Семья

Лололошка мягко опускает голову на чужие колени, покрывая глаза и просто заставляя себя поверить, что это нормально, что слезы не щипают глаза, а нос не заполняет знакомый запах, запах что смешался с пылью и словно с самим временем. Иронично, вспоминая кому он принадлежал.  — Я тут, — тихо шепчет голос под ним и он не может сдержать шмыганье, чужая рука невесома касается его волос. О святые, как он хочет верить, что это его рука, рука что сейчас обожжёт знакомым холодом и искры заиграют возле него. Что пальцы будут нежно оттягивать кудряшки, убирая колтуны, ему хочется снова услышать ворчание что он совершенно не ухаживает за собой. Но чужая рука не имеет никакой температуры, если бы не тяжесть, тяжело понять что она вообще существует, тонкие пальцы запускаются в волосы и растирают кожу головы. Он знает, что контур руки размывается, превращаясь в дым и растворяясь, и все равно заставляет себя представить о том, что там перчатка, мягкий бархат. — Скоро все станет на свои места, ромашка. — прозвище мягкое, любящие, и все равно слова несут слишком сильную тяжесть, он не хочет такой судьбы. Он не хочет корону, сделанную из самой пустоты, не хочет пустой взгляд и невозможно больше путешествовать. Чувствовать мягкую траву, жжение от ран и громкий смех друзей (друзья ли те кто скоро пропадёт из памяти?). Лололошка жмется к чужим коленям, пытается спрятать голову и оказаться намного меньше, чем это есть на самом деле. Он сейчас настолько уязвим, что где-то отголоски отвращение в горле жалят, мелкий комок что растворяется, слыша мягкий напев сверху. Всё такой же нежный, пытаясь передать все что можно, все что думает старший в попытке как-то облегчить ношу. Для них он все ещё ребёнок, ребёнок, которому придётся встать возле них, заменяя недостающую частицу. Заменяя друга, товарища, семью.  — Почему? — тихо спрашивает Лололошка, голос хриплый, усталый и безнадёжный. Ему не нужен ответ, он знает его.  — Время не остановить и даже будучи хранителем, невозможно обогнать его. — все равно отвечает Санфиш, прикрывая глаза. — Вы тоже уйдёте?  — Не скоро. Лололошка поджимает губы, все равно понимая, что именно это значит. Они уйдут, а после них когда-то и он, а может и раньше. — Не смей. — рычит Первый, останавливая руку и чуть сжимая волосы, младший морщится, но послушно выдыхает и угукает. — Родители не должны пережить своего ребёнка. Лололошка задыхается. Он их ребёнок. Нет, он знает, понимает наставления, улавливает гордые взгляды, понимающий прищур, нежную улыбку. И все равно, он считал себя не больше чем подопечным, случайный ребёнок, которого Междумирец притащил с какого-то мира, и все равно его сейчас обнимает тьма, Санфиш практически прямо признает что они считают себя его родителями, даже если это не подходит под смертные стандарты.  Арнир, что всегда обнимал его, лечил даже мелкие синяки, объяснял устои правления и таскал сладкое в обход Санфишу. Санфиш, которые учил его на шахматах как быть на шаг впереди, как победить, первый меч, сделанный его руками и редкие поцелую в макушку. Междумирец что помогал сбегать, когда его слишком душили знаниями остальные, который обучал проходить сквозь миры и напоминал, что они ему рады, даже если Арнир кидает брезгливый взгляд на грязь в его волосах или Сан ругается на неправильные действия, забывая, что не так давно он был просто человеческим ребёнком.  Они семья. (даже если один из них сейчас не с ними)