Удар.
Тревога, заполонившая Цитадель, звучит как гнетущая тишина. Выглядит как серьёзный тяжёлый взгляд Сантьяги. Ощущается как холод скользящих по стенам теней. Если он мёртв. Если мальчик мёртв. Комиссар делит холодную ярость с Князем, ощущая как она рвётся наружу из чужой груди. Тонкая нить – всё равно нерушимая – дрожит, вибрирует, словно кто-то на той стороне методично бьёт по ней, как по струне музыкального инструмента.Удар.
В руках Мицуги не ученический кнут, дисциплинарный. Пронзительный свист при замахе режет тишину. Искусство наказания – тоже искусство. Фол ложится на посеревшую кожу с громким щелчком. Материал, обработанный специальным составом, особо жёсткий, с заточенными краями. Под таким запросто лопается кожа. Железный кончик-крючок вспарывает и плоть. Стелящаяся по полу Тьма поглощает оказавшуюся на нём кровь, вбирает в себя, как драгоценный ресурс, растрата которого сама по себе ужасна.Удар.
Это ускорившийся сердечный ритм, который он слышит, единственный признак чужого страха. Боль не пугает, пугает её ожидание. У мальчишки дрожат плечи, но он старается выпрямиться. В другое время, при других обстоятельствах, желание сохранить достоинство вызвало бы у него симпатию. Сейчас он слишком зол. Сантьяга не держит этот кнут сам по двум причинам: во-первых, у Мицуги набита на это рука, а во-вторых, он как учитель должен не только преподать урок своему ученику, но и вызубрить его сам. Если в Аланге и нет ответственности, то лишь потому, что Мицуга не вложил в него этого.Удар.
Это громкий хлопок двери, мрачное лицо Ортеги, когда он отвешивает полупоклон Князю. – Мы нашли его, – он говорит быстро и резко, сейчас только самое важное. – Эрлийцы сказали у него терминальная пауза. В себя не приходит. Сантьяга делает шумный вздох. Не мёртв, да. Но почти мёртв. – Иди, – разрешает Князь, хотя он дозволения и не спрашивал. Потому и не отвечает, молчаливо и стремительно направляясь к выходу.Удар.
Ортега догоняет его, они вдвоём несутся по коридорам Цитадели и разговор их безмолвен: только взгляды. Гнев гарки остр и холоден, как клинок. Перед дверью помощник сжимает его плечо, выходя за рабочие рамки. – Будь готов, – выдаёт он, и в голосе его звучат горестные нотки. Сантьяга молча кивает. Но к такому нельзя быть готовым. То, что лежит на столе не похоже на ребёнка. Не похоже даже на труп. Это выглядит как разодранный животными кусок мяса. Животная же ярость охватывает его всего с головы до ног. Ничем не сдерживаемая, она затопляет комнату. Отец Маднус и его ассистенты отшатываются от него, яркие вспышки страха в непроглядной чернильной темноте. Только Ортега за его правым плечом недвижим. – Говорите, – приказывает комиссар и голос его пугающе тихий. Угрожающий. – Мы диагностировали многочисленные нарушения анатомической целостности покровных тканей различной степени тяжести и разных условий возникновения, в том числе раны: колотые, резаные, колото-резаные, рваные, рубленые, размозжённые, скальпированные... – По существу. Сантьяга свирепо глядит на эрлийца и тот заходится кашлем. – Тяжёлая кровопотеря, множественные ранения, частично нанесённые обсидианом, ожоги и переломы, в том числе кистей рук, фаланг пальцев. Дистальные фаланги... – настоятель запинается. – Кончики пальцев были отрублены, причём несколько раз. Скорее всего, они дожидались пока ткани регенерируют, и отрубали их снова. Отрезан язык. Был вспорот живот, частичное извлечение внутренних органов... Тьма, скрадывающая углы комнаты, зароптала. То была песнь о мести, о жажде крови, распространяющаяся как лесной пожар. Игнорировать её очень быстро становилось невозможно. – ...Были срезаны хрящевые ткани носа и ушей, – с тяжёлым вздохом продолжает отец Маднус. – Мы выявили проникающие ранения глазных яблок и, боюсь, регенерационному восстановлению, как и хирургическому они не подлежат. И ещё... комиссар, я думаю, что вы должны на это взглянуть. Эрлиец делает знак ассистентам. Тело мальчика переворачивают очень аккуратно, даже бережно – ещё бы, под его убийственным-то взглядом. Но то, что видит комиссар на какие-то мгновения заставляет его ослепнуть от ярости. За спиной точно такой же вспышкой злобы откликается его помощник. Уродливые кривые слова, вырезанные на коже ребёнка на масари.«Долой догмы!» «Смерть навским ублюдкам». «Вот что мы можем сделать с вами!»
– Это вампирское отродье... – шипит Ортега. Сантьяга поднимает вверх ладонь, этим жестом прерывая его, хотя он абсолютно солидарен. – Продолжайте, отец Маднус. – Что ж... я могу перечислять ещё долго, но сейчас наша основная проблема – терминальная или агонистическая пауза. – Подробнее, – мрачно отзывается Сантьяга. – Остановка дыхания, отсутствие сокращения тканей сердечной мышцы и, следовательно, отсутствие притока крови к остальным частям тела. Пульс не определяется. Кома четвёртой степени, полное отсутствие рефлексов, атония мышц, резкое снижение давления и температуры. Если говорить коротко, – вздохнул эрлиец, – мы как можем задерживаем наступление биологической смерти, но и только. В совокупности травмы слишком тяжёлые, регенерационный потенциал организма использован по-максимуму и максимум этот – вот он. Отец Маднус кивает на тело на столе. – Простите, комиссар, но вы должны быть готовы к тому, что мы не сможем его спасти.Удар.
***
Аланга уже не чувствует боли. Он вышел на какой-то новый уровень, когда его сознание блуждает во Тьме, блаженно отделившись от страдающего тела. Свист. Щелчок.Удар.
– Стой, – велит кому-то Голос. Гарка не понимает, кому он принадлежит, но звук прорезает мягкую дымку, окутавшую его сознание. Голос злится на него, низкий и скрипучий. – Ты думаешь, что имеешь право уйти от этого? Вспомни, почему ты здесь. Аланга содрогается. Нет, пожалуйста! – Говори, – приказывает Голос. – Я... оставил брата одного вне Цитадели, – с трудом отвечает он, едва шевеля высохшими губами. Во рту настоящая пустыня – и вот с неё к нему начинают возвращаться физические ощущения. – Дальше. – Я виноват в том, что его похитили, – он звучит жалко. Боль возвращается к нему обжигающей ослепительной волной. Аланга уверен, что на спине живого места не осталось. – И? Тёмная дымка в его голове рассеивается окончательно, проясняя мысли. Это хуже всего. Это невозможно терпеть. Виновен-виновен-виновен! – И я раскаиваюсь, – выдыхает он, опустив голову. Щёки горят, оттого влажные дорожки на них особенно ощутимы. – Ты и должен, – без капли сочувствия отвечает Голос. Аланга узнаёт в нём Князя. – Продолжай. Свист. Щелчок.Удар.
***
Советники уже на месте. Мицуга сматывает кнут, стараясь не привлекать к себе внимания. Сантьяга мельком кидает взгляд на его ученика. Да, при виде чужой спины, превращённой в кровавое месиво, никому в здравом уме не придёт в голову обвинять старика в снисходительности. – Мальчик не выживет, – резюмирует Первый Советник. – Нет смысла тратить ресурсы на мертвеца. – Он пока не мёртв, – возражает Второй. – Мы должны бороться за каждую стрелу в колчане. – Как долго удастся удерживать его состояние стабильным? – спрашивает Третий, повернувшись к нему. – Эрлийцы дают ещё пару часов, не больше, – Сантьяга необычайно серьёзен. – Об этом я и говорю. Нельзя избежать неизбежного, – в голосе Первого Советника чувствуется злость. – Мы должны сосредоточиться на тех, кто это сотворил. Их головы, их кровь, их плоть должны быть принесены Тьме. – Они будут, – хладно отзывается Третий и снова косится на него, на этот раз в безмолвной просьбе поддержки. – Но я всё же считаю, что Сонга – наша первостепенная задача. – Мои помощники занимаются расследованием. Скоро я предоставлю всю имеющуюся информацию, пока же я склонен согласиться с Третьим Советником, – задумчиво оглашает Сантьяга. Употребление имени это верная уловка: куда как проще пожертвовать абстрактным «мальчиком», чем конкретным навом с конкретным именем. Сонгой. – Что мы можем сделать? – спрашивает Князь. Когтистые пальцы выстукивают старинную мелодию по подлокотнику, выдавая его нервозность. Тишина. Сантьяга прикрывает глаза. Его собственное сердце оглушительно громыхает. Гнев, осевший в груди и кончиках пальцев, ощущается гнетущим жаром. Даже так он чувствует насколько вопрос обращён к нему. Кого ещё, если не себя, он должен спрашивать?«Что мы можем сделать?» – глядя прямо на него.
Он прокручивает в голове события сегодняшнего дня. Раз за разом, раз за разом, в надежде найти подсказку, решение, выход. Что-нибудь. И оно находится. Сомнительная авантюра, но он специалист в играх с маленьким шансом успеха. – Мы можем вернуть его во Тьму. Советники как один смотрят на него. Как на сумасшедшего, правда, но они всегда несколько антагонистичны ему. – Мне казалось, вы решили бороться за его жизнь, – наконец, хмуро произносит Первый. – А не упокоить его раньше времени. – Если мы ничего не предпримем, он всё равно умрёт, – отрезает Сантьяга, сцепив руки в замок перед собой. – Потеряем мы его здесь или во Тьме значения не имеет. – Имеет значение потеряем мы только его или ещё одного, – возражает Второй Советник. – Ведь кто-то должен будет пойти с ним. Вы знаете, Мать бывает безжалостна. Сантьяга медленно кивает. – Это так. Но какая мать не хочет спасти собственного ребёнка? При должной поддержке, кратковременное нахождение там... может быть и не станет фатальным. – Может быть? И кто же согласится пойти с ним, зная, что выживет только лишь «может быть?» – фыркает Третий. Сантьяга перебирает варианты, молчаливо глядя на свою старшую часть. Князь точно так же смотрит на него. – Я. О, он уже успел забыть о присутствии Мицуги и его ученика. Обычно Князь не следит за наказаниями, но здесь случай исключительный. И поскольку формально их никто не отпускал... – Пожалуйста. Позвольте мне пойти, – юнец поднимает на них взгляд. Страдание и вина считываются в нём мгновенно. Молчание. Как литературно это выходит. Сантьяге нравится. Советники переглядываются. – В этом есть смысл, – осторожно произносит Первый. – Он виноват в том, что мальчик остался беззащитен. – Согласен. Пусть исправляет свою ошибку, – присоединяется Третий. Сантьяга кидает взгляд на Мицугу, но тот, единственный, кому наверное бы стоило, заступаться за своего ученика не планирует. – Значит, будет так, – решает Князь. – Найдите как защитить их, – приказывает он Советникам. – Сантьяга, на тебе организация. – Да, повелитель, – отвечает он. В воздухе пока витает облегчение – лишь пока, ведь теперь у них есть какой-никакой план действий.***
Тьма неоднозначна. Тьма создающая, материнская. Отрывающая от себя куски, формирующая из них нечто живое, нечто дышащее, нечто, что потом станет новым членом семьи. Заботливая, укрывающая, направляющая, связывающая воедино. Тьма разрушающая, гневливая. Поглощающая всё, до чего дотянется, несущая в себе первобытную ярость. Изменчивая. Прекрасная и ужасная одновременно. Вызывающая восхищённый трепет и неконтролируемый ужас. Она пронизывает Цитадель. Она в воздухе, она в стенах, она в каждом из них. Она гнездится на нижних этажах, она пирует в подвалах. Она делает их сильнее, а они питают её. Тьма неоднозначна и Аланга не знает, будет ли она милосердна к ним. Или хотя бы к Сонге. По его плечам скользит кисть, оставляя за собой письмена, складывающиеся в единый кровавый узор. Он старается держать лицо перед Вторым Советником, но мысленно всё равно содрагается. Время работает против них. – Это всё, – сообщает Советник, отходя от него. – Ты должен будешь занести его туда и оставаться там, пока... мы не получим результат. Пока Сонга не исцелится. Или пока не умрёт. Или пока Тьма не поглотит их обоих. – Всё готово? – Комиссар окидывает его холодным изучающим взглядом, остановившись в дверях. Аланга молча кивает, надевая плащ, протянутый ему Советником. – Тогда идёмте. Он следует по родным коридорам под конвоем иерархов. Аура комиссара, идущего впереди, абсолютно непроницаема. Или, возможно, Аланге просто не хватает сил, чтобы увидеть что-то большее, чем обманку. Второй Советник за его спиной не скрывает своей тревоги. Аланга, если честно, разделяет её. Было бы ему легче, если бы на церемонию допустили учителя? Вряд ли. Путь лежит вниз, ниже печально известных подвалов. Туда, где обычному гарке вроде него делать нечего. Здесь материнский шёпот громче, тени становятся осязаемыми. Они скользят по ногам, обвивают руки, вызывая волну мурашек. Белый цвет одежд комиссара на контрасте со сгущающейся темнотой сначала начинает резать глаза, а затем тускнеет, превращается в серый. Первый и Третий Советники уже ожидают их. Первый помощник комиссара стоит рядом, держа на руках... Аланга судорожно сглатывает. Вина вгрызается в него с новой силой. На Сонге точно такой же плащ, что на нём, и, вероятно, под ним он так же обнажён. Капюшон скрывает большую часть лица, но он всё равно видит глубокий порез, пересекающий детскую щёку. Вид безжизненно свисающей тонкой искалеченной руки заставляет его запрокинуть голову и проморгаться. – Начинаем, – приказывает комиссар. Первый помощник смотрит на него с холодной отрешённостью, передавая ему тело. Сонга пугающе лёгкий. Он пахнет кровью. Он не ощущается никак. У Аланги немного дрожат руки, когда он покрепче прижимает мальчика к себе. Это всё... Вот это всё – это его вина. Советники за его спиной начинают монотонно что-то зачитывать. Он не вслушивается – его магического потенциала едва хватило, чтобы стать рядовым гаркой, куда уж ему лезть в высшую магию. – Ступайте, – тихо произносит комиссар. – И возвращайтесь с хорошими новостями. Начало пути выглядит как шахта, темнота в которой сгущается с каждым шагом. Сначала в ней растворяются оставшиеся позади иерархи и помощник. Аланга ощущает как смыкается ледяная хватка страха на его сердце. Ему, как наву, как существу, прекрасно видящему в темноте, не видеть действительно жутко. В какой-то момент он понимает, что не может различить стен. Аланга бы попытался их нащупать, но руки заняты. Надо успокоиться. Надо думать о Сонге. Постепенно во мраке растворяется даже неровный каменный пол, по которому он идёт. Вокруг него абсолютное густое чёрное ничего, и всё же он явственно ощущает присутствие. Фантомные касания теней в коридоре это ничто по сравнению с тем, насколько материальны прикосновения Тьмы здесь. Аланге становится трудно дышать. Двигаться практически не выходит, будто он увяз в чём-то. Словно их с Сонгой накрыло плотной вуалью. Ему думается, что если бы не ощущение чужого веса в руках, он сошёл бы от этого с ума.«Пожалуйста, помоги нам».
Что ещё ему остаётся делать? Он лишь крохотная ничтожная частичка той силы, которая здесь обитает. Нет у него здесь никакой власти, никакого преимущества. Аланга садится. Не знает на что, не видит. Голова Сонги падает на его плечо. – Прости меня, – болезненно шепчет он. – Если бы я знал... я бы с радостью поменялся бы с тобой местами. Разумеется, ему никто не отвечает. – Пожалуйста, – произносит Аланга, с силой прижимая его к груди. – Останься с нами. Останься со мной. Он закрывает глаза – он больше не видит вообще ничего.***
– Комиссар, – Бога буквально сбегает по ступеням вниз. Выглядит и звучит он взволнованно, и, к сожалению, отнюдь не в хорошем смысле. Ну что за чудесный день. Что теперь? Возвращение асуров? – В чём дело? – с тяжёлым вздохом спрашивает он, сложив руки за спиной. На всякий случай отходит подальше от Советников, чтобы не мешать. – Нам удалось выяснить, где находится лагерь масанов, – несколько опасливо произносит второй помощник. – Хорошо. Тогда в чём проблема? – В Эленге. Действующий мастер Иллюзий и учитель Сонги, как услышал о том, что мальчика собираются вернуть во Тьму, устроил настоящий скандал. Но сегодня, так уж и быть, Сантьяга отнесётся к этому снисходительно. – Что он сделал? Бога мрачно смотрит на него. – Влез в подготовленную для вас выборку. Дежурный сказал, что полчаса назад он покинул территорию Цитадели. Сантьяга вскидывает голову, чувствуя как заострились уши. Он не знает от чего он в большей ярости: от того, что Эленга посмел влезть в его документы или от того, что он возомнил себя великим воином, раз решил отправиться мстить в одиночку. Три смерти в один день – это будет катастрофа. – Ортега, – резко окликает он, – Собирайте пятнадцатый арнат. Немедленно отправляйтесь за ним. – Да, комиссар. Определённо, этот день стремится стать худшим в этом столетии.***
Это ощущается словно лёгкий толчок. Аланга открывает глаза. Он жив. И Сонга в его руках жив тоже: он слышит его сердцебиение, его дыхание. Чувствует его тепло. Гарка поднимается на ноги и откуда-то в нём есть уверенность, что он не потеряется в чернильной мгле по дороге назад. И всё же, прежде чем начать путь обратно, он шумно вздыхает и выдает тихое: «Спасибо». Тьма отвечает ему неясным тихим рокотом.