после рассвета

очень тонкая грань между вовремя отступить и слишком рано сдаться — записывает в дневник ничего не значащую фразу, а мыслями утопает в зыбучих песках, вспоминая влажные губы и бескромешную тьму. ксавьер обещает себе каждую ночь, что это в последний раз, но джулиан топит его обещания в паутине своего дыхания. он пахнет водкой, лимоном и самым сладким наркотиком, и у ксавьера ноги подкашиваются, когда джулиан опускается перед ним на колени в безмолвно-трогательном повиновении. он не видит глаз джулиана, но его требовательные руки оставляют на коже ожоги, выпрашивают больше, вымаливают и выжимают до последней капли, на бердах рисуя пунцовые синяки. джулиан как будто изголодался, хотя они вчера виделись, не успев обменяться и парой слов, прежде, чем сорвать друг с друга все слои одежды и проникнуть друг другу под кожу. ксавьер испускает жалобный стон от резкого толчка, хочет сказать ему нет, хочет разорвать порочный круг, но не может, млеет в ладонях джулиана податливо, выгибается, чтобы почувствовать его глубже. колени саднит, на них останутся лиловые напоминания о бесстыдной ночи. они увянут на утро, как гиацинты, а джулиан исчезнет в рассвете, словно его никогда не было, словно все засосы на шее и алые следы зубов — плод воображения ксавьера. он хочет думать, что они есть наяву, не только во снах, что он для него не просто перевалочный пункт, пепельница для окурков, а что-то большее. у ксавьера душа нараспашку и безусловная любовь к джулиану. у джулиана вместо сердца ошметки мяса, и он никогда не сможет любить.