***
Хосок выглядит как сталкер, но это не так, он даже не старается сталкиваться с Мин Юнги, это всего лишь воля случая то, что за обедом Юнги пропускает его вперёд себя, кидая какой-то грозный взгляд назад, мелькнув глазами; приходит в спортзал в то же время, что и он; ходит на те же дополнительные, что и Хосок. Просто, наверное, это было не так заметно. Но если всё это можно списать на волю случая то, что происходит в голове Хосока — нет. Потому что недели две назад он курит в месте, о котором знают, кажется, все, но учителя здесь никогда никого не застают. Немного отвлекает, когда он курит после первых трёх уроков и дополнительных занятий, длящихся до пяти часов вечера, отчего он выматывается сильно. — Заделался в зожники, — говорит голос, который Хосок предпочитает игнорировать, быстрее докуривая почти дотлевающую до половину сигарету. — Отъебись, — слышится голос, который Хосоку кажется знакомым. И он соврёт, если скажет, что не помнит его: немного хриплый и низкий, чертовски красивый, — Просто надо бы уже бросить. Голос садится и хрипит из-за этого. Чон пытается сделать вид, что вовсе ничего не слышал. Не знает почему именно на этот голос и возможное присутствие рядом с Юнги он хочет натянуть капюшон на голову и спрятаться, но просто продолжает курить, нервно дёргая ногой. Около него останавливаются. Кажется, что спину словно жжёт, а соблазнительная идея обернуться, перебивается рассудком. Хосок надеется, что не смотрится глупо или слишком подозрительно, когда пытается втянуть почему-то противный именно сейчас на вкус горечь от сигарет. Он не успевает среагировать, когда слышит шаги от противоположной стороны, где стоит оперевшись об одну ногу которая, кажется, так сильно затекла, что невозможно, чувствует рядом с собой тепло и замирает, когда из его дрожащей руки выдёргивают сигарету почти что докуренную. У него не хватает смелости (или он просто не быстро реагирует на такое) возмущаться, но это к лучшему, потому что в месте, про которое (кажется) не знают учителя, стоит историк, прожигающий их взглядами. Он неплохой человек, но не любит нарушение дисциплины и школьных правил, а Хосоку выговора только не хватало. — Мин Юнги, не первый раз тебя за сигаретой ловлю. Юнги делает вид, что очень-очень раскаивается, говорит, что больше не повторится, а потом уходит, не говоря Хосоку пафосно что-то наподобие: «Бросай, это вредно» словно в фильмах. Просто уходит за учителем. Хосоку, впрочем, не хочется больше курить.***
Вся школа трещит по-особенному, обсуждая подарки и планы на вечер. Кто-то из старшеклассников даже приходит с небольшим букетиком цветов, даря, конечно же, самому милому и нежному омеге, который в их понимании оправдывает полностью значение праздника. У него и без цветов куча подарков, шоколада и поздравлений. Хосоку хочется блевать, потому что только в этом мире могли переиначить праздник борьбы за независимость омег во что-то более прекрасное, праздник одного дня. В праздник, который удобен в таком патриархальном обществе, просто сказать, чтобы они оставались такими же красивыми и добрыми, а в конце залить всё словами о будущих детях. Звучит противно. Но всем, кажется, просто легче подарить букет или серёжки, как сегодня сделал его отец. Но даже так обидно до жути, когда ему просто говорят, нависая над партой: — Я не хочу дарить подарок ему. Он мне не нравится, — это же чёртов пакетик с открыткой и конфетами или чем-то ещё, что можно обосновать как самый нужный подарок для прекрасного пола. Более того их заставили это сделать учителя, это что-то типа традиции. Так какого чёрта просто не поставить на парту и отойти! В таком случае Хосок не хочет получать подарок даже такой ненужный от него, потому что он неотёсанный мужлан с приступом нереального величия, поэтому последнее, что он помнит из этого дня в школе это то как он хватает рюкзак и уходит, не оборачиваясь даже на слова учителя. Сзади хлопает дверь, и приятное чувство того, что он наконец-то сбежал из дурдома, настигает его, не давая даже понять, что самый жуткий день закончится не так просто. Потому что каждый праздник означает сборище родственников, что не имеют чувства о личном пространстве и хоть небольшом такте. Они лишь могут говорить о том, как его родителям повезло, какой он чудесный и прекрасный на радость глазам, что такие нравятся альфам. — Хосок-а, вырос уже как! Стал ещё красивее, на радость альфам! Сегодня-завтра жениха приведёшь, — Хосоку всё равно на то, что они видят его каждый год и говорят одно и тоже, но это неприятно, это нечестно, когда ты существуешь только для того, чтобы стать чьим-то мужем, не добиваясь чего-то сам, не проживая своей жизнью, а просто становишься чьей-то красивой игрушкой, которую потом захотят сменить на более новую, когда та поизносится изрядно. Кто-то, уважающий его чувства не говорил бы так. Кто-то, ставивший его в приоритет. Поэтому он даже не хочет противоречить, устал уже делать это. Все смеются и радостно о чём-то говорят друг с другом, не замечая даже, что Хосок уходит в гостиную, включая какой-то рандомный телеканал. Там говорят: — Желаем оставаться такими же красивыми и нежными, как… Хосок рыдает от избытка чувств тихо-тихо, потому что это так больно. У него крутятся перед глазами чёрные пятна, когда он закусывает руку, вытирая капающие ручьём слёзы, слыша стук в дверь. — Здравствуйте, мож.. — Хосок удивлён очень сильно, потому что перед ним тот самый Мин Юнги. Юнги удивлён не меньше, но приходит в себя чуть раньше парня напротив, который ютится около приоткрытой двери, — Ты плакал? — Нет, — заверяет тот, пытаясь стереть слёзы, но понимает, что красные опухшие глаза стереть не сможет. — Это из-за них? Ты из-за этого плакал? — Нет, ещё из-за них плакать, — пытаясь усмехнуться, говорит тот, когда ветер чуть треплет его волосы, — Просто, понимаешь, хотя не думаю, что поймёшь. Мне даже не разрешили устроить санкционированную акцию около чёртовой администрации и постоять с дерьмовым плакатом. Каждый раз, каждый год мне говорят о том, чего хочет мой будущий парень, муж, как я должен выглядеть, но никто не думает обо мне. О моих чувствах! И плачет, пытаясь удержаться на ногах, и не сползти вниз, но привлекать внимание родственников не хочет и уж тем более предоставить возможность посмеяться над ним, почему-то говорить это почти незнакомцу так просто. Он видит в руках этот чёртов пакет, который ему отказались дарить, потому что он не устраивает этого ебаного дегенерата. — И выброси этот чёртов пакет, потому что он мне не нужен. Не надо меня жалеть! Юнги подступает к нему на шаг ближе, но не дотрагивается, просто смотрит и охватывает руками то же место на двери, почти соприкасаясь пальцами. Он смотрит как Хосок жмурит глаза и кусает губу, пытаясь не дрожать. — Нет, это от меня. Возьми, пожалуйста, — и правда, этот пакетик совсем другой и, наверняка, тяжелее. Он смотрит на шоколад с кокосом и собрание рассказов Агата Кристи, которое он хотел, — Это.Твой друг сказал мне. Извини, если лишнее. — Спасибо большое, но если это правда.. — у него перехватывает дыхание, заполняя, кажется, лёгкие на максимум. — Хосок. Холодно, закрой дверь. — Если это из жалости, то не стоит. Ладно? — Это не из жалости. Хосок. — Хосок, кто там? — Извини. Мне нужно идти. — Подожди, Хосок. — Извини. И дверь закрывается, громко хлопая. Хосок не чувствовал ещё никогда себя так, не жалко, но как-то особенно. Юнги чувствует себя по-другому.***
Проходят два часа, когда гости тихо начинают расходиться, благодаря за ужин, а семейным делом и традицией остаётся лишь перебраться на диван к телевизору, смотря очередную мелодраму. Всё проходит как обычно, пока кто-то не звонит поздно. Чёрт! О, это Чимин. — Срочно, зайди срочно в беседу нашего класса. — Зачем? — Срочно. Хосок, без лишних вопросов. Хосок так и делает, кусая губу, когда видит больше шести сотен сообщений и около полусотни отметок его профиля. Все они ведут к одной и той же ссылке на канал какого-то новостного телеканала. И после чёртового скачущего кружка он смотрит небольшой репортаж, всего лишь на две с половиной минуты. — Сегодня вечером около администрации произошёл несанкционированный митинг, — и Хосоку смешно до жути, потому что под митингом они имеют в виду Юнги в своей чёрной куртке и потрёпанных кедах, стоящего на лавке с большим плакатом, на котором такими же большими буквами написаны слова: «Умри патриархат! У всех людей есть права!» — Парень третьей городской школы Сеула, — Хосок не слушает после ничего, пока не сияет видео, снятое на телефон, где Юнги виден очень расплывчато и кричит громко–громко. — Я ебал ваши права, если они относятся не ко всем людям этого ебаного мира! Откройте свои глаза, идиоты и кретины, закрывшие свои черепные коробки от правильных вещей и мыслей! — мат, конечно, запикан, но Хосок может представить, что должно быть на месте пищания. Он оглядывается назад, когда слышит звук сирен, не пытаясь даже убежать дальше от поля видимости камеры снимающего человека. Хосок не видит продолжение, проходит к видео источника и смотрит всё с самого начала. — Выложи это чёртово видео в интернет! — он смотрит прямо в камеру пронзительными глазами, когда сзади слышится стук дверей машины. Почему в такие моменты полиция приезжает за пару минут, а в случаях с, например, домашним насилием они не могут помочь абсолютно ничем, — Хосок, пойдешь со мной на свидание? — пара полицейских просят не снимать, пакуя Юнги в автозак. — Чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! — он спрыгивает с кровати, натягивая штаны поверх пижамных шорт и какую-то самую домашнюю кофту, — Папа! Папа, — кричит он на весь дом, пугая родителей, которые вбегают в комнату, — Срочно отвези меня в участок! Папа, пожалуйста! — Чего? Хосок, ты видел время? Какой участок? — Папа, вопрос жизни и смерти. Хосок не знает, как уговаривает отца поехать в полицейский участок посреди ночи. Не помнит, как сильно ударяет дверью и проходит вперёд, следуя по коридору, ожидая, что Юнги забрали родители, но он сидит около стола, говоря о чём-то с полицейским. Не знает, как пробивается сквозь всех людей, которые пытаются его удержать. — Юнги! — у Юнги глаза огромные как шары и открытый рот в удивлении, — Я, чёрт возьми, пойду с тобой на свидание!