Бумажный Дом

— Пожалуйста, у меня семья! — у него сорванный голос, все лицо — один большой синяк, и он звучит надрывно, когда кричит про семью. Сколько раз Милена слышала это? Слишком много раз, чтобы сосчитать, если честно. Это даже забавно, что в конечном итоге они все кричат о своих семьях, когда понимают, что договориться с ней практически невозможно. Точнее даже — невозможно. И тогда они пытаются её разжалобить. Почему-то все думают, что раз она женщина, то слово «семья» должно найти отклик в её душе. Это слово находит отклик конечно. Но правда зря они надеются, что это сработает в их пользу, потому что работает оно в противоположную сторону, ведь она совершенно не думает о чужих семьях. Ей плевать на чужих жен, на чужих детей, или других родственников. Единственное, что ее волнует — её собственная семья, которую эти «семьянины» почему-то обкрадывают, или пытаются нанести вред иного характера. Почему-то никто не думает о том, что наносит вред чужой семье. Так почему она должна думать о чужих семьях? Милена думает о семье и переводит взгляд на Витю. У неё взгляд скучающий, холодный. Ей ничего не нужно говорить, потому что Витя уже давно научился понимать её без слов. Жестокость и насилие её совершенно не пугают. Есть даже что-то успокаивающее в каждом Витином действие, как он наносит удары, которые вызывают вскрики со стороны их сегодняшней жертвы. Они не находят в ней отклик. Лишь довольную ухмылку на её лице. — У меня тоже есть семья, Петр Геннадьевич, — протягивает Милена лениво, вынимая пачку сигарет из кармана черного пальто под которым скрывается легкое атласное черное платье. Она неспешно вынимает сигарету, зажигает её и медленно делает затяжку. — Почему-то все считают, что я должна войти в их положение, простить и отпустить без наказания, — она усмехается. Петр Геннадьевич правда ей ничего на это говорит. Только тяжело сглатывает. Наверно сложно говорить, будучи подвешенным за руки на крюке, с ногами едва касающимися темного бетонного пола, когда с тобой обращаются так, словно с боксерской грушей. Возможно это ничем не оправданная жестокость. Но она никогда и не была пацифистом. У неё всегда была склонность к жестокости. И она никогда не испытывала угрызений совести, когда шла по чужим головам, беря то, что хотела взять. Потому что считала, что если она хочет обладать чем-то, то это было её правом взять. Она привыкла брать. И Саша, её старший брат, точно такой же как и она. Поэтому им и удалось выстроить Империю. Она делает долгую затяжку, осматривая Петра Геннадьевича, который дышит тяжело. И Милена цокает языком, отзывая Витю от него. Витя отступает в ту же секунду, разминая костяшки пальцев. Она не особо прислушивается к тому, что шепчет Петр Геннадьевич себе под нос, если честно. Скорее всего, как и все, просит о пощаде, обещая, что больше не повторит свою ошибку. Но есть ошибки, которые уже не исправить. Милена протягивает руку, и Витя тут же подходит к ней, вкладывая ей в ладонь свой пистолет. Она крепко сжимает дуло и выкидывает сигарету на бетон, туша окурок, наступив на него. Милена дожидается момента, когда Петр Генадьевич посмотрит на неё, его взгляд тут же цепляется за дуло пистолета, направленного на него и он шепчет: — Я обещаю больше не воровать! Пожалуйста, только пощадите! У меня недавно родился сын. Но она не испытывает совершенно никакого сострадания. У них у всех всегда есть какие-то причины и оправдания своим действиям. Она стреляет, но целится так, что пуля лишь задевает его ногу. Страх показывает его истинное лицо. — Ах ты ж сука! — на этот раз Петр Геннадьевич ревет. — Блять. Отпусти меня немедленно! Что ты вообще возомнила о себе? Думаешь, блять, такая крутая? Мои люди… — Твоих людей ждет такая же участь, как и тебя, — отзывается Витя и вновь бьет его в челюсть. Милена только усмехается и качает головой. Она не много о себе возомнила. Она знает себе цену. — Ты не сделаешь этого! — сквозь зубы говорит Петр Геннадьевич. Эта фраза … Она много раз её слышала. Мужчины почему-то предпочитают её недооценивать. Она не смирилась с этим. И Милена не думает, что когда-нибудь может с этим смириться. Но каждый раз, когда кто-то говорит, что она на что-то не способна только потому, что она женщина, она делает несколько глубоких вздохов, напоминая себе, что лучше, что её недооценивают. Пусть лучше недооценивают, считают маленькой глупышкой, которая хороша только как красиво аксессуар в коллекции её брата. Правда ведь никто и не ожидает, что милая маленькая куколка за спиной акулы может иметь такие же акульи зубы. Они все, в большей массе, ожидают от неё милой улыбки, покорности и мыслей о шмотках, драгоценностях и дорогих курортах, они ожидают глупую болтовню, а затем ждут, что она раздвинет перед ними ноги, стоит только её поманить толстым кошельком с купюрами зеленых внутри. Она вскидывает пистолет вновь, и он шепчет: — Ты не убьешь меня. — С чего такая уверенность? — спрашивает она, но Петр Геннадьевич молчит. Будто уже и не уверен, что она не посмеет этого сделать. А затем она говорит с улыбкой: — Ты прав, — кивок её головы, и не проходит и секунды, как Витя стреляет ему в голову, достав свой второй пистолет: — Не я делаю финальный выстрел. Правда её слышит только Витя, потому что Петру Геннадьевичу уже ни до чего нет дела. Не нужно было красть то, что ему не принадлежит. Они ведь все знают об этом, но почему-то многие забывают об этом, обогащая карманы за счет её семьи. Но она перестает думать об этом, когда её губы накрывают чужие горячие губы. Витя всегда возбужден после убийства. И она возбуждена тоже. Наверно это признаки какого-нибудь психического расстройства. Но ей на это плевать. — Мне нужно быть на благотворительном приеме через двадцать минут, — шепчет она ему в губы, отстраняясь, а затем прижимается к его губам опять, слегка прикусывая нижнюю губу. Отсюда до города — тридцать минут, но она домчит за двадцать. Как всегда появится с опозданием в всего лишь несколько минут. — У меня или у тебя вечером? — спрашивает Витя, сжимая её за задницу. — Я приеду, — она проводит носом по его щеке и отстраняется. — Не забудь вызвать Чистильщиков. И он кивает на это, вынимая из кармана своей кожаной куртки пачку сигарет. Конечно Витя не забудет. Он ведь прекрасно знает, что ему нужно делать, чтобы никаких следов, которые могут привести к ним, не оставалось. Милена целует его вновь, а затем разворачивается и, не оглядываясь, идет на выход с заброшенного склада, думая о том, что эта сцена повторится через какое-то время опять.