Ancient Dreams

джон холодным взглядом провожает собственные ладони, которые уже, словно не его, плясали и выводили узоры на загорелой спине александра. весь зацелованный солнцем, пригретый под всеобщим обожанием и ненавистью в то же время — яркий и пылающий, неспособный выдыхаться и уставать. лоуренс, несомненно, знал и другую сторону его неугомонного вокалиста, его вечно горящего мальчика, который, очевидно, мог и потухать ненадолго. о, как джон его любил, как же он был влюблён. вывел гамильтону место где-то между своими рёбрами, а теперь не может его от себя отделить, потому что разучился без него дышать. глядеть на провинциальные улочки, пока под боком не вертится хаотичным ураганом его мальчик стало чем-то сродни пытки, и, о, джон знает, как александр, блять, кайфует от осознания, что без него жить не могут. и если сам джон хоть иногда пытался скрывать свою одержимость, александр же заявлял о ней громко и открыто. гитарист осматривает юное тело, сейчас смирно свернувшееся на его, джона, коленях, и парень, не сумев сдержать трепет надоедливого сердца, прислоняется губами к чужому виску, к слову, тоже усыпанному веснушками. действительно зацелованный. но теперь не только солнцем. — александр, алекс... — зачарованно шепчет в глубине ночной темноты джон, плотнее зарывается рукой в огненные кудряшки, еле освещаемые от света свечи, — мой хороший. я на всё ради тебя готов. — да, я знаю, да... — сонно бормочет гамильтон, подставляя собственное лицо под россыпь поцелуев, выгибается в спине, и, потянувшись, неуклюже зевает. — и я ради тебя на всё готов, джеки. надеюсь, ты знаешь. — нет, послушай меня, просто послушай. — джон говорит, запыхавшись, ему спирает дыхание собственные же чувства, и сейчас он не может остановить поток слов и любви, которые затаились где-то на окраине корки его затлевшего сердца. — всё, александр. я за тебя умру и убью. повисла тишина. алекс вздрагивает, а потом, прижавшись к телу любовника поближе, что-то бормочет. джон не расслышал. переспрашивает. — и ещё? лоуренс замешкался, но, беззлобно выдохнув, продолжает массировать чужую кожу головы. — украсть что-то. нарушить заповеди, которым меня учили с самого детства. бросить игру на скрипке. александр молчит, а потом, резко вскочив, хватает парня за щёки. оглаживает большим пальцем скулу, смотрит серьёзно-серьёзно, и джону на секунду кажется, что он влюбляется заново. — я это знаю. — тихо отвечает ему веснушчатый, хмурится. джон молчит. выжидает, пока александр начнет говорить. — на это ради меня многое готовы, а половину из этих вещей ты и сам желал бы совершить. — эй- — не стройте из себя святого, мистер лоуренс! — вся серьёзность александра мгновенно стала нарочитой. джон рассмеялся, а потом повисла тишина. на улицах италии ночью так тихо. — но ты бы смог следовать заповедям и дальше ради меня? лоуренс в замешательстве смотрит на любимый силуэт. — смог бы не сдаваться, продолжить играть? смог бы кого-то не убить ради меня? александр запинается, а потом, прочищая горло, устремляет совсем печальный взгляд вниз. — ты смог бы жить ради меня, джеки? — и съёживается. словно он в ожидании удара, а не ответа. лоуренс мгновенно вжимает чужую рыжую макушку в своё крепкое плечо, и, чувственно улыбнувшись, выпаляет на одном выдохе: — да, конечно, смог бы. это намного труднее чем всё, что я перечислил. — прикрывает веки, аккуратно скользя руками по всем участкам тела александра, до которых только дотягивается. — но я действительно готов ради тебя на всё, мой дорогой мальчик. не смей в этом даже сомневаться. александр бесшумно плачет ему в рубашку какое-то время, дрожит, вида не подаёт, но засыпает ровно через две минуты под убаюкивающее пение ровного голоса джона. разбитый и до безумия влюблённый. опьянённый жизнью.