мне так холодно

«мне так холодно, где ты» — он вовсе не спрашивает, ему плевать. ему холодно. под кожу словно положили куски льда. одеяло не спасает, не помогает горячий чай. только он. тот — с карими, словно горячий шоколад, глазами. тот — с соженными, но все еще по-своему мягкими волосами. с самыми сладкими губами. с самыми нежными поцелуями. греет только кир — глубокий, холодный, такой же, как море. сережа все время мерзнет, даже если прилип к батарее. озноб проходит по рукам вверх, доходя до кончика носа. ноги от него сводит. мерзко так, что хочется сгореть заживо. его не хватает. не хватает этого моря. даже если оно холоднее северно-ледовитого океана. главное с ним, глубоким и неимоверно нежным. на улице дождь, акумову легче сказать, что он ходит за ним по пятам. дождь. или кир. что тепло обнимает. от которого перестает сводить ноги. от которого внутри такой нужный до жути пожар. от него сгорает даже самое холодное сердце. грубоватые пальцы сжимают руку; сережа чувствует касание под ребрами, чувствует себя неважно. после сообщения пару часов он просидел в одиночестве. под открытым окном, не боясь заболеть. несмотря на февраль. несмотря на безумный холод. потом пришел он. дверь была не заперта, поэтому дойти до сережи было легко. вот достать до его сердца сложнее. сложнее, чем пробраться под его одежду. парень откидывает голову на подушки, черные локоны рассыпаются по светлому белью. курседов нависает сверху, целует шею, не прикасаясь к губам. от его движений хорошо. почти не холодно. этот момент можно было бы назвать интимным. если бы они любили. голос еле вздрагивает, когда они пытаются говорить. но лучше прикрыть себе рот, чтобы не издавать лишних звуков, чтобы не сказать о лживых чувствах. чтобы по глупому не рыдать потом от собственных слов, что режут больнее взгляда зеленых глаз, наполненных пустотой, как бы глупо не звучало. как может быть полно то, что вылили, вытрусили до последней крошки, до последней нервной клетки. без чувств, без любви и обязанностей. пока не надоест. после этого снова чувствуется ветер, наверное потому что сережу снова оставили одного на холодной кровати. глаза давно должны были наполниться влагой. по щекам могли течь горячие слезы, но они кончились. он не представляет, что делать дальше. курить? пить? греться? любить? это все получается из рук вон: плохо. в небе много звезд, но они все одни. им нельзя трогать друг друга, потому что одна из них, сотрется в космический мусор. та, что оказалась больше, займет чужое место и будет снова одинока. с ощущением больной победы над такой желанной близостью. первой и последней. от мыслей сигарета выпадает из дрожащих пальцев, обжигая вторую руку и оставляя след. и он даже не дернется, будет ждать недокуренную папироску, что летит с балкона. бутылка вина кончается так же быстро, как останавливается сердце во время смерти. такие сравнения в пьяной голове заставляют смеяться. в общий чат летит много сообщений о любви. получатель спит. должен был, но они прочитаны. сереже похуй, он откидывает телефон, перебирая ноги в сторону туалета. возможно, через двадцать пропущенных звонков здесь будет кир, а возможно, он устал приезжать, как пес после каждой команды в виде пьяных, не правдивых сообщений, и он ляжет спать. даже если совесть будет до боли мучить. даже если внутри всë будет раздирать, словно тот съел гору стекла. но так будет легче. он едет. сегодня все начнется заново, ничего не закончится. пока оба утопают в тоске, мир идет дальше. даже жаль, что они этого не видят. не гуляют рядом за руки под снегом, не наслаждаются теплом друг друга. это не про них. не для них. так будет легче, но легче — неинтересней. удобнее убивать себя мыслями. он руками проводит по бледным щекам. сережа уперся спиной в батарею, сжимается, пытается слиться со стеной. акумова трясет, кир соприкасается лбом с чужим, успокаивает. в ответ пьяный смешок. в ответ пара капель слез. оба замерзли. оба, сука, устали. от этого никуда не деться. если только поговорить, если перестать играть. — мы сможем, — хриплый голос режет холодный воздух. пальцы намокают в соленых слезах. сережа не мог плакать в одиночестве. сейчас он выглядит жалко, но иногда так хочется упасть в дрожащие плечи и отпустить это все. — ты меня любишь? зеленые глаза со страхом застывают на чужом лице, что идет волнами от слез, алкоголя. кир фокусируется на стене за чужой спиной, думает. снова о том же, каждый день мучает себя этим вопросом. а любит ли? этого вечно холодного и хрупкого. такого нежного под ним и жалко рыдающего, когда пьян. он любит его, правда. но кого из этих разных сереж? сейчас они оба готовы на все, вот только акумов забудет обо всем завтра. удалит сообщения. заставит одним видом выйти из квартиры. курседов отвечает. говорит, что любит больше жизни и получает в ответ улыбку. настоящую и чуть пьяную, затягивающую в пучину безвыходности, и готов сдаться. одной светлой улыбке посреди ночи. кажется, если кир сейчас уйдет, то просто превратится в дождь, больше не вернется. ему для счастья — остаться в этом моменте навечно. ему для счастья — холодный сережа, которому хочется отдать все свое тепло, замерзнуть самому, но согреть. акумов засыпает, падая в объятия курседова, а тот готов всю ночь просидеть на этом полу, чтобы сережа выспался. от черных волос тянет табаком, кир зарывается в них носом, запоминает глубоко внутри этот запах, словно больше не учует его. руками обхватывает хрупкую спину. она настолько тонка, что тот спокойно пересчитывает одними пальцами каждую косточку. сейчас они наконец-то любят. всю ночь, до самого утра.