Светские разговоры под сизый дым сигарет.

На улице осень и уже стемнело. Темные и засохшие листья осыпались с деревьев, придавая всему этому виду ещё более грустный вид. Сегодня на Достоевского нахлынула свойственная ему волна меланхолии, но немного сильнее, чем раньше. Не хотелось ничего, он просто сидел на холодной лавочке, отмораживая свои конечности в легкой одежде. Стоило бы сохранять своё здоровье, которое и так было невелико. Осенью Федор всегда болел, из-за плохого и ослабевшего иммунитета. Наблюдая за картиной, которая красовалась масляными красками на улице, Федор поджег очередную сигарету. Какая она была по счету? первая? может третья? да черт его знает, сейчас не ощущалось никакой боли в легких, поэтому худощавый парень даже не задумывался на этот счет. Ему нравилось наблюдать за тем, как он стряхивал пепел и выдыхал дым, который разлетался вокруг кучевыми облачками. Как медленно тлеет сигарета, оставляя за собой лишь окурок. Вдруг на голову что-то упало.. Что-то такое легкое и почти неощутимое. Федор потянул руку к своей макушке, он еще и оказывается без любимой шапки ушел, со своих волос он стряхнул листик. Не уж то он уселся прям под деревом? даже не заметил как-то, сегодня он прям сам не свой. Может и некая грусть всегда у него присутствовала, но вот невнимательность — нет. Не сошел ли он со своей нити безэмоциональности? Кажется, сидеть одному в парке и тихо покуривать, звучит слишком скучно и депрессивно; хотя бы книжку с собой взял бы, разбавил бы эту веющую тоску. Видела бы его сейчас родная матушка, то явно сказала-б "—Федор, а ну выпрями спину!" От такого Достоевский усмехнулся со своих же мыслей, когда его вообще начало волновать эта осанка, аль уже настолько мыслей не осталось годных, что решил детство вспомнить? Да и сейчас он ведет себя как школьник сущий; сидит в легкой одежде в такой-то холод. Без шарфа, без шапки, и не поверите; даже без перчаток! Иногда, нет, даже слишком изредка проходили люди и косо посматривали на Фёдора; думали "—совсем обезумел, точно не в своем уме, болван!", а другие напротив, не укоряли, а с опаской осматривали его с ног до головы, врдуг сбежал откуда-то? С его видом, в котором он сейчас сидел точно можно было так подумать. От всех эдаких раздумий Достоевского кто-то отвлек, вот кому заняться нечем; зачем подходить со спины и трепать по голове? Волосы же запутаются, и будет Фёдор-аля-чебурашка-Достоевский. Если бы не уличный фонарный стол, то Федор бы и не смог разглядеть, кто решил его потревожить столь дурным способом. И этим нежданным гостем был никто иной, как Осаму Дазай собственной персоной. Вот как этот непристойник вообще сюда пришел, ц. Только его тут и не хватало. Обернувшись, Федор холодно задал своему новоприбывшему оппоненту вопрос, который вполне логичный. —что тебе угодно, Дазай? — благодаря этому олуху суицидальному он чуть не выронил табачное изделие, не будет от тут с ним любезничать, ишь чего! (как говорит автор, "а пососать не завернуть?!".) —Да так, всего-лишь мимо проходил, да заметил, что ты тут в одиночку сигары раскуриваешь. Угостить не желаешь, я отлично умею составлять компанию таким как ты! — на самом то деле Осаму прогуливался от бара, в котором успел распить алкоголя, а свои сигареты там же и посеял, когда расплачивался, прям за барной стойкой. —а если скажу, что не хочу угощать тебя, и вообще, чтобы ты составлял мне компанию; ты всё равно не уйдешь? — Федор убрал чужую руку со своих волос. Не были ему совсем приятны эти тактильности, особенно от таких, как Дазай. Пусть убирает свои ручонки подальше от него. —Да ты прям читаешь меня, Дьявол! Осаму обошел лавочку и присел рядом с Достоевским. И в отличие от него, тот был одет более менее по погоде. Красный вязаный шарф укутывал своим теплом шею, а шапка.. А шапки тоже не было. Ну знаете, в отличие от другого, пальто у него было застегнуто на все пуговицы, и прикрывало туловище. Выхватив сигарету из чужих рук и аккуратно затянувшись, Осаму испустил облако дыма, и немного пара, а затем уставившись на "дьявола", спросил, чего это он тут вообще один сидит, да грустит. —Тебе какое дело? Хочу и сижу, не уж то свободному жителю нельзя посидеть на лавочке города? Если у тебя есть какая-то цель, за которой ты выследил меня, то- —Чего сразу цель-то? Разве я не могу просто посидеть рядом со своим "другом", мм? —Можешь. Но ты никогда не делаешь ничего просто так, Дазай. Если ты и вправду хотел с кем-то посидеть, то зачем выбрал меня, у тебя есть многие знакомые, а подсаживаться и пытаться завести диалог со своим врагом — странно. Не находишь? —Нахожу, но рядом-то оказался ты, вот и подсел. —Да и черт с тобой, делай что пожелаешь, но меня только не трогай, прошу. На этом их диалог и кончился. Федор поджег еще одну сигарету, а Дазай выкинул куда-то на кирпичную плитку окурок, пытаясь разговорить своего собеседника, да вышло так, что это все переросло в монолог. Детектив будто сам с собой говорил. Иногда выдавал годные и интересные мысли, разбавляя их шутками, а мог рассказывать самые банальные анекдоты. В один момент этот ходячий сборник шуток наконец-таки заткнулся, давая отдохнуть от его гудежа. Но стоило Достоевскому вздохнуть от некого облечения, как его шею укутали шарфом. Стало даже как-то тепло, не смотря на внутренний холод. Парень с отросшими волосами и челкой, которая падала на лицо повернулся и посмотрел прям в глаза оппонента, затем поинтересовался. —и зачем ты это сделал? —душа кровью обливается, когда вижу тебя так легко одетого в такую морозную погоду, особенно ветер дуть сильнее начал. —душа? интересно. А сам-то; сидишь теперь в одном пальто. —у меня иммунитет хороший, — на самом деле это не так, и Дазай сейчас с легкостью может простудиться, аль заболеть. Ну и ладно. Разговор принял обратно бывший поворот, и детектив опять начал вести этот недо-диалог, но на этот раз получал хоть какие-то ответы. Да; может это и были всякие разные звуки, но никак не слова. Если люди и проходили, то либо просто не обращали внимания, либо думали, вот, мол, пьяницы эдакие, какое безкультурие. Провели они так долгое время, не обращая на желание поспать, аль поесть/попить. Уже светало, а ветер так и дул. Конечно, не такой уже сильный как ранее, но сухие листья разносить по воздуху мог. Выглядело это довольно-таки красиво. Небо было алло-красное с оттенками оранжевого и фиолетового. Когда Осаму заметил некий темно-фиолетовый цвет на небе, то сразу сравнил его с цветом глаз Достоевского. Фёдор уже немного прикрывал глаза, и явно хотел спать, но кое-что заставило его резко открыть свои очи, и вопросительно уставиться на Дазая. Тот положил свою горячую руку поверх холодной и бледной руки Достоевского. Это вызвало волну мурашек от такого резкого контраста тепла тел. Дазай замолчал и уставился куда-то вдаль, не посмотрев в ответ на его собеседника. Но спустя минуту, когда Осаму заметил,что Федор не отстранился,а лишь вздохнул и немного прикрыл глаза, он продолжил говорить; но уже тихо, полу-шёпотом и довольно тихим тоном, будто убаюкивая его. Достоевский не выдержал долгое время без сна, и под тихий голос Осаму уснул прям на лавочке, облокотившись головой на чужое плече. Было, наверное, уже часа 4 утра, а они так и сидели на лавочке под деревом и фонарным столбом, который уже не освещал их своим тусклым светом. Теперь их освещало немногое количество солнечных лучей, которые даже не грели. Скоро это все закончится, и они опять будут врагами, тихо ненавидя друг друга, но сейчас они сидят под утренними лучами солнце, и один из них встречает рассвет, понимая, что больше такое никогда не повторится. Никогда.