Грань

На цветастой скатерти стоит гранёный стакан. Рядом со стаканом — бутылка со слабым алкоголем. В ней плещется что-то прозрачное, а от открытого горлышка тянет спиртом — мерзость. В советском стакане четырнадцать граней и обод: четырнадцать республик и матушка Россия. Об этом рассказывали на занятии в интернате. Каждая грань — минус один год от пятнадцатилетней царевской жизни; вплоть до жалкого годика отроду. Это был первый раз, когда гранёный стакан начал вселять ужас. ___________________ Ещё совсем маленький, не понимающий большинства процессов окружающего мира Царь — трезвая мама ласково нарекает Рыжиком — не видит ничего страшного в обычном стакане. Почти прозрачный, с лёгким зелёным стекольным отливом на стыках, с гравировкой на дне — самый обычный стакан, куда бабуля обычно наливает домашний вишневый компот, когда приходит в гости. В компоте задорно плещутся вареные вишни; их уже не стоит кушать, вылови ложкой да ссыпь обратно в бутыль. Сегодня папа наливает в стакан водку. Он наливал алкоголь и вчера. И позавчера. И два дня назад, и на прошлой неделе, и на праздник Девятого Мая, и на День Труда — папа всегда пьет, пьет жадно, беспробудно; прилипнет нижней обрюзгшей губой к пяти граням и примется лакать спиртное. А как налакается — нальет снова, позовёт маму, достанет ещё один стакан; смешает магазинную водку с домашней «каринкой», чтобы в голову било быстрее и сильнее. Надоест — они с мамой будут высасывать остатки прямо из бутылки, которая потом снова полетит в стену, как и предыдущие несколько десятков. Того и гляди: присмотрись в угол на кусок линолеума под печкой — прожжен углями и проткнут маленькими осколками, которые бабушка уже не видит. Сегодня мама в пьяном мареве скажет отцу, что их «Рыжик» уже достаточно взрослый, поэтому надо его готовить к будущей жизни — а она, сука поганая, бьёт нещадно и жестоко, избивает до синих полос на бледной спине с веснушками. И неважно, о чем речь — о жизни или матери, потому что разницы нет никакой. Прибавь к одной грани ещё три — сколько получится? Верно, четыре. В четыре года от вида стакана Царь начинал лихорадочно трястись. Все стало намного хуже. Каким-то образом эта пара пьянчуг раздобыли себе постоянный источник денег — либо продавали самогон, либо хуй его знает. Царя не касается. Его не касается, почему мама перестала быть трезвой и называть его «Рыжиком», почему папа хотя бы раз в полгода перестал приносить ему кассеты и слушать с ним музыку, ласково называя его имя: «Музыка — это всегда хорошо, __ . Слушай музыку чаще, когда вырастешь». Теперь у родителей даже не наступает похмелье — оно постоянно топится в жарком котле, где варится неудачная жизнь семьи Царь, этиловый спирт, мамины старые духи и сотни выпитых бутылок. По радио он слышал фразу «органы опеки», и что эти самые «органы» должны бороться с пьяными родителями. Почему они все не приедут, чтобы вылечить маму и папу — он не знал. С алебастровой кожи не сходили синяки — закати рукава футболки по плечи, немного подними штанину шорт, покажи ладошки — болезненные пятна были везде, где видно и не видно. Дело порой почти доходило до гематом, но в остатках родительского мозга покоился принцип: «Не бить до слишком явных признаков избиения». Прибавь к четверке ещё одну грань — получится папина губа. А ещё получится пятый год жизни. Родители не подпускали бабушку к дому на пушечный выстрел — пьяно отнекивались, что гостей не ждут, дома не убрано и, по исполнению пятилетнего возраста, «маленькому сыну пора учить уроки». В детский сад Царь, считай, вовсе не ходил, до школы ещё рано — бабушка сразу поняла, что что-то не так. Но повременила. Мало ли, и правда все нервные — мальчишка тоже, лучше пока не трогать. А зря. Когда вскрылся весь ужас этой семьи, бабушка, пребывая в полном шоке, срочно же забрала Царя к себе — плевать, что возраст не тот, что отказывает потихоньку организм и ей скоро пора на покой. Лишь бы внук не мучался. С бабушкой он хоть немного отучился дрожать при виде стакана — она снова наливала ему компот морщинистыми ладонями, а он ей старался помочь хоть немножко. Бутыль тяжелый — лучше налить вдвоем, Царь вытрет, если разольётся, а бабушке не нужно будет так напрягаться. Все было хорошо до середины седьмой грани. Сколько будет пять плюс одна целая и пять десятых? Да, задачка не для малышей, а я скажу проще — шесть с половиной. Так понятнее и безобиднее. В свои шесть с половиной Царь не думал, что дверь с вычурной заумной табличкой «Детский дом №А города...» может быть безобидной. Бабушка умерла. Царь растерялся, ужасно растерялся, когда понял, что она не дышит — так и почила на диване, погрузившись в дневной сон. Он просил помощи у бабушкиных соседей — те сразу вызвали злосчастные запоздалые «органы», которые и определили его в детский дом. Что угодно, но не эта гиблая контора. Время неумолимо, как и число прибавляющихся граней в этой метафоре. Теперь складывать дроби на порядок легче, того и гляди — начнёшь квадратные неравенства решать. Шла уже тринадцатая грань. Детдом позади. Каких усилий стоило избежать надзора этой конторы — либо Артур втихую обо всем договорился, либо посодействовали Ваня с Яной. По-другому Царь их нынешнее пребывание в собственном месте жительства объяснить не может. От царевской бабушки осталась квартира — невесть каким образом, но высшие органы решили оставить ее на какое-никакое попечительство внуку, мол, выйдет из детдома — сразу нормальный дом получит. Царь все больше осваивает гитару, найденную в кладовке, Артур барабанит по мягкой быльце дивана длинными пальцами — видно же, что хочет барабаны. Они оба начинают наигрывать что-то свое, зарабатывать на установку. Пока количество граней медленно замыкается на краю четырнадцатой, возникает красивый дуэт — «Anger Management». Остался обод — пятнадцатилетие, юбилей. Царь вовсе не против ходить с Артуром в клуб — людей много, музыка попсовая, но громкая; подают даже вкусную еду всего за грош, что немаловажно после жизни в детдоме! Тем более, ещё немного и они смогут выступать. Петь свое, что захотят — главное, не особо контркультурное. Но Царь все равно таскает гитару. На всякий случай. Порой Артур зовёт его в «служебку» — комнатка скудная, но хорошая, чтобы разговаривать тет-а-тет. Даже если Артур до невозможного молчаливый. Сегодня барабанщик слишком уж весел, пока сидит в «служебке»; смеётся с того, на что в обыденное время закатывает глаза. Это все странно, до неимоверного странно. Во время разговора светлые глаза цепляются за стол. На цветастой скатерти стоит гранёный стакан. Рядом со стаканом — бутылка со слабым алкоголем. В ней плещется что-то прозрачное, а от открытого горлышка едва уловимо тянет спиртом — мерзость. Царя передёргивает; выцветшей плёнкой проносятся воспоминания из детства — папа со шнуром в руке и рядом пьяно хихикающая мама, мол, «Как хорошо ты его закаляешь перед тяжёлым взрослением!». Он съеживается, нервно вращает белками то на Артура, то на пойло в стакане — где-то внутри себя боится, что Артур тоже выпьет слишком много, начнет кричать, ругать и обвинять; бросит или отвесит пощёчину за раздражающий бубнеж... Нет, это неправда. Артур не такой. Ему кажется... Он просто в хорошем настроении... — Эй, у тебя все хорошо? — дружеский возглас понимается с трудом, как сквозь плотную паутину. Царь продолжает молчать, животным взглядом обводя обод стакана. Артур поднимается со своей табуретки и подходит ближе. — Ты... Боишься этого стакана? — мысль абсурдная, нелепая, как ему это в голову пришло? Правда пьян, что-ли, раз несёт такой бред? — Нет-нет-нет, я не боюсь, все хорошо, это просто стакан... — Царь тревожно и скомканно бубнит себе эту мантру вместо ответа, — я не боюсь, пожалуйста, не переживай... Артур вспомнил, почему они вообще с Царем дружат. Почему тот попал в детдом, почему так боязливо выводит зрачками каждый точечный уголок стакана. Младший же ведь все помнит. Прекрасно помнит. На царевской спине смыкаются большие дружеские ладони, а на плече он чувствует теплую щеку. Лучшая панацея от всех бед. — Я не собираюсь пить так же, как твои родители. Все хорошо, я не буду ругать тебя. Думаешь, у меня вообще есть для этого повод? Естественно, что нет, как и повода напиваться в хлам... Это просто маленькое развлечение, которое не принесет особого вреда. Хорошо? Непривычно. Ужасно непривычно: под воздействием алкоголя Артур успокаивает ещё мягче, словно и правда приходится Царю старшим братом. Но это и правда успокаивает. Дрожь в теле проходит сама собой, а обод кончается аккурат над краем четырнадцатой грани. Кончается и этот нелепый страх.