Недотрога

«Готовность три минуты», — невнятно объявляет Спаннер. Все молчат. Фран переступает на месте и вытирает влажные ладони о толстовку. «Рюкзак не мешает?» — взволнованно спрашивает Шоичи. Фран мотает головой: нет. Вот говорить ему точно что-то мешает. Шоичи забыл выключить гарнитуру и дышит в ухо, как собака на солнцепеке. «Две минуты», — докладывает Спаннер. «Письма», — пугается Шоичи. Фран хлопает себя по боковым карманам, лезет в задние. «В сумке посмотри», — советует Спаннер. Фран проверяет сумку, классную, похожую на военный планшет, и кивает. Слышно, как сглатывает Шоичи, как мирно гудят процессоры и реактор Большой Белой Машины. Сердце толкается беззвучными рывками. Пальцы сами собой тянутся ко рту; Фран обрывает жест и неловко теребит сережку. «Минута», — объявляет Спаннер, с чмоканьем вытаскивает леденец и начинает секундный отсчет. Время вот-вот свернется петлей. Фран ждал этого почти десять лет, а сейчас от тревожного предвкушения ничего не осталось. Его мечта сбывается здесь и сейчас, но больше всего напоминает приведение приговора в исполнение. В горле пересохло, кружится голова, и даже легкий удобный глок оттягивает руку. Поколебавшись, Фран аккуратно перекладывает его на секунду, чтобы вытереть ладонь о джинсы. «Стреляешь, как слепая курица», — сказал ему Реборн после первой тренировки. Колонелло перевел: «Он тебя похвалил, — и тут же добавил: — Заметь: он, а не я». Фран звал их неразлучниками, как парочку попугайчиков. Они его — недотрогой. Реборн объяснил: «Потому что ломаешься, как целка. В детстве мы таких пальцем не трогали. Били палками». Нелепое прозвище приклеилось намертво, но Франа это не волновало. Убивать он и вправду не умел. Реборн раздражал манерами крутого мафиозо не меньше солдафона Колонелло, но их грубоватая дружба притягивала. После смерти Лал Мирч они всюду ошивались вместе. Их так и нашли — плечом к плечу среди расстрелянных гильз. Смертельно раненый Реборн пережил Колонелло на пятнадцать минут. Подмога опоздала на двадцать. «Девятнадцать... восемнадцать...» В унылый голос Спаннера вклинивается звонкое «удачи». Савада. Успел-таки. После гибели неразлучников он всегда успевает. Фран поднимает правый кулак: слышу, спасибо, босс. Теперь все получится. «Девять... Восемь...» Или не получится. Ноги дрожат. Фран закусывает губу. «Три... Две...» «Получилось!» — пронзительно верещат снизу. Пол вертится каруселью. Фран переводит дыхание, гибко, как эквилибрист, удерживая равновесие, моргает и фокусирует взгляд. Несколько секунд они с Верде — не с «очкастым мудаком» и «продажной шкурой», а с мелким Вердилло, у них и правда все получилось, с ума сойти, — таращатся друг на друга. За стеклышками очков плещутся восторг и невероятная гордость. Фран отмирает, подавляя нервный смешок. Осторожно удивляется вслух — «ого!» — и вынимает гарнитуру, оглядывая знакомые и незнакомые лица. Мафиози-покупатели — мужики в темных очках и одинаковых костюмах — стоят ближе всех. Их четверо. «Ой, а он хорошенький», — тянет М.М.. Фран сует гарнитуру в карман, подхватывает мелкого дока поперек живота и прячет за спину, вскидывает глок — чудовищно медленно. Иллюзия уже накрыла обоих. Все происходит само собой, отдача дергает плечо. Пули сбрасывают синий ящик с лабораторного стола, доламывают остатки, крышка с буквами «М» и «Ф» врезается в спинку дивана. Бьются пробирки, с ослепительным тихим «пуф-ф!» вспыхивают реактивы. Взрывается залитый лэптоп. Выроненную Верде Базуку разносит в фиолетовые клочья. «Отсоси, Реборн», — приговаривает Фран и не слышит своего голоса. Горло раздирает горелой вонью. Один из заказчиков — с чересчур гладким бледным лицом — снимает очки и смотрит внимательно туда, где имитация Франа кокетничает с М.М.. Затем переводит взгляд на Франа настоящего. И обратно. Иллюзионист? Его рука тянется к внутреннему карману пиджака. Фран концентрируется — и сквозь гладкую кожу проступают следы старых грубо наложенных швов. Лицо бледного иллюзиониста теперь напоминает любимый бабулин передник, перешедший по наследству от ее матушки — целиком состоявший из заплаток, он приносил удачу в кулинарных делах. Сама бабуля, по крайней мере, в этом не сомневалась. Верде изворачивается, сучит ножками и вдруг кусает за палец, как взбесившийся кот. «Ну, что я говорил? Что? Сработало, а?» — восторженно пищит его имитация. М.М. хлопает в ладоши, заказчики переговариваются глазами, — исключая настырного заштопанного мужика. Очнувшийся Фран одаряет его персональной иллюзией, тот роняет очки и зажимает скрученный спазмом живот. «Ты кто такой, мать твою?» — надрывается настоящий Верде. Фран засовывает горячий ствол за ремень джинсов и одергивает на спине толстовку. Перехватив вырывающегося дока, вытягивает из кармашка часы. До появления героя дня две минуты. Имитация взрослого Франа развлекает призраков прошлого байками из будущего. Все смеются, кроме страдающего диареей иллюзиониста. «Резня в Кокуё-Лэнде», как назовут ее газетчики, вот-вот должна начаться, — но она не начнется. Фран спокоен, как во время той самой первой репетиции. Он цепляет под лацкан пиджака бледнолицего маячок и отступает к противоположной от двери стене. Иллюзия поочередно затягивает в себя каждую из несостоявшихся жертв, собирая банду Кокуё за его спиной, оставляя взамен двойников. Мафиози «ведут» этих двойников, каждый своего, как футболисты. Никто ничего не замечает — ни смертельной угрозы, ни чудесного от нее избавления. Последней из пропахшей порохом реальности выдергивает испуганно моргающую Хром — и петля захлестывается. Чужое время пошло. Вздувается и опадает иллюзорное розовое облако, на месте имитации Франа появляется новая — мелкая фальшивка, и покупатели приступают к выполнению своей провальной операции. Подделку синего ящика вместе с лэптопом забирает заштопанный, еще двое перерезают «застигнутым врасплох» двойникам горло — профессионально, как хирурги. Впрочем, они и есть — профессионалы и хирурги, костоломы и мозгоправы. Четвертый ударом по затылку укладывает на пол имитацию Верде, имитация Франа резво уползает, ее ловят за ногу, вытаскивают из-под стола и отключают ударом помягче. Шапка-яблоко тает, словно иллюзия осталась без поддержки — Фран вовремя помогает ей исчезнуть. Мелкий док прекращает, наконец, вопить и трясется молча. Вынув из сумки шприц, Фран зубами сдирает колпачок и вгоняет прямо через одежду в маленькое плечо дозу снотворного. Обмякшее тело повисает на руке; Фран упаковывает его в рюкзак-кенгуру, успевает затянуть ремни: комнату накрывает мощной иллюзорной волной. Пространство ломается, потолок пробивают столбы огненной лавы. Ему едва удается удерживать собственные иллюзии. Его копию рвут из чужих рук; он с усилием сосредотачивается, подсовывает взамен еще одну. Бледный иллюзионист получает карт-бланш, и тело имитации Мукуро с перерезанным горлом оседает на пол. Тяжело переводя дыхание, Фран с трудом отводит взгляд, продолжая крепко удерживать иллюзией настоящего — тот прижимает к себе «спасенного» драгоценного ученика, пока мафиози уходят. Все происходит в обоюдном молчании — с дезориентированными друзьями Мукуро за спиной, среди мертвых тел имитаций этих друзей, в треске начинающегося пожара и стуке крови в ушах, Фран держит Мукуро, как за руку, и смотрит ему в глаза. *** Мукуро разлепил веки и со стоном зажмурился. Голова разламывалась, тело казалось неповоротливым, будто принадлежало неудачному медиуму. Старикану лет сорока с похмельным синдромом. Он глубоко вздохнул, поморгал и сощурился на свет. Увидел темно-синее небо и только теперь услышал ровный гул двигателей. Желудок неприятно сжался. — С возвращением, — знакомым мягким грассирующим голосом поприветствовали справа. Выругавшись про себя, Мукуро перекатил голову по спинке кресла. — Надеюсь, это сон. Фран перевернул газетный лист. Почесал кончик носа, живо напомнив себя сопляка. Наглый сукин сын, — в двадцатый, наверное, раз за этот паршивый день подумал Мукуро. Он облизнул губы, кривясь, сглотнул кислую слюну и перевел взгляд на Верде, уютно сопевшего на своем месте между их креслами. — Это «План Б», — объяснил Фран. Мирно, не отрываясь от газеты, добавил: — Но ты, конечно, можешь придумать свое название. У меня фантазия не та. — Похищение, вот что это, — сказал Мукуро и замолчал, пережидая новую вспышку боли. Когда глаза удалось открыть, на столике его дожидались минералка и знакомая баночка с болеутоляющим. — Настоящее, — не меняя позы, сказал Фран. Мукуро вытряхнул сразу две капсулы, забросил в рот. Запил, косясь на невозмутимого похитителя. Что-то в его облике по-прежнему сбивало с толку, Мукуро так и не удалось понять, почему. Одежда самая обычная — белые кроссовки, синие джинсы, зеленая толстовка с капюшоном, джинсовая детская переноска свернута под локтем. Неровная челка такая раздражающе длинная, что ее хочется обрезать или хотя бы заправить за ухо. В маленькой мочке сережка — тонкая, с синим камешком, еще несколько мелких серебряных колец прячутся за светлыми прядями, собранными под затылком в небрежный хвостик. Фран улыбнулся. Мукуро, недовольно хмурясь, отвел взгляд. — Полегчало? — Не полегчало, — буркнул Мукуро, хотя колотье в висках прошло. — У тебя болит голова, если ты нервничаешь, а сейчас ты нервничаешь — из-за того, что боишься летать. Это твои таблетки, должны помочь. — Слушай, ты, — вспыхнул Мукуро; привстал на секунду, оглядывая салон. Почти все пассажиры спали или читали, в их сторону никто не смотрел. Мукуро перегнулся через дрыхнувшего Верде и зашептал в покрасневшее ухо с болтавшейся сережкой: — Понятия не имею, что за фокус ты провернул и куда девался мелкий поганец, но мое терпение на исходе. Или ты объяснишь все с самого начала, или этот полет станет последним в твоей жизни. И? Я не боюсь летать. Просто не люблю. — Похоже, голоден, — доверительно поделился Фран со спинкой впереди стоящего кресла. — Завтрак проспал, обед не скоро. Попросить сладкую булочку и кофе? Газета спланировала в проход. Мукуро навалился на подлокотник и давил мелкому поганцу на горло запястьем, сжимая кулак. — Всегда подозревал, что у тебя серьезные проблемы с головой, но чтобы настолько... — Мукуро замолчал, сообразив, что было не так. Не считая путаных воспоминаний из будущего, он ни разу не видел своего ученика без диковатых иллюзорных шапок. Его будущий — бывший? — ученик ухмылялся, безобидно и кротко, и явно не думал пугаться. Мукуро отпустил его. Сел прямо, закинул ногу на ногу и задергал ботинком. — А сейчас ты нервничаешь из-за того, что не помнишь, как здесь оказался. В самолете, — потирая горло, уточнил Фран с такой интонацией, будто разговаривал с идиотом. — Да все я помню, — отмахнулся Мукуро. Глотнул минералки, тщательно завинтил и поставил бутылку на место. — Не переживай. Ты и не должен. Я не хотел, но ты... как бы это сказать? Отреагировал не совсем так, как мы ожидали. — Кто ожидал? — не понял Мукуро и окончательно разозлился: — Почему не должен? Вместо ответа Фран поднял руку, привлекая внимание стюардессы. Мукуро перехватил тощее запястье, притянул к себе, рассматривая кольцо. В том времени, воспоминания о котором до сих пор мучили в кошмарах, Мукуро разыскивал его почти десять лет. Хищно изогнутый белый рог выглядел еще необычнее, чем он помнил, но на худом пальце с обгрызенным до мяса ногтем смотрелся сувениром с Хэллоуина. — Я слышал, его похоронили вместе с последним владельцем. — А я слышал, оно исполняет единственное желание. Если только оно действительно единственное, конечно. Мукуро закатил глаза. — И? Где ты его взял? Только не ври, что я подарил, в жизни не поверю. — Не ты, — согласился Фран, с легким усилием высвободил руку и вытянул из кармашка джинсов часы-луковицу. Щелкнул крышкой с выгравированной буквой «С». — Хорошо. Давай попробуем еще раз... Погоди, я все же скажу насчет кофе. Мукуро дождался, когда стюардесса уйдет, и терпеливо подпер щеку ладонью. Фран обнимал колено и смотрел, ссутулившись, прямо перед собой, заторможенно смаргивая ресницами — тепло-русые, бесцветные на самых кончиках, они отбрасывали на бледную щеку длинные тени. — В моем времени на эту минуту ты два часа, как мертв, — начал он вполголоса таким тоном, как будто рассказывал детскую страшилку. Мукуро приподнял брови, опуская руку. — Мне удалось спастись чудом — благодаря тебе. Чтобы вытащить меня из твоих предсмертных иллюзий, пришлось посылать за дядюшкой Кавахирой. Машинку дока похитили вместе с доком. Через два, — Фран снова посмотрел на часы, — с половиной часа Вонгола все зачистит. Мукуро открыл рот, но Фран поднял палец. — О происшествии станет известно благодаря Ламбо. Мелкий теленок расстроился, что ты отобрал у него Базуку Десятилетия, и настучал Саваде. — Идиот, как все Бовино, все руки до них не доходят, — пробормотал Мукуро. — Верде говорил, Базука Десятилетия понадобилась ему для демонстрации очередного гениального изобретения. — Док просто создал ее реальную копию. Ты слушай, не перебивай. Фран осторожно принял из рук стюардессы поднос, размешал сахар и влил двойную порцию сливок. Мукуро машинально поблагодарил и взял чашку. — Савада созовет общий сбор, тебя и твоих друзей похоронят с почестями, — продолжил Фран нудным лекторским тоном. — Расследование ЦЕДЕФ ни к чему не приведет, Вендиче откажутся от переговоров, а через неделю на нелегальном рынке оружия появятся первые реальные иллюзии. Речь не о холодном или огнестрельном оружии, настоящем одни сутки. Это будут вечные реальные имитации атрибутов пламени, и не только. Док начал работу по усовершенствованию своего изобретения сразу после избавления от пустышки, спустя пару месяцев договорился о продаже первым заказчикам, но во время демонстрации я... — ...разгромил его лабораторию, — кивнул Мукуро. — Когда Верде проснется, он от тебя мокрого места не оставит. Знаком с его крокодильчиком? — Знаком. Это вряд ли. У меня для него письмо с указаниями от Шоичи. Жаль, тебе ничьи письма не указ. Когда ты убедился, что твои друзья в безопасности, сразу сказал, что не собираешься никуда лететь, потому что боишься... не любишь летать. — И тогда ты меня вырубил. Это я помню, — раздраженно закончил Мукуро, одним глотком допил кофе и потянулся за второй чашкой, хотя сердце уже трепыхалось, как пойманный заяц. — Я тебя подчинил, — поправил Фран. Это было что-то новенькое. Мукуро воззрился на него с веселым изумлением. — Извини, не расслышал. Ты меня… как ты там сказал? — Подчинил, — будничным тоном повторил Фран. Вытащил из багажной сетки сумку-планшет, покопался в ней и вложил в ладонь холодный тяжелый шарик. Мукуро раскрыл пальцы и поперхнулся. Сквозь алый иероглиф на него смотрел искусственный глаз. — Вставлять не обязательно, — сказал Фран. Мукуро поставил чашку и прокашлялся как следует. — Усовершенствованная модель номер... девятнадцать, кажется. Пуля прилагается. — Хочешь сказать, заказчиками были... — горло обожгло, и пришлось снова закрыть глаза, чтобы пережидать дурноту. — Эстранео, — выдержав паузу, закончил Фран. — Сейчас они возвращаются в Италию. Никто не знает, как их найти. Даже ты, ведь так? Мы проследим за ними, убедимся, что имитации мелкого дока и меня доставлены на базу, или что у них там вместо нее, и сообщим Дино Кавалло... — Мы никому ни о чем не станем сообщать, — перебил Мукуро и выглянул в иллюминатор, как в окно. — Значит, Италия. Дом, милый дом. Надеюсь, мы не разобьемся. — Мы знали, что ты не согласишься. Не нервничай. Этот самолет совершенно точно не разобьется и приземлится на пятнадцать минут раньше объявленного времени. — Все-то вы знаете, — сквозь зубы пропел Мукуро и повернулся, сузив глаза. — И кто же эти всезнающие «мы»? — Вонгола, — простодушно удивился Фран. — Наша команда. *** Неразлучники называли жалкие остатки Вонголы и дружественных семей Альянса командой, Савада добавлял «наша». Новым Примо он стать не успел, но разницы не было никакой. «Из мафии не уходят», — ухмылялся Реборн, и Савада, внешне старше своего бывшего репетитора на десять лет и ниже на голову, ухмылялся в ответ. Фран помнил его другим, но иногда казалось, что их мелкий улыбчивый босс не был обычным мальчишкой и появился на свет сразу в костюме, в перчатках и с мрачно дымящим Гокудерой за правым плечом. Франа готовили с первого же дня обоснования на Базе — постепенно, незаметно для него самого, как считали в команде. На самом деле он просто хотел спасти Мукуро, всегда, с самого начала. Остальные его не волновали, хотя тщательно разработанный план включал в себя даже спасение Верде, который ни спасения, ни прощения, по общему мнению, не заслуживал. Мнением Франа никто не интересовался. Савада улыбался — и тоже помалкивал. Вообще о плане не говорили, не вспоминали на утренних летучках и полуночных разборах полетов, но часа икс, вычисленного с точностью до секунды, ждали все. Саму команду ждала «петля», как ее называли Шоичи и Спаннер; свитый в кольцо временной отрезок без начала и конца с недостающим звеном. В лучшем случае Франу предстояло вернуться в худший из миров ни с чем. Это не имело значения. Он жил ожиданием, и каждый день был хорош лишь тем, что оставался в прошлом. Тренировки и «прогоны» занимали кучу времени; впрочем, его как раз было навалом. Поначалу он даже считал дни, зачеркивал в календарях, но бросил на второй тысяче. Тысячи дней остались в прошлом; все, что у него есть сейчас — неполные сутки с разницей в семь часов, и время летит слишком быстро, как их «БМВ». Сзади пристегнутый в детском кресле Верде, Мукуро зевает справа, расслабленно пристроив локоть в открытом окне. Впереди маячит черная «вольво» Эстранео. «Учти, я за себя не ручаюсь», — лениво говорит Мукуро, когда они съезжают с трассы. «Притормозить? — с готовностью предлагает Фран. — Трезубец в багажнике. С Дино и Савадой будешь разбираться сам». — «С удовольствием». «Девочки, не ссорьтесь», — встревает Верде. Мукуро смотрит на него ошалело, потом снова зевает и трет лицо. Опускает спинку, складывает руки на груди и бормочет: «Разбудите, когда будем на месте, бездари». Фран включает музыку и подмигивает в зеркало заднего вида. Верде, посопев, отворачивается. Что было в письме, Фран не знал, но после него мелкого дока как подменили. Проснувшись перед самой посадкой, тот вопил, как резаный, пока Мукуро не обратился к стюардессе с вежливым вопросом, нет ли на борту детского врача или хотя бы средства от запора. Письмо Шоичи волшебным образом прекратило истерику. Верде долго протирал очки, потом пристроил их на носу и заявил, что категорически отказывается понимать, как все это могло случиться. Сам он, разумеется, ни при чем, потому что явно был подвергнут воздействию каких-нибудь ужасных препаратов. На раздраженный вопрос Мукуро «да скажет мне наконец кто-нибудь, что произошло?» пришлось отвечать Франу. За долгие — и невозможно короткие — часы полета он успел рассказать почти все, что мог, о том будущем, которое не случится, умолчав о роли «продажной шкуры» и «очкастого мудака», как называли бывшего аркобалено неразлучные Реборн и Колонелло — имея на то полное право. В конце концов, именно док стал причиной гибели неразлучников, когда против киллера и снайпера выступил целый отряд их же реальных копий, вооруженных по последнему слову техники «Верде и Ко». «Кто тебя так водить научил?» Фран с трудом вписывается в очередной поворот, потом справляется и с собой, и с управлением. «Дино». — «Заметно. А стрелять учил этот малявка аркобалено... Реборн?» Мукуро смеется. Его смех текучий и обрывистый, как журчание воды, убегающей из быстро завернутого крана. Фран осторожно усмехается. Говорит с неуместной улыбкой: «Мадемуазель Лал Мирч, потом Колонелло. И вовсе они не малявки». Были, — добавляет он про себя. Мукуро молчит, явно что-то обдумывая. Верде вздыхает так, что слышно даже сквозь рев двигателя. Франу удается взять себя в руки; он сосредотачивается на дороге, но все равно видит Мукуро, его живое переменчивое лицо, улыбчивый рот. В замкнутом пространстве странное, необъяснимое ощущение чужого тепла становится особенно осязаемым — оно в каждом его жесте, в наклоне головы к плечу, в мелодичном голосе. Оказывается, у него приятный голос. Шрамы на лице незаметны, но Мукуро избегает поворачиваться к собеседнику правой стороной, подпирает лоб ладонью или встряхивает волосами так, чтобы челка прятала глаз. Его имитация этого не умела, даже смеялась она совсем непохоже. Зато умела другое. Последние несколько лет Фран все чаще терял над собой контроль — ни один иллюзионист не властен над своими снами и не застрахован от встречи лицом к лицу с ожившими кошмарами или воплощенными фантазиями; но он так и не решился хотя бы на поцелуй. Как ни странно, сейчас это приносит облегчение, а не сожаление. Он крепче сжимает руль. «БМВ» вслед за «вольво» ныряет в горный тоннель. «Чем же тебя сманили Эстранео, псих ты гениальный?» — с нехорошей ласковостью спрашивает Мукуро и оборачивается назад. В этот момент у них пробивает левое переднее колесо. «Шанс, что все пойдет не по плану, есть всегда, — рассуждал Спаннер, гоняя за щекой леденец, — но кто сказал, что это не к лучшему? Прошлое может менять будущее, почему бы будущему не изменить прошлое и не создать самое себя заново?» — «Лично я гарантировать благополучный исход не берусь, — испуганно мотал головой Шоичи. — Вероятнее всего петля замкнется, и все изменения останутся... там». Фран слушал их с безразличным лицом и так рвался из безысходного «здесь» в загадочное «там», что грезил наяву и видел цветные запутанные сны о новом будущем. Со временем он сам перестал понимать, что вело его на самом деле — желание спасти Мукуро, надежда на собственное спасение или чужая вера. Сейчас Мукуро спасен, Эстранео скрылись в известном направлении, и он впервые чувствует эту веру по-настоящему. Она давит неподъемным грузом на плечи, выбивая землю из-под ног. «Приехали, — констатирует Мукуро и немедленно заводится: — Колеса менять тоже Каваллоне учил? Нет, постой, лучше скажи, какое чудо придумало ваш дерьмовый план. Как ты собираешься за сутки найти базу, которую я сам не мог найти целых пять ебаных лет?» Верде перечитывает письмо, теребя нижнюю губу. Фран открывает багажник и выкатывает запаску. Мукуро распинается еще долго — он был прав, когда предлагал сравнять с землей чертову «вольво» вместе с пассажирами, однако ни один из двух мелких поганцев его не послушал! Его и сейчас не слушают. Когда Фран садится за руль, а Мукуро хлопает дверцей и разъяренно дергает застопорившийся ремень безопасности, Верде складывает письмо и говорит: «Ну-с, поедемте убивать ваших Эстранео. Я покажу короткую дорогу». Фран поднимает взгляд от экрана планшета, потерявшего сигнал маячка. Они с Мукуро смотрят друг на друга, потом на мелкого дока. «Вердилло, — говорит Фран, — что ж ты раньше молчал?» Верде не выглядит оскорбленным — скорее, довольным. «Поехали», — соглашается Мукуро и закладывает руки за голову. От его спокойной улыбки веет леденящим холодом, как от морозилки. Они огибают озеро и останавливаются, не доезжая до Браччано. Мукуро кажется озадаченным. Понять его несложно — меньше всего этот городок подходит для какой бы то ни было базы. «Очень оживленно. Всегда людно, толпы народа, охрана. Популярное место для свадеб. Да выше глядите, я про замок! — восклицает Верде, раздраженный тем, что его опять не понимают. — Хочешь спрятать — оставь на видном месте. Вам нужна крайняя правая башня, закрытый склеп под смотровой площадкой». Фран прислоняется к пыльному и горячему боку «БМВ» рядом с Мукуро. Солнце печет макушку; он натягивает капюшон и тайком наслаждается, жадно вбирая все сразу: разноцветные крыши, заполоненные туристами каменные улочки, манящие жаркие летние запахи. Разглядывая несуразную громаду замка, говорит вполголоса, стараясь, чтобы голос звучал спокойно: «Неудивительно, что ты не мог их найти. Они прячутся за чем-то покруче цепей Маммона». «Да и хрен бы с ними. Что делать-то будем? — теребя кончик носа, отрывисто спрашивает Мукуро. — Времени нет. Там наверняка полно людей, экскурсии только начались». — «Придется убить всех, что поделать». Мукуро нервно перебрасывает древко трезубца из руки в руку и усмехается: «Есть одна идея. Как насчет съемок фильма?» — «Художественного?» — «Исторического документального». Фран вспоминает: «У нас и костюмы есть». — «В багажнике. Думал, я не замечу?» Мукуро щурится с рассеянной улыбкой, потом легко уточняет: «Ты ведь со мной?» Горло будто пережимает чьей-то рукой. Фран кивает, потом еще раз, чтобы наверняка, и понимает, что улыбается сам. «Вы оба психи», — с чувством говорит Верде. *** Верде ждал их, запертый в заведенной машине, прикрытой иллюзией. Мукуро бросил на заднее сиденье то, что осталось от трезубца, увидел глаза Верде и стянул неуместную ухмылку, только теперь ощутив, как напряжено лицо. — Быстро вы, — пролепетал Верде, таращась сквозь захватанные стеклышки. Фран уселся, захлопнул дверцу и рванул с места, быстро набирая скорость. Верде нетерпеливо заерзал. — И как фильм? — Из Мукуро вышел бы крутой режиссер. Куда там Тарантино. Мукуро фыркнул себе под нос. Фран приподнял брови: — Что? — Мелкий поганец всегда называл меня учителем, — пояснил Мукуро. — И ты картавишь, как М.М.. — Ты мне не учитель, — не отрываясь от дороги, сказал Фран. Мукуро смотрел на него с нараставшим раздражением, пока в светлых и зеленых, как недозрелый крыжовник, глазах не проступила насмешка. Усмехнулся сам и неожиданно для себя расслабился, опустил стекло, подставляя ветру лицо. Долгожданного торжества он так и не почувствовал, но брезгливое недоумение и разочарование в достигнутой цели таяли без следа. В боковом зеркале еще видны были башни, похожие на шахматные ладьи. Внизу за обочиной, за курчавой стеной кустарника, раскинулось круглое, как тарелка, озеро Браччано — дышало прохладой, приятно лаская кожу, лазоревое, с кружевной полоской прибоя и редкими яхтами, парусниками и туристическими лодками у берегов, окаймленное синеющими пологими горами. Ветер трепал волосы, набивался в рот: жаркий и сладкий, он пьянил, как вино. Мукуро попытался вспомнить, когда был здесь последний раз, и не смог. — И я не мелкий, — закончил Фран. — С поганцем согласен, значит, — окончательно развеселился Мукуро. — Тебе сколько, шестнадцать? А теперь посчитай, сколько мне. Мукуро повернулся к нему всем корпусом — и забыл, что хотел сказать, внезапно охваченный смутно знакомым чувством. Не то сожаление, не то чужая печаль. Он машинально протянул руку, выправил загнувшийся воротник кителя. Фран повел шеей, напрягся, заметно пережидая прикосновение. Мукуро провел большим пальцем по тонкой коже и усмехнулся: — Недотрога. Машина прыгнула вперед, Фран закусил губу, плавно сбросил и снова набрал скорость. Мукуро насмешливо приподнял брови, перевел взгляд на его руки, расслабленно лежавшие на руле. Бледные худые пальцы — наспех вымытые, все в бурых разводах — заметно вздрагивали. — Ну, допустим, — сказал он со смешком. — Скажи мне, как старший, куда мы теперь. — Для начала остановимся где-нибудь, приведем себя в порядок. Потом возвращаемся во Фьюмичино, не опаздываем на самолет... Таблетки еще остались, не нервничай. Мукуро закатил глаза. — «Где-нибудь»... Что бы вы без меня делали. Отдохнем с комфортом, я знаю здесь неподалеку одно чудное местечко. Никогда не бывал в этих краях? — Здесь? Нет. Вообще-то, я... — не договорив, Фран вцепился в ноготь на большом пальце, поморщился и опустил руку обратно на руль. — Да нигде он не бывал, господи, — вмешался Верде. — Он десять лет просидел в этом их, как его... бункере. — Не бункер, База, — поправил его Фран. — На самом деле она не сразу стала нашей. Хибари начал строительство исследовательского центра по своим планам, привезенным из будущего. А после того, как… В общем, потом Базу достраивали мы. Мукуро снова фыркнул, но сдержал смешок. — Воображаю, как он взбесился, когда узнал, какую толпу вы собрали. Верде укоризненно вздохнул. Фран молча щурился на дорогу; его глаза, высвеченные солнцем, выглядели отрешенными и неприятно взрослыми. Мукуро запоздало сообразил, что пялится; отвернулся, высматривая среди придорожных кустов съезд, и едва не пропустил нужный поворот, залюбовавшись озером. Яркое, сияющее под сизым от жары небом, оно вдруг оказалось совсем рядом. Машина съехала с шоссе, прохрустела шинами по мелким камешкам и остановилась в густой тени деревьев, примяв высохший тростник. — Дальше ножками, — сказал Мукуро. — Там частная территория, прислуги нет, вилла продается. Но не продастся никогда, — он подмигнул. Верде немедленно заворчал. Фран озабоченно обернулся, словно испугался, что незапланированный отдых отменяется. — Не переживай, док, я тебя понесу. — Я лучше здесь подожду, — заявил Верде и шустро выкатился из машины. — Меня унижает это варварское приспособление. И запирать себя снова я не позволю! Мукуро вышагнул наружу, с наслаждением потянулся, разминая затекшие ноги. Наклонился и хлопнул себя по плечу: — Забирайся, мелкий вредитель. Первый и последний раз. Только не вздумай хвататься за шею. Фран бросил ненужную переноску на сиденье, включил сигнализацию. Его губы растягивала слабая и недоверчивая, счастливая улыбка. Мукуро поглядывал на него, придерживая Верде за толстенькие ножки, пряча непонятное волнение за превосходством гостеприимного владельца. Вилла была той же, что он помнил — небольшой, уютной, совсем как настоящий дом, и даже не казалась заброшенной, несмотря на выдранную местами черепицу и облезлый, с отбитой плиткой бассейн. К пустынному пляжу вели давно не стриженые, выложенные желтоватым камнем аллейки, в тени корявых сосен, оливковых и лимонных деревьев цвели мелкие одичавшие розы. Прислуги действительно не было, зато в работавшем холодильнике обнаружилась упаковка содовой, а в шкафчике над духовкой — чесночные галеты, консервированные кальмары и оливковое масло. Верде взобрался на высокий кухонный стул и заявил, что умирает с голоду, но всем повезло, потому что готовит он, как бог. Не трогая липкие от крови шнурки, Мукуро стащил ботинки, развалился на диване в гостиной, открыл банку колы и небрежно помахал, уступая Франу право идти в душ первым. — Здесь целых три ванных комнаты, грязнуля, — ответил Фран с лестницы, ведущей на второй этаж, и ловко увернулся от упаковки с чипсами. Разбудил его энергично жующий Верде. Мукуро поднялся на второй этаж, постоял, прислушиваясь к ровному шуму воды за дверью ванной. Постучал раз, другой; выругался и навалился плечом. Фран сидел на полу, уткнувшись в подтянутые к груди коленки. Мукуро присел, морщась от резкого кислого запаха, отвел темные, напитанные водой пряди и заправил за уши. Осторожно приподнял голову. — Мне стало... плохо. Вы... вырвало, — пытаясь отвернуться, невнятно проговорил Фран; Мукуро нахмурился, не сразу сообразив, что тот перешел на французский. — Ничего страшного. Укачало или перегрелся... А сейчас как? Легче? Фран ответил мелким перестуком зубов. Его крупно, отчетливо колотило. Мукуро поднялся, достал из шкафчика полотенце, встряхнул, подняв облачко белой пыли, и укрыл его. Костлявые плечи под ладонями напряглись и застыли. — Выйди, пожалуйста, — Фран смотрел с улыбкой снизу вверх. Лицо было болезненно белым, мокрые губы кривились и прыгали. Мутные глаза казались неживыми, как затхлая вода. — Выйди. Пожалуйста. — Черт... Мукуро шумно выдохнул, запустил пальцы в волосы. Зачем-то сгреб брошенную на полу форму Кокуё, подхватил ботинки; выломанная дверь гулко хлопнула за спиной и заскрипела, повисая на уцелевшей петле. — Эй, чертов доктор, — рявкнул Мукуро, спускаясь. Швырнул влажные и скользкие, черные от крови шмотки через перила, ботинки кубарем скатились по ступеням. Верде попятился, заморгал, испуганно поблескивая стеклышками. Мукуро шагнул, поднял его, как нашкодившего кота, вынес через гостиную в сад. Опустил на плетеный ободранный, загаженный птицами столик. Рывком поднял проржавевший металлический стул, поставил и уселся верхом напротив. Коротко предложил: — Рассказывай. Верде быстрым раздраженным жестом поправил очки и заложил ручки за спину. — О чем, болван? Я ничего не знаю. Мукуро раскрыл ладонь, нетерпеливо пошевелил пальцами. — Письмо. Верде насупился и отступил, прикрывая задний карман. — Свое надо было читать, умник... Да тут не надо быть гением, как я, чтобы понять: не убивал твой Фран, ни разу. Ясно? Не у-би-вал. А что делаешь ты? — А что я делаю? — машинально переспросил Мукуро. — Тащишь его на бойню. Мукуро побарабанил по спинке, недоверчиво усмехнулся. — Да брось. Видел бы ты его кольцо. — Видел, не слепой. Кольцом он мог и не пользоваться. В его руках уникальные изобретения, если я правильно понимаю. Он мог заставить Эстранео перебить друг друга, не выходя из машины. — Тогда зачем... — Затем, что его позвал ты, идиот. Мукуро невесело хмыкнул. Опустил голову на сложенные руки, потерся лбом и улегся щекой, устремляя невидящий взгляд туда, где сверкало и переливалось озеро. Тогда, три или четыре года назад, они провели на этой вилле несколько чудных недель. То, что осталось от хозяев виллы — и не пришлось по вкусу Кену — утопили здесь же, в озере. Они веселились и шумели, не прячась и никого не боясь, безнаказанно привлекая внимание лишь местных уток и лебедей. Следы пламени Тумана были еще заметны — слабые, но достаточные для того, чтобы это место, как и многие другие, до сих пор обходили стороной. — Мукуро, — окликнули его хриплым знакомым голосом. Он вздрогнул, обернулся. Фран стоял, привалившись к столбику веранды, глубоко засунув руки в карманы, натянув капюшон до самого носа. — Все в порядке? — кисло поинтересовался Верде. Фран вытянул руку из кармана и показал два пальца. — А давайте искупаемся, — нашелся Мукуро. — Если мне не изменяет память, здесь потрясающий пляж. Пологий пляж виллы почти весь порос тростником — заросли спускались к самой воде, прозрачной и солнечной, неожиданно прохладной, как горная речка, огибая чистую крохотную бухту. Выяснилось, что Фран не умеет плавать; он барахтался на мелководье, пока чрезвычайно гордый собой Мукуро не выбрался, стуча зубами и задыхаясь, на обжигающий черный песок. Фран уселся рядом и протянул колу. — Если честно, не очень люблю плавать, — небрежно признался Мукуро, вскрыл банку и щедро отхлебнул. — Заметно. Но выделывался ты, как обычно, на все сто, — сказал Фран. Протянул руку и постучал по спине. — Знаешь, — откашлявшись, сказал Мукуро, забросил банку в кусты. — Все могу понять, кроме одного. Как я умудрился умереть, спасая тебя? — Отказали основные инстинкты? — предположил Фран, щурясь на сверкающую воду. — Просто ты хотел спасти, а не спастись. И у тебя, как обычно, получилось лучше всех. Мукуро опирался на вытянутые руки, подставляя лицо солнечным лучам, и смотрел на него с улыбкой, больше не сдерживаясь и не скрываясь. Разглядывать этого чудика оказалось куда интереснее, чем любоваться озерными утками. — А эта твоя сережка — она атрибут или что-то вроде?.. — Что-то вроде того. Ее сделал Талбот. Переделал, точнее. Твои серьги, они... Расплавились. Я их сохранил. Мукуро хотел ответить, но не смог. Встряхнув мокрыми волосами, поправил челку, прикрывая глаз, машинально тронул серьгу Тумана. Счистил с ладоней песок. Фран сидел неподвижно, морща обгоревший нос. На скулах и плечах, там, где проступал будущий загар, темнели крохотные, как маковые зерна, веснушки. — А форму-то зачем с собой потащил, костюмер? Понравилась? Фран едва заметно повел головой. — Просто подумал, сменная одежда тебе... нам пригодится. И она пригодилась. Извини, что взял без спроса. — Да господи, ерунда какая. У меня этой формы... — Я заметил. Можно одеть целый городок вроде Браччано. Или вырезать. Мукуро через силу рассмеялся. Он смотрел на Франа и снова видел себя, обнимающего его замерзшие сгорбленные плечи. — Вы там что, утонули? — завопил Верде из дома. Фран не шелохнулся, словно не услышал. Мукуро тянул время, мелко обкусывая корочку на губах. — Слушай... Фран. Ты не переживай из-за... всего этого, ладно? У тебя ведь все получилось. Ты молодец. — Осталось успеть на рейс, — отдуваясь, пропыхтел Верде за их спинами. — Ни часа лишнего в этом костюмчике не вынесу. Поехали, время не ждет. — Вот зануда, — вздохнул Мукуро, поднимаясь. — Я не буду переживать, Мукуро, — ответил Фран и тем же ровным голосом пообещал: — Мы успеем. *** Они успевают. Верде спит сном младенца, спят почти все пассажиры. В полумраке салон кажется пустым. Последние минуты летнего, прекрасного, самого лучшего дня убегают ощутимо, как песок сквозь неплотно сжатые пальцы. Кадры «отснятого» кино мелькают бесконечным калейдоскопом, мешаясь с синевой настоящего солнечного неба. У них все получилось, но стоит закрыть глаза — и снова имитация Мукуро падает с перерезанным горлом. На генеральных прогонах это было самым тяжелым. Ночью Фран подолгу лежал с открытыми глазами, потому что боялся просыпаться, зная, кого увидит рядом с собой. Бледного заштопанного иллюзиониста они убивали последним. Фран действовал переброшенным трезубцем, снятым с древка, как ножом. Он пожалел об оставленном глоке только в первую секунду. Не мешал даже запах — воняло, как в зверинце. Рядом был Мукуро, и это меняло все. Несмотря на то, что сам Мукуро не смог успокоиться, даже когда сумел ослепить свою еще живую жертву. Это оказалось не так легко — глазные яблоки невозможно было просто проколоть, как Франу почему-то всегда казалось. Мукуро перестал смеяться, только когда Фран ударил его. По лицу, несильно, раскрытой ладонью — и она все еще хранит слабое ощущение нежной и теплой кожи, не стертое водой и убегающим временем. «Фран, — внезапно окликает Мукуро. — А память о том будущем к тебе так и не вернулась?» Сердце вздрагивает: отзывается раньше него самого. Фран прекрасно понимает, о каком именно будущем идет речь, но медлит, пытаясь совладать с голосом. «Нет, — отвечает он равнодушно и так же тихо. — Не вернулась». Мукуро молчит, словно обдумывает по обыкновению что-то важное, прежде чем спросить о ничего не значащей ерунде. Напряженно уточняет: «То есть меня ты тоже не помнишь? Вообще?» — «Ну почему же… Помню, как ты пытался сплавить меня варийцам. Демоны, ананасовые феи, Вердилло. Травма на всю жизнь». Мукуро смеется и вздыхает. «Значит, не вернулась...» «Нет», — с легким нажимом повторяет Фран. Это правда, пусть и не совсем. Само знакомство он помнил отчетливо, но память о том вечере вернулась недавно, с одним из длинных путаных снов, и Фран до сих пор не уверен, что не выдумал его. Была зима, сыпал мелкий сухой снег, ветер трепал рождественские гирлянды над главной улицей. Фран продрог, возвращаясь от булочника, но плелся нога за ногу, любуясь закатом. Сбив снег на крыльце, он обернулся. Последние лучи солнца золотили ельник поверху ущелья, в низине было сумрачно, и к дому тянулись чернильно-синие зубчатые тени. Сумерки в их захолустье наступали так рано, что не хотелось вылезать из постели. К рождественским каникулам о школе было благополучно забыто до весны. Фран занимался исключительно самообразованием, перечитывая любимые книжки. Если бы кому-то взбрело в голову проверить картотеку публичной библиотеки Безансона, можно не сомневаться, не обнаружилась бы половина архива. Тогда Фран увлекался приключениями и фантастикой. За ним книги не числились — те, что нравились, он оставлял себе, честно возвращая их иллюзии. Он уже тогда сам все умел и считал себя... магом, волшебником? Кем-то вроде Гарри Поттера. Он даже ждал, что однажды летом к нему прилетит сова, красивая и белая, о чем никогда никому не рассказывал. Он смотрел, как исчезает бледный дневной свет, щурился на летящий снег — и вдруг подумал, что запомнит этот вечер навсегда. Так и вышло. Бабуля отобрала у него пакет с булочками, обмахиваясь передником, потребовала не стоять столбом и вымыть руки, и снова принялась хлопотать вокруг накрытого стола, за которым сидел «милый профессор, совсем еще мальчик». «Профессор» помалкивал, польщено розовел, опустив ресницы, а потом с лукавой улыбкой заверил: «Мое сердце принадлежит вам и вашему дому, мадам. Вы гостеприимны и добры, как моя дорогая матушка, и удивительно на нее похожи». Фран пробормотал что-то вроде «добро пожаловать, мсье», на чем счел миссию выполненной и уселся на место. Бабулиными бриошами можно было забивать гвозди, но пирог с ветчиной и сыром удавался ей на славу. Гость живо прикончил свою порцию и принялся за булочки. Намазывая одну за другой поверх масла то вареньем, то медом, то тем и другим сразу, «милый мальчик», как обращалась к нему растаявшая бабуля, разглагольствовал на тему образования во Франции в целом и в местном департаменте в частности. На самом деле проблема образования решалась просто: автобус собирал тех, кто был в списках, по окружным деревням и отвозил в школу, да развозил после уроков по домам. Не хочешь учиться, не учись. Фран не хотел. Он даже не помнил имен своих учительниц, по большей части милых старушек, хотя стариков любил. Этот странный, фальшивый насквозь учитель оказался первым, кто понравился ему с первого взгляда. Чудаковатый иностранец изредка поглядывал на Франа и улыбался, потом вдруг подмигнул. Фран облился чаем и прекратил таращиться. Его осенило, что этот разноглазый чудак мог быть таким же, как он — чародеем. Что он не единственный. Таким Мукуро ему и запомнился — в костюме и в галстуке, с красным, как у Терминатора, глазом, с забавной прической — она выбивалась из стиля, но удивительно ему шла. Он привязывал взгляд, как бегущая вода, как небо, хотя назвать его красавцем язык не поворачивался. Бабулю необычная внешность школьного учителя совершенно не пугала, и Фран догадался, что один видит настоящего Мукуро. По крайней мере, таким, каким тот пожелал сам. Фран и много позже не мог поручиться, что кто-нибудь знает, как выглядит Рокудо Мукуро или хотя бы слышал его настоящее имя. Сам он не сомневался в одном: все, что Мукуро сказал потом в тот вечер, не имело значения. Фран отправился бы за ним куда угодно, даже если бы Мукуро не сочинял басни о дополнительных занятиях, а прямо сказал, зачем он ему понадобился. Даже если бы Фран знал, куда это заведет. «А вот я тебя помню, — неожиданно говорит Мукуро. — Помню с того дня, как увидел в первый раз. Твоя бабушка пекла замечательный пирог. И булочки, еще были булочки... ваши, местные. Очень вкусные. С детства люблю сладкое. Недоел». Фран молчит, от этой нежданной, смешной откровенности растеряв слова. «Странный такой... дурной немного пацан, — бормочет Мукуро. — Но что-то в тебе было такое... Глаза, может быть, не знаю... Как будто кто-то тебя обидел, давно, крепко, а ты так и не понял, за что». Фран закусывает губу, но эту улыбку невозможно спрятать. «Спишь? Ну, спи, спи, — разрешает Мукуро сквозь зевок. — У меня все под контролем». Он засыпает. Фран слушает его дыхание и ни о чем не думает. Может, нет никакой петли, а есть только здесь и сейчас. Может быть, если затаиться хорошенько, время про тебя забудет. *** — Так, давай еще раз с самого начала. Наш гениальный мудак связался с Эстранео, чтобы продать им свое изобретение… — От мудака слышу. После фейерверка, который мы устроили из-за Кавахиры, они сами на меня вышли. — Да какая разница... Ну хорошо, допустим. Наш маленький наивный гений клонирует Базуку, стреляет из нее в мелкого поганца — и появляешься ты. — И что тут непонятного? — снова вклинился Верде. Мукуро мысленно застонал, почувствовав вдруг чудовищную усталость. Запала не осталось даже на злость. — Я не с тобой разговариваю, помолчи, сделай милость... Откуда вы знали, что сегодня... то есть вчера тебя выдернет в прошлое? Меня ты спасаешь, хорошо, — и где теперь тот я, который погиб? — С твоей точки зрения в твоем времени все неправильно. Но правильно с моей точки зрения, потому что я — тот Фран, которого ты спас, когда погиб сам. Мы знали, что пройдет десять лет, и меня из будущего поменяет местами со мной из прошлого. И подготовились. — Все десять лет готовились? Пока Эстранео становились мощнейшей Семьей? Всегда знал, что Савада идиот, но чтоб настолько... — Зато какое море крови они устроили, жаль, ты все пропустил. — Может, хватит уже обсуждать это по сотому разу? Это же простейшая петля! — Верде запнулся о сломанную ступеньку и простонал: — О господи, когда же это закончится! — Вот нытик, — не останавливаясь, Мукуро подхватил его за ремешки комбинезона и усадил себе на плечи. — Зачем мы вообще его с собой потащили? — Реборн говорил, чтобы я ему не доверял. А Шоичи сказал, что Вердилло мне пригодится. Мукуро поморщился. — Не дави мне на шею, уважаемый док... То есть если бы я не спас тебя, ты бы не спас меня? — Вроде того. Мукуро замолчал, на этот раз надолго. Говорить не хотелось; в самолете он почти не спал — полночи перебирал события последних суток, пытался их запомнить, сам не зная, зачем. — Надеюсь, все мои в порядке. У Савады не дом, а балаган, — пробормотал Мукуро и покосился на молчаливого своего спутника. — Что смешного я сказал на этот раз? — Ничего. Просто ты так мило это говоришь — «мои». — Они и есть мои. Фран опустил голову, щелкнул крышкой часов. — Подарок на долгую память? — раздраженно спросил Мукуро. — Супер-хронометр от Спаннера? — Можно сказать, что подарок... От него, да. Часов точнее не существует. Что-то в его ответе было не так, но переспрашивать не было сил. — Я спать, — объявил Верде, едва Мукуро спустил его на пол. — Потом расскажете, чем закончилось. Мукуро проводил взглядом несостоявшегося предателя, который проковылял к себе и даже не посмотрел в сторону разгромленной лаборатории. Бросил трезубец в кресло и распахнул холодильник. — Колу будешь? — Нет, спасибо. Держи, — Фран постучал по плечу тонкой пачкой конвертов. — Они надписаны. Для Спаннера и Шоичи от Шоичи и Спаннера, копии для Реборна. Я бы рассказал больше, но тебе будет неинтересно. Если в двух словах... — Нет уж, уволь, — Мукуро закатил глаза, пряча письма во внутренний карман. Несмотря на бессонную ночь и усталость, голова была ясной, под ложечкой щекотно дрожало веселое, дурное предвкушение. — Ну и? Теперь-то точно все? — Вроде того, — ответил Фран. Его обычная улыбка казалась вымученной. В простодушном взгляде отчетливо проступила такая тоскливая обреченность, что внутри все похолодело. Мукуро опустил вскрытую банку, не донеся ее до рта. — Если все пойдет, как надо, машина Шоичи отправит твоего ученика обратно, — сказал он тихо. — А ты как же? — не понял Мукуро. — Я не твой ученик, — сказал Фран. — Я тебя даже не помню. Мукуро растерянно молчал. Весь короткий путь, который они прошли вместе, казался теперь бессмысленным. Все стало неважным, кроме охватившего знакомого, словно пришедшего из будущего чувства — не ощущения, а только предчувствия потери. — Ну и катись отсюда, — сказал он с неожиданной для самого себя злобой. Сунул банку в холодильник и от души хлопнул дверцей. Фран потянул за руку, вложил в ладонь нагретое кольцо. — Мое будущее не наступит. Мне некуда возвращаться. Мукуро потрогал кончик рога, продел палец. Кольцо село, как влитое. Исполняет единственное желание, вспомнил он и усмехнулся, поднимая взгляд. Глаза Франа были совсем рядом; в них промелькнуло смятение, — и вдруг взметнулась отчаянная надежда. Мукуро машинально глотнул, и Фран легко, почти целомудренно поцеловал его в губы. Хотел отстраниться, но Мукуро удержал за плечи. Они целовались, пока Фран не отвернулся, мазнув губами по щеке. Кончики прохладных пальцев вздрагивали у расстегнутого воротника кителя. Вяло лежащие на плечах руки не отталкивали, но и не обнимали; он тяжело переводил дыхание, не делая попыток высвободиться. Мукуро заставил себя отпустить его, отступил на шаг. Неловко втиснул руки в карманы, зацепившись кольцом. — Шанс, что все пойдет не по плану, есть всегда... — начал Фран и запнулся, потянул из кармашка часы. Взмахнув ресницами, сбивчиво проговорил: — Пусть самые печальные дни твоего будущего будут похожи на самые счастливые дни твоего прошлого. В первую секунду Мукуро ничего не понял. Он чувствовал, как что-то в груди откликается раньше него — болезненно сжимается, тяжелеет, но продолжал улыбаться, пока не грохнуло так, что заложило уши. Комнату заволокло розовым дымом. Под зажмуренным веками всплывали и гасли яркие пятна, эхо взрыва металось между стенами, потом вдруг разом улеглось и растаяло. Повисла долгая тишина; в этой звенящей, невыносимо пустой тишине знакомым мягким голосом его позвали по имени. И тогда медленно, с замирающим сердцем Мукуро открыл глаза.