезли обратно в палату, я слушал Профессора уже более внимательно.       — Тебе нужно потерпеть всего год, Алёша. Строго придерживаться назначения: посещать каждый приём-обследование тут, в Институте, не пропускать приём лекарств и раз в день в определённое время погружать своё тело в воду. Когда метаморфоза завершится полностью, бронхо-жабры приживутся, хвост перестанет появляться и тебя можно будет снять с лекарств полностью. Подтверждена закономерность отсутствия хвоста у десяти крыс из двенадцати подопытных.       — Десять крыс — это очень обнадёживает, — просипел я надорванным от крика горлом.       Профессор ни юмора, ни сарказма не понимал, для него были важны только чистота эксперимента и погрешности в вероятностях. Он улыбнулся, будто я отвесил крутой комплимент, и величественно удалился, оставив меня наедине с мыслями.       С тех пор так и живу: в соответствии со строгим расписанием и не удаляясь от дома дальше, чем на расстояние, которое смогу преодолеть за десять минут — именно столько у меня есть времени с первого признака начала перехода.       Бабло и вправду платили регулярно и щедро — а вы говорите, всё деньги из науки пи́здят. Я снял себе другой угол, в более приличном районе, с кучей уютных кафешек и парком через дорогу — как-то же надо было коротать этот год…       И вот почему всегда так? Стоит поставить крест на своей жизни, обзавестись рыбьим хвостом, который норовит вылезть в самый неподходящий момент, как тут же судьба подкидывает тебе встречу с тем-самым-нереальным-из-мокрых-снов?       Либо это лекарства так на меня действовали, либо это последствия модификации, но меня вдруг резко потянуло читать. Хавал книжки как пирожки горячие, восполняя пробелы со времён школьной программы. Да что там школьная, последнее, что мог вспомнить из прочитанного — «Спящая красавица» Шарля Перро. Сильно мне нравилось, что принц будил её поцелуем. Как сейчас помню, читал и думал: «Вот бы меня кто так разбудил». Тогда я не особо осознавал, что распределение ролей в моей фантазии немного отличается от общественно принятого, точнее, в корне противоречит политике партии. Да только когда вырос, страждущих целовать меня спящим тоже не особо прибавилось. Подрочить там или перепихнуться по-быстрому, это случалось, а вот с поцелуями прямо не задалось.       Короче, так бы и жить мне хвостатой и нецелованной амфибией, отмечая каждый переход новой зарубкой чёрным маркером на кафеле в ванной, как вдруг нарисовался этот Лавр.       Мы столкнулись с ним впервые, когда я чуть не снёс его на лестничном пролёте в подъезде: скакал пока ещё на ногах домой, чувствуя, как под высоким воротом трикотажного гольфа уже разворачиваются жабры, что означало одно — до полной трансформации, которую обязательно надо встречать в воде, у меня не более пяти минут. Он посторонился, вжимаясь спиной в стену, даже руки поднял, будто бы это помогло ему сравняться с поверхностью. Мы встретились взглядом всего на секунду, и этого хватило, чтобы он поселился в моей голове. Спустя десять минут я лежал в ванной, шлёпал хвостом по кафелю, как если бы ногой качал, и пытался восстановить в памяти, всё, что успело выцепить зрение за мгновение нашей встречи. Буйные кудри чёрных волос, огромные в пол-лица глаза-маслины и крупные тёмные губы — чернявый пацан-еврейчик, стандартный сраный ботаник из маменьких сынков, чьи тонкие пальцы пианиста или скрипача вряд ли держали что-либо тяжелее карандаша или ложки. Встреться мы в прошлой жизни, я бы точно съездил ему по щачлу только за то, что он так пялился на меня. Потому что в ответ мне захотелось не только пялиться, но никому с самого пубертата я не позволял догадаться, что у меня встаёт именно на таких задротов. А сейчас я поглаживал блестящую чешую там, где у нормальных мужиков должен быть хер, и едва не выл от того, что, встретив парня своей мечты, даже подрочить не могу. Понятно, что подрочил после обратного перехода, но в целом ситуация была далека от радужной.       Послала судьбинушка соседа. Естественно, мы стали встречаться чаще, а после того как в лифте я неосмотрительно буркнул «привет» на его «добрый вечер», он мне ещё и улыбаться начал. Он мне улыбку, а я на стену зарубку, отсчитывающие дни до конца эксперимента.       — Профессор, а хвост правда того через год? — с надеждой спрашивал я каждый раз, стараясь не уворачиваться от выпуклых, как у камбалы, глаз за толстыми стёклами.       Он не клялся, а планомерно и методично тыкал меня носом в расчёты и записи хода эксперимента, чертил диаграммы изменения интенсивности и продолжительности перехода, убеждая, что всё идёт как по маслу. Но теперь я знал про Аннушку и то, что не всё масло одинаково полезно. Как оказалось, не о том я переживал…       Прошла осень, за нею зима. На улице вовсю запахло весной, город медленно зеленел, коты орали не затыкаясь, кафешки постепенно обживали тротуары, выставляя на них столики и кресла для самых отчаянных завсегдатаев. Я успел узнать, что моего соседа зовут Лавр и он живёт на два этажа ниже по стояку, что вовсе он не скрипач, а всего лишь сметчик, что один фиг подтверждало мою теорию о карандаше в руках. Что тоже любит читать и не против поделиться книгами из своей домашней библиотеки. Что обожает фильмы Гая Ричи и гордится своей коллекцией пластинок, к которой мне открыли доступ, только захоти. Я хотел, ох как я хотел, но стоило представить, как в самый ответственный момент я зачешуюсь для перехода, как включался ступор — он сводил на нет любую мысль о попытке вторжения на территорию соседа лучше, чем система защиты золотого запаса страны. Но и послать Лавра в открытую я не мог — язык не поворачивался. Потому что я лелеял надежду на чудо и надеялся, что эксперимент станет успешным, а сосед будет терпеливым.       Лавр теперь смело подсаживался ко мне, завидев с книжкой у кафе, и рассказывал очередную забавную вещь из своей биографии или сплетню с работы. Я косил глазом, стараясь не палиться, рассматривал его профиль или облизывал взглядом голую полоску кожи между резинкой носков и укороченной штаниной, что подпрыгивала ещё выше, когда Лавр закидывал ногу на ногу. Он косился в ответ, но каждый раз попадался, краснел, а вместо того, чтобы сбежать, уличённый в таком откровенном интересе, улыбался. Снова и снова. А у меня от его улыбки дыхалки не хватало, будто недостаточность возвращалась, и руки сами тянулись к рюкзаку, в попытке нащупать там маску от концентратора.       Профессор, выслушав симптомы на очередном приёме, оставил меня на расширенное обследование, но все показатели были в норме, и, судя по результатам анализов, меня можно было смело запускать в космос. Я и сам видел, что давно не дохлик: отожрался, рёбра не торчали, рожа перестала отдавать синюшностью, а постоянные физические нагрузки, которые тоже считались обязательными по назначению, пусть и не были интенсивными, но мышцам помогли обозначиться. Иной раз я вылезал из ванной, ловил своё отражение в зеркале и понимал, что ничё так видок, вполне дрочибельный, простоватый, может — стандартный пацанчик с окраины. Да только вряд ли мышиные волосы в немодной стрижке или там нос картошкой Лавра отпугнули бы, реши я раскатать его винил на своём проигрывателе. А вот жаберные щели и рыбий хвост не к месту — похлеще бабкиного заговора на безбрачие. Вообще-то я не совсем дурак, сопоставил потом, что приступы случаются только рядом с Лавром, а это уже не просто звоночек был, это долбаный набат — потёк ты, Алёша, окончательно. Стена в ванной была исписана практически полностью, переходы проходили всё легче и период в метаморфном состоянии был теперь не дольше пяти минут, продолжая сокращаться раз от раза. А значит, мне оставалось лишь продолжать гонять лысого и скрипеть зубами на очередную улыбку Лавра, мечтая когда-нибудь ответить на неё.       Я дожил до этого дня. Вчерашний переход был всего сорок секунд, ноги не срастались уже неделю, чешуя полностью не ложилась — вилась тонкими змейками от косточек на щиколотках до середины бедра справа и заползла на бок до самой поясницы слева. Я решил сегодня не выходить из дома, намылся-набрился заранее, зачесал волосы на косой пробор — точно жених. Видела бы меня сейчас моя бабуля, сто пудов отпустила бы одну из своих любимых присказок: «Ну красавчик! Хоть на свадьбу, хоть в гроб клади». Естественно, первый вариант устраивал меня больше, и я только и думал о том, что, как только закончится метаморфоза, сразу стартануть к Лавру — заранее узнал, что он тоже дома будет, суббота ведь.       Приготовленная одежда висела, как у пятиклассника, на спинке стула, а я сидел на соседнем, сложив руки на коленях, и ждал признаков перехода. Вот зачесалось горло над ключицами — верный признак того, что начинают активизироваться жабры. Я улыбнулся, отбил сообщение Профессору, что начинается последний переход, снял треники вместе с трусами, зашёл в ванную. Весь кафель был испещрён чёрным маркером отметок. Я добавил последнюю, выкинул маркер в мусорную корзину, забрался в ванную и повернул вентиль крана. В трубах зашипело, да и только. Я выкрутил вентиль на полную, заглянул в отверстие в гусаке, но оттуда не выкатилось ни одной капли. Что за нах! Куда делась вода?! Я выскочил из ванной, метнулся в кухню, но и там воды не было. Блядь, это что вообще происходит? Жабры развернулись полностью, и дышать становилось всё труднее — без воды было ощущение, что я заглатываю раскалённую лаву, а не воздух. Заныли суставы на ногах, от щиколотки потянулись вверх первые чешуйки. Вдруг откуда то снизу по стояку ванной раздался стук. Я натянул треники и первую попавшуюся футболку и выскочил в подъезд прямо босиком. Сосед снизу, хач, имя которого я даже не пытался запомнить, стоял около раскрытой двери своей квартиры с каким-то мужиком в рабочем комбезе, а на полу между ними лежали петли шланга для сварочного аппарата.       — О, ара, здравствуй, дорогой. Мы немножко постучим, да? — сказал он мне с такой доброжелательной миной, что мне сразу захотелось двинуть его по зубам.       — Где вода? — прошипел я, зажимая шею ладонью.       — Как где вода? Нет вода! Джакузи хочу ставить, слушай…       — Где, я тебя спрашиваю, вода, сука?! — превозмогая боль, я всё-таки перешёл на крик.       — Ты чего нервный такой? Вода, вода. Я же тебе русским языком объясняю, ара, ремонт. Потерпи, по-братски прошу.       И тут мою крышу сорвало полностью. Я лёг под нож, глотал колёса горстями, целый грёбаный год целибата вытерпел, чтобы чьё-то мудацкое джакузи пустило все усилия по пизде?! И если мне и придётся сдохнуть, то один я точно не уйду. Я двинулся на этого мудака, который пятился и продолжал верещать, сделал замах и вдруг почувствовал, что мою руку перехватили.       — Лёша, — голос Лавра почти в самое ухо заставил застыть и повернуться. Чёрные глаза смотрели на меня решительно и одновременно умоляли одуматься.       Вся агрессия сдулась, и я отступил. И в тот же момент меня скрутило первым спазмом так, что потемнело в глазах. Я позволил Лавру увести себя, шёл наугад — кажется, мы спускались по ступенькам вниз, — потому что глаза затянуло поволокой.       — Ты плачешь?       Напрягаясь из последних сил, я попытался сфокусироваться. Лавр стоял сейчас так близко ко мне, и глазюки его в опушке не густых, но длинных ресниц казались ещё больше. Моё дыхание становилось всё более прерывистым, ноги практически уже не чувствовались. Я протянул руку и сделал то, чего мне хотелось с самого начала — дотронулся до Лавра.       — Всё было зря. В реальной жизни нет места сказкам и чуду. — Притянул его за шею к себе и поцеловал.       Жаль, что поцелуй случился не наконец, а напоследок…       Противный монотонный писк заставил поморщиться. Я приоткрыл глаза, обвёл взглядом больничную палату, смутно припоминая произошедшее, как вдруг в поле моего зрения всплыло лицо Профессора.       — Очнулся, Алёша. Вот и славно.       — Только не говорите мне, Профессор, что это лишь глюки от наркоза, — сказал я и закашлялся.       — Тш-ш-ш, — он положил руку мне на плечо. — Тебе ещё нельзя много разговаривать.       — Тогда рассказывайте вы.       — Ты должен сказать спасибо своему… — тут он запнулся, будто пытался подобрать нужное слово, — товарищу за две вещи. Первое. Прежде чем отключиться, ты успел сказать ему «звони профессору». Он не стал мешкать, нашёл нужный номер в твоём телефоне, и мы успели вовремя. Второе, следуя моим инструкциям, он вылил на тебя всю воду, которая имелась у него в квартире — умудрился снять с кулера почти полную двадцатипятилитровую бутыль, пролив минимум, а также опустошил чайник и баклашки с водой для полива цветов.       От этих слов я похолодел.       — Лавр видел процесс перехода?       Кивок головой заставил меня шумно выдохнуть носом и прикрыть глаза. Вот теперь точно всё. Если раньше я был для Лавра загадочным и нелюдимым соседом, который почти год динамил его и не реагировал на подкаты, то теперь я стал долбаным Франкенштейном, хотя более правильным в моём случае будет сравнение с Ихтиандром.       — Он в соседней палате — не захотел уходить домой, пока не убедится, что ты пришёл в себя. Позвать его?       Я испугался по-настоящему. Что говорить, как объясняться? Что Лавр уже успел узнать обо мне?..       — Подождите! — Профессор замер, ошарашенный моим отчаянным воплем. Я с трудом сглотнул, прочистил горло. — Что вы ему рассказали?       — Всё.       — И даже после этого он не ушёл?       — Как видишь.       — А эксперимент? Его можно считать успешным?       — Вполне, — профессор впервые улыбнулся, счастливо, будто ему только что объявили о рождении малыша.       — А каковы последствия последнего неудачного перехода?       — Нужно понаблюдать за тобой несколько дней. Но, судя по первичным результатам, лёгкие восстановились полностью, с нижними конечностями всё хорошо. Однако из-за сбоя процесса последнего перехода у организма случился шок, метаморфоза не завершилась, потому не успели до конца затянуться жаберные щели и на одном бедре осталась дорожка чешуи.       — И теперь это навсегда? — спросил я, уже зная ответ.       — Да.       Я вздохнул ещё раз, помолчал, взвешивая последствия недообращения. Главное, хвоста нет, а хер есть — проживу как-нибудь и с жабрами. Я собирался поделиться своим умозаключением с Профессором, но тут в палату, едва приоткрыв дверь, просочился Лавр:       — Я услышал голоса…       Профессор деликатно оставил нас наедине — с чувством такта дела у него обстояли лучше, чем с юмором. Лавр не отрываясь таращился на меня, заставляя нервничать, его пристальный взгляд, казалось, ощупывал моё тело даже через одеяло.       — Ты как? — наконец спросил он, закончив осмотр.       — Нормально. Уже не как рыба, которую вытащили на берег.       — Я так испугался… — Лавр, не спрашивая, присел на кровать у меня в ногах, и я заметил, как у него мелко дрожат руки.       Да кто б сомневался — увидел такую херовину в своей ванне… Мне было мало пережитого, захотелось добить себя окончательно, потому спросил, что б уж знать наверняка:       — Меня?       — Нет, что ты умрёшь, — он протянул руку и аккуратно дотронулся до моих пальцев. Я повернул кисть ладонью вверх, и Лавр тут же вложил в неё свою ладонь. Было одновременно неловко и так волнительно первый раз держать его за руку. Выглядели мы по-девчачьи, наверное, но какое это имело значение.       — Я должен тебе кое-что вернуть, — Лавр вдруг посерьёзнел, встал, подходя ближе к изголовью.       — Что?       Вместо ответа он склонился и поцеловал меня, напористо, уверенно, смело и очень многообещающе. Пусть принцессы утрутся — лучший принц достался мне.       — Долго тебе тут валяться? — спросил Лавр, отстраняясь. Глаза его влажно блестели, губы припухли, а грудь часто вздымалась, подтверждая, что он тоже задолбался ждать.       — Как только профессор подпишет вольную, я сразу к тебе. Потому, ты, это, заряжай Гая Ричи и натирай пластинки — я больше года ни к кому в гости не ходил.       — Придурок, — усмехнулся он.       — Зато без рыбьего хвоста.