Искры

— Я не смотрю, — Джирайя совершенно по-девчачьи хихикнул, закрывая глаза руками. — Не смотрю! Орочимару усмехнулся, медленно поворачиваясь спиной. Он знал, что долго держать глаза закрытыми, когда представление явно для него, совершенно не в стиле Джирайи. Да и кто будет закрывать глаза, когда вот так, добровольно, оголяются? Может быть, какой-нибудь сопливый генин, но никак не Извращённый Отшельник. Орочимару стянул волосы в высокий хвост, чувствуя, как заинтересованный взгляд скользит по открывшейся шее, по фигуре, словно желая снять все эти лёгкие и абсолютно не нужные тряпки. Пояс падает на пол, юката легко скользит по плечам, по рукам, повисая на локтях. Это похоже на представление, почти ритуал. Волосы, открытая спина — признак уязвимости с одной стороны, и силы — с другой. Красиво, скорее всего, до умопомрачения. Орочимару поиграл мышцами, показательно покатал крепкие жгуты под казавшейся тонкой бледной кожей. Усмехнулся, услышав за спиной восхищённый вздох. Он повернул голову, всё ещё оставаясь спиной, стараясь рассмотреть реакцию своего единственного зрителя. Джирайя полулежал, оперевшись на локти, и явно наслаждался, ловил глазами каждое движение, каждый соблазнительный изгиб, что так и манил прикоснуться, попробовать на вкус, разгадать, как какую-то сложную загадку. В слабом свете свечей Орочимару выглядел, как произведение искусства, прекрасная статуя, которая ожила, задышала, по каменным венам которой потекла тёплая красная кровь. Жёлтые глаза смеялись, ловили это ничем не скрытое восхищение жадно и даже лестно. Кто бы что не говорил, но Джирайя в первую очередь писатель, эстет, а потом уже — извращенец и совсем чуть-чуть романтик. — О Ками, — Юката упала на пол, Змей медленно повернулся к нему. — Твои ноги мне бы на плечи. Миг, шум, — вот они оба на полу в этом горячем клубке из двух тел. Язык скользил по чужим губам, нежно, стараясь затронуть все нервные окончания, о которых Змей так любил вещать. Верхняя губа, нижняя губа — Джирайе определённо больше нравилось лизаться, чем просто целоваться. Тягуче, как патока, медленно, наслаждаясь моментом — Орочимару нетерпелив, и он первый, кто не выдерживает и углубляет поцелуй, тянет болезненно за чужие волосы, кусает за нижную губу ощутимо острыми клыками — заглотит и не заметит. Чужие руки скользят по спине, по бокам, царапают ногтями — ощутимо, давай же, не медли. — Ну же, — оторваться от чужих губ почти физически невозможно, но у него как-то получается. Голос у Орочимару хриплый, без обычных шипящих змеиных ноток, глубокий и возбуждённый. — не медли. Джирайя бы не медлил, но Орочимару перед ним распалённый, близкий, гибкий, прямо как настоящая змея. Не оторваться. Джирайя опускается ниже, целует плечи, ключицы, покрывает чужую шею поцелуями и засосами, он просто не может оторваться. Даже если прямо сейчас начнётся нападение ёкаевых биджу всех разом, Джирайя отказывается отрываться от своего всемирноважного занятия. Орочимару стонет, голос у него хриплый, глубокий, как будто после долгих рыданий, и он явно должен когда-нибудь (примерно вечность спустя) подумать о том, почему его это так возбуждает, почему кажется таким соблазнительным с этим оттягиванием волос, тихим чертыханием и удовольствием, удовольствием, удовольствием... — Чёртов извращенец, — Орочимару бьёт его пяткой по спине, отталкивает достаточно, чтобы кинуть в него бутылёк с маслом. Этим ударом он вполне может проломить ему хребет, но, очевидно, Джирайя пока не настолько плох в ласках. — Займись уже, наконец, делом! Он бы, наверное, занялся, но, оказавшись своей головой между чужих ног все слова как-то подозрительно быстро забываются. Мягкие, упругие, Джирая ведёт по чужим бёдрам губами, ласкает языком, легко прикусывает зубами, хотя хочет вцепиться подобно дикому зверю, укусить до крови... Хотя, и так, в принципе неплохо. Джирайя ведёт языком по кольцу мышц, что трепетно сжимается под прикосновением, по венкам, дразнит больше себя, чем партнёра, прежде чем позволить себе вобрать чужую плоть. Джирайя стонет, и Орочимару под ним едва ли не трясёт. Наверное, если Джирайя сейчас скажет, что в его голову пришло парочка хокку, Орочимару соберёт себя с этого гостиничного футона и хорошенько ему вломит. Огни прекрасны Манит злой дух влюблённых Змеиная тропа Впереди путь И жертва желания Я останусь здесь Ласкает злой дух Манит меня ёкай Он это ты — Что ты опять, блин, думаешь?! Джирайю дурнули за волосы, вцепились в губы, даже укусили за щёку — от последнего он рассмеялся — Орочимару что-то проворчал недовольно. Пальцы проникли внутрь чужого нутра нелегко, лаская горячие шелковистые стенки, пока Джирайя целовал чужое нахмуренное лицо. Больно. Неприятно. Джирайя потянулся к чужим губам, коснулся их легко, почти целомудренно, спустился к ушам. Чувствительные. Орочимару вздоргнул, когда Джирайя прикусил мочку его уха, облизнул. Сорвавшийся стон стал просто усладой для ушей. — К биджу рассудок. Джирайя проникнул внутрь партнёра, и все свечи погасли. — Это даже романтично, не находишь? — Орочимару дышал тяжело, захлёбываясь стонами и проклятиями. Джирайя нырнул в омут с головой, резко, как накатившие в бурю волны на жестокий каменистый берег, и Орочимару, теперь казавшийся даже трогательно хрупким, но не слабым, качался маленькой лодочкой на жестоких волнах. Восхитительно. — Любовь — топор, — Джирайя снова приникнул к чужим губам. — Я человек без головы. Ночь была горячая, тёмная, как чай с горькими листьями. Чужие губы были сладкие, солоноватые от крови. В груди сворачивалось что-то тёмное и довольно урчало большой сытой кошкой, облизывая ярко-красным языком белые и острые клыки. В глазах были искры. Между ними — странная, но до боли родная романтика. Больше ничего не было нужно.