Адская кухня

Холод. Он проникал под перья, замораживал кровь, перехватывал ледяными оковами дыхание, и не было ни единого шанса от него спастись. Только не здесь. Обжигающий воздух, пропитанный кровью, с трудом проникал в лёгкие, оставляя во рту металлический привкус. Гермиона устало откинулась на спину, с головой проваливаясь в сугроб, и закрыла глаза. Она желала, чтобы тьма, скрывающаяся за веками, наконец приняла её в свои объятия, подарив долгожданное освобождение. Но этому никогда не суждено было случиться — ангелы бессмертны. И падшие ангелы не исключение. Гермиона усмехнулась. Если бы ей кто-то год назад сказал, что она откажется от всех привилегий, дарованных светлой стороной, ради демона, то услышал бы её искренний смех. Тогда она наверняка сочла бы сказанное за забавную шутку. Теперь же, когда эта шутка претворилась в жизнь, смеяться совершенно не хотелось. Вот только Гермиона ни секунды не жалела о содеянном. Сожаление — удел смертных. Она презирала смертных, но её тянул в их мир интерес ко всему неизведанному. В том числе и к демонам — встретиться с ними можно было только там. Они являлись полной противоположностью ангелов: не придерживались каких-либо правил, не принимали законов, считали анархию матерью порядка. Её учитель называл их паразитами, без которых, к его сожалению, успешное функционирование системы невозможно. Просил Гермиону обходить их десятой дорогой, когда ей разрешили отправиться на Землю. Но кто же знал, что, обходя одного демона по этой самой десятой дороге, ты можешь встретить другого? «Том, просто Том», — так он представился, когда Гермиона наконец решилась подойти к нему. «Исключительно ради интереса», — убеждала она себя, заговорив с ним. Исключительно ради интереса приняла его предложение изучить мир смертных вместе, и плевать, что потом выяснилось: этот мир он знал вдоль и поперёк. Исключительно ради интереса согласилась лечь с ним в постель, услышав его заявление о том, что секс без крыльев имеет определённые преимущества. Исключительно ради интереса приняла его тьму, когда они пришли к выводу, что мир не делится на чёрное и белое, а потому пора смешать их магию, придав ей пятьдесят оттенков серого. Вот только если на её ауре появлялись тёмные пятна, то на его Гермиона ни разу не видела каких-либо отблесков. — Почему так происходит, Том? Почему наша связь меняет только меня? — Потому что я и не хочу меняться. Можно сказать, я совершенен. В данном случае под совершенством я подразумеваю состояния, когда тебя ничто не способно изменить. Когда ты сам не хочешь каких-либо изменений, так как живёшь в гармонии с собой и принимаешь себя целиком и полностью. — Но в таком случае... зачем ты мне предлагал слияние магии? — Потому что хотел узнать, считаешь ли ты себя совершенной. И, как оказалось, нет. — Я могла отказаться. И не потому, что считаю себя, как ты говоришь, совершенной, а потому, что боюсь наказания. Ты прекрасно знаешь законы ангелов. Если узнают о нашей связи, то мне прямая дорога в мой личный ад. — Но ты согласилась. Гермиона резко села, набрала снега в ладони и провела им по лицу, надеясь, что он поможет вымыть из сознания эти воспоминания. Иногда у неё действительно получалось на время забыть тот злосчастный день, но стоило только открыть глаза, как она вновь погружалась в прошлое. Ведь её личный ад являлся искажённой копией места, где состоялся их последний с Томом разговор. Вода, что падала с крутого обрыва, разливаясь по каменистому руслу, превратилась в кровь. Багровые брызги разлетались в стороны, оставляя пятна на белоснежном полотне, что устилало всё пространство вокруг. Летний солнечный день сменился зимней мрачной ночью. Небо заволокло тяжёлыми иссиня-чёрными тучами. Они клубились так, словно являлись олицетворением самой тьмы, и бились друг о друга, озаряя пространство ярко-красными всполохами. Высокие стройные деревья сбросили листву, их стволы и ветви скрючились и потемнели. И чем дольше Гермиона смотрела на них, тем больше они становились похожи на испытывающих нестерпимую боль людей, чьи тела изогнулись в неестественных позах. Не осталось никаких признаков живой природы, были слышны лишь шум кровавого водопада да колокольный звон. Старинная часовня с огромным колоколом — единственное, что не претерпело изменений. Том наверняка бы назвал её совершенной, узнав об этом факте. Гермиона истерично рассмеялась, откинув голову назад. Она будто попала в день сурка — одни и те же мысли, одни и те же эмоции сменяли друг друга в одной и той же очерёдности. Она не раз пыталась вырваться из этой петли, покинуть это место, но какое бы направление движения ни выбирала, всегда выходила к водопаду. Тем не менее её попытки к бегству давали результат — пространство обновлялось: на снегу не было ни единого следа, оставленного ей, поломанные ветви деревьев оказывались на своих местах, и даже мелкие камни, которые она швыряла в кровавую реку, поднимались со дна обратно на берег. Идею с бегством Гермиона отбросила лишь пару месяцев назад — отмерять время ей помогал звон колокола, который раздавался каждый час. Она просто не могла уйти вглубь леса, понимая, что снеговик, слепленный ей от скуки, пропадёт. Живоглот — так звали её снежное творение — стоял на берегу и с грустной гримасой, нарисованной кровью, смотрел на водопад. В тот день она точно так же смотрела на танец водной стихии, признавая вслух, что желает стать похожей на Тома, желает окунуться в его тьму и на её основе соткать новую себя. Просила Тома помочь ей достичь «совершенства», и, к её удивлению, он сразу же согласился. — Но для того, чтобы создать что-то новое, нужно уничтожить старое. Ты согласна, Гермиона? — Да. На следующее утро он исчез, но Гермиона недолго оставалась одна. Буквально через час за ней явились посланники верховных ангелов, желая свершить правосудие. И вот она наконец утолила любопытство, что мучило многих смертных и не только, — узнала, как именно выглядит её личный ад. Раздался колокольный звон, оповестив об окончании дня. Гермиона подняла с земли небольшую веточку, дабы оставить отметку на снегу — так было проще следить за временем, — и замерла, услышав ещё один удар колокола. Подобное никогда не происходило, и такое изменение привычного распорядка скорее вызывало напряжение, чем дарило какую-то надежду. Она хмуро посмотрела на часовню, до боли сжимая колючую ветку пальцами, и на периферии заметила, как кровь, стекающая с высокого порога, сменилась на кристально чистую воду. Её потоки смывали багровые пятна с камней, стремительно растапливали снег, создавая клубы пара. С каждой секундой звон колокола всё больше походил на трель будильника, а шквал воды всё быстрее уменьшался, грозя превратиться в небольшую струю. Картинка поплыла перед глазами; Гермиона зажмурилась и потрясла головой, пытаясь сбросить наваждение. Шероховатость ветки сменилась гладкостью, воздух наполнился ароматом специй и жареного мяса. Мир завращался со стремительной скоростью, вынудив Гермиону опереться руками о землю, но вместо привычного снега под ладонями оказались доски, что по структуре напоминали ламинат. Боясь открыть глаза, она отбросила палку в сторону; раздался грохот, будто на пол упала не простая деревяшка, а кусок металла. — Можно аккуратней, дорогая? — до боли знакомый голос доносился словно через вату. — Это мой любимый нож. Щелчок таймера, и ненавистный звон наконец-то прекратился; остался лишь шум воды, вытекающей из крана. И именно этот звук пробудил невероятную жажду; сухость во рту была настолько отвратительной, что хотелось, как можно скорее, оказаться у раковины. Каждая секунда промедления казалась Гермионе смертельно опасной. Она вскочила на ноги, отчего голова закружилась ещё сильнее, но близкого знакомства с ламинатом помогли избежать чужие руки, которые крепко обхватили талию. — Но-но-но, не так быстро, — очередное замечание, на которое Гермионе было наплевать. Открыв глаза, она отыскала взглядом заветный кран и буквально бросилась к нему. Сдвинула переключатель температуры и с наслаждением припала губами к горлышку, жадно глотая холодную воду. — Вообще-то, я приготовил бутылку фильтрованной воды, но тебе виднее. — Именно, — ответила Гермиона, наконец утолив жажду, и тыльной стороной ладони убрала оставшуюся влагу с губ. Опершись ладонями о раковину, подняла голову и оцепенела. В зеркальном фартуке кухни отражалась девушка, которая не имела с Гермионой ничего общего: платиновые прямые волосы, убранные в высокий хвост; тёмно-зелёные глаза с едва заметным карим ободком вокруг зрачка; аристократические черты лица; бледная кожа; пухлые губы неестественного бордового оттенка. — Это… кто? — слова вырвались до того, как она успела их обдумать. Том плавно приблизился к ней, снова обхватил руками талию и нежно прикоснулся губами к шее; его дыхание обжигало, пуская ток по венам. Он совершенно не изменился за время её отсутствия. — Ты, — ответ сопровождался его фирменной ухмылкой. Гермиона нахмурилась, едва качнув головой, и судорожно втянула воздух, собираясь завалить Тома вопросами, но их было так много, что она не знала, с какого начать. Оценив её растерянное состояние, он заговорил: — Видишь ли, демоны не могут попасть в этот мир так, как ангелы… в своём теле. Нам приходится использовать смертных. Поэтому мне пришлось знатно помучаться, чтобы найти для тебя подходящее тело. — Пробрался руками под хлопковую рубашку и нежно огладил ладонью живот. Гермиона усмехнулась. Знал бы учитель, как близок он был к истине, называя демонов паразитами. — А почему ты выбрал тело именно с такой внешностью? — она скривила губы, обведя рукой отражение в зеркале. — Ты ещё будешь привередничать? — Том с силой впился пальцами в талию, в его голосе явно звучало недовольство. Видимо, он ждал, что Гермиона бросится к нему на шею с благодарными поцелуями. Но она вернулась в этот мир не за тем, чтобы оправдывать его надежды, — пусть и с его помощью, — ибо прекрасно помнила, из-за кого оказалась в аду. — Мне кажется, у всех девушек есть желание кудрявые волосы выпрямить, прямые — завить, темные — осветлить, светлые — затемнить. И всё в таком духе... Разве я не исполнил твою мечту? — У всех девушек... — Она фыркнула. — Придётся подправить твою статистику: я свою внешность считала совершенной и не желала ничего менять. Неужели из миллиардов людей нельзя найти ту, которая хоть немного будет похожа на меня? — Я люблю светленьких. Услышав ответ, Гермиона сильно пожалела, что выбросила нож. Недовольно поджала губы и уже было хотела спросить, какого дьявола он тогда затащил её в постель, раз она не соответствует его вкусовым предпочтениям, но Том опередил её, томно произнеся: — Я соскучился. Он вновь припал губами к шее, аккуратно сдвигая пальцами воротник мужской рубашки, которая являлась единственным элементом одежды на её теле — нижнего белья не было. И это осознание натолкнуло Гермиону на ещё одну не самую приятную мысль. — Ты с ней спал? — резко спросила, остановив его руку, что плавно скользила по животу, намереваясь спуститься ниже. Он тихо рассмеялся; его смех отдавался приятной вибрацией в теле. И это самое тело было явно не против развлечься — оно прекрасно помнило, как сладко может быть в руках Тома, и без разума Гермионы. Потому ответ на свой вопрос она получила ещё до того, как услышала: — Конечно. Я же должен был узнать, устраивает меня это тело или нет. Гермиона тяжело вздохнула, закатив глаза. Но ревность быстро отошла на задний план, когда проснулись вкусовые рецепторы — аромат приготовленного мяса возымел эффект. Она тяжело сглотнула стремительно накопившуюся слюну и заинтересованно посмотрела на духовой шкаф. — Вы что-то готовили? Том недовольно цыкнул, ему определённо сейчас не хотелось что-либо ещё обсуждать — им управлял совершенно другой голод. Это было видно по глазам, огонь в которых грозился сжечь Гермиону живьём. — Я готовил. — И что? — Гермиона сделала шаг к плите, но крепкие руки остановили её, прижав к столешнице. — Падшего ангела в совершенном теле под хлопковой рубашкой и с абсолютно ненужной резинкой на волосах, — на последнем слове он стянул эту самую резинку и запустил пальцы в волосы, мягко массируя затылок. Кожа моментально покрылась мурашками, и Гермиона непроизвольно застонала. — М-м-м… не слышала о таком. Это блюдо какой кухни? — Адской, — ухмыльнулся он. Лёгкое возбуждение присутствовало в теле ещё до того, как Гермиона заняла его, и Том определённо хотел этим воспользоваться. — Неужели ты совсем не скучала по мне? Жареный стейк дороже моих хрупких чувств? — Он перехватил её руки и свёл их за спиной, поглаживая ладони. Перебросил её волосы на плечо и, надавив рукой меж лопаток, заставил наклониться. Длинные пряди скользнули на столешницу и расплескались по стеклу волнами, собирая все блики приглушённого тёплого света. — Сложный вопрос. — Если не скучала, то я могу вернуть тебя назад. Тебе ведь там наверняка понравилось. Власть сильных рук и близость горячего тела заставили Гермиону окунуться в прошлое, воскресили в памяти моменты, когда каждая её частичка превращалась в дрожащий оголённый нерв. — Хочешь, чтобы я вернул тебя обратно? — Голос Тома звучал тихо, но твёрдо, не оставляя малейших сомнений, что случись ей сказать «да», он сразу же найдёт способ отправить её в ад. Жёсткие губы снова коснулись шеи, и от вспыхнувшего на коже огонька по телу прокатилась волна жаркой дрожи. Такой же жаркой, как полыхающие над столешницей светильники, тонкие пластинки которых уже казались раскалёнными от запертых внутри ламп. — Нет, — выдохнула Гермиона. — Нет, не хочу. — А чего ты хочешь? — Том развернул её лицом к себе. В воцарившейся тишине расстояние между ними стянулось до точки в считанные секунды. Короткий обмен голодными взглядами, и они рухнули в поцелуй с высоты того самого злосчастного водопада. Буквально обтекая Тома собой, Гермиона чувствовала каждой клеточкой кожи малейшее прикосновение, впитывала его, запоминала. Её рубашка отлетела в сторону, и она потянула вниз его брюки, желая ощутить всю силу его желания под пальцами. Хриплый стон Тома отозвался внутри сладкой дрожью. Они целовались так, словно это был их последний секс. А может быть, первый и единственный, когда не можешь насытиться друг другом просто потому, что всё время будет мало. — Признай это, Гермиона. — Признать — что? — она выдохнула между поцелуями, мысленно отмечая, что её новый голос звучит не менее сексуально. — Скажи, что ты скучала по мне. Гермиона закусила губу и покачала головой. Том прищурился, а потом резко развернул спиной к себе. И уже через мгновение она сходила с ума от жадных поцелуев, от скольжения ладоней по разгорячённой коже, что заставляли дыхание сбиваться ещё сильнее. — Скажи это, — хрипло. Его пальцы скользили по внутренней поверхности бёдер в жестокой дразнящей ласке — по чувствительной полыхающей коже, едва касаясь, заставляя Гермиону кусать губы, чтобы не начать подаваться навстречу. Её сердце заходилось в сумасшедшем ритме от томительно-сладкого желания, которое то накатывало, то отступало. — Скажи! — прорычал он, раскрывая её пальцами. Она всхлипнула и выгнулась, подчиняясь ритму жёстких ласк. Столешница под ладонями была ледяной. — Да, — выдохнула хрипло, — скучала, скучала… Несколько мгновений промедления показались Гермионе чуть ли не вечностью. Одной ладонью Том продолжал удерживать её запястья, а второй — провёл путь от бёдер к груди, повторяя каждый контур тела. Сомкнул пальцы на напряжённом соске, и это движение совпало с долгожданным рывком. Гермиона застонала от дикого, извращённого удовольствия. Оно бежало по венам, заставляя внутреннего демона рычать. Это было не похоже ни на что — гореть вместе с ним. Сливаться воедино телами и тёмной сущностью. Дышать на двоих, забывая о том, что когда-то было иначе. Сладкая судорога прокатилась от низа живота по всему телу. За ней — следующая. Ещё и ещё. Гермиона выгнулась, падая в его руки. Услышала его хриплый стон, почувствовала, как его пальцы до боли впились в кожу, ощутила, как сильная пульсация внутри рождает новый виток наслаждения. Огненный, сумасшедший, заставляющий повторять его имя шёпотом или всей грудью — со стоном, на выдохе. До тех пор, пока тело не получило долгожданное освобождение. Какое-то время они приходили в себя. Гермиона машинально перебирала пряди густых волос Тома, который, уткнувшись в шею, кончиками пальцев выписывал одному ему понятные узоры на её спине. Как только он отстранился и посмотрел на неё через зеркало, она с хитрой улыбкой произнесла: — Стоит отметить, адская кухня мне нравится куда больше французской.