Близнецы на вкус и ощупь

Лёгкий ветер то и дело проносился, касаясь гриффиндорских лиц. — Держи, — мороженое стекало с вершины вафельного стаканчика на пальцы Джорджа, Лаванда подхватила рожок, протянув взамен салфетку. Очередной пункт плана можно было вычёркивать, список стремительно превращался в закаляканную бумажонку. Пекан и солёная карамель коснулись поверхности языка, активируя голосовые связки: — Ммм… — под бризом эмоций девушка захлопнула глаза. Пара присела за небольшой круглый металлический столик у кафе Флориана Фортескью в Косом переулке, направив взоры на плотные, стена к стене, ряды зданий и речку волшебников, перемещающихся в двух потоках. Над головами трепыхался полураскрытый навесной козырёк пыльно-розового цвета, слабоэффективно оберегая от палящего солнца. Лаванда протянула длинные ноги в коричневых плетёных сандалиях, кожу которых уже успел тронуть загар, на мощёный булыжником тротуар и перекрестила их в лодыжках. — Есть в этой улице что-то особенное, — очередным витком языка слизнула Лаванда мороженое с вафли. — Как будто она находится внутри стеклянного шара, изолирована от остального мира, даже магического. И сюда не способно просочиться зло. Посмотри, например, на витрину «Флориш и Блоттс», — она показала направление рукой, и голова Джорджа повернулась следом. Стопки цветастых книг до потолка, весёлых, полезных и опасных, просматривались, словно многослойная диорама, маня в иллюзорную трехмерность сквозь зелёные рамы витрин. — Выглядит, как будто там портал в параллельную реальность. — Но мы же были там сто раз. — Были, — кивнула Лаванда. — Но внутри и снаружи — не одно и то же. Джордж мотнул головой в противоположную сторону: — Как не сложно догадаться, я предпочитаю «Всё для квиддича», причём не снаружи. Да и внутри находиться долго не тянет. Напялить всё, и тут же выскочить на поле. А ещё я люблю Гринготтс. — Ты и Гринготтс?! — склонила голову Лаванда со скептической улыбкой. — Он же такой серый. — Зато в нём лежат деньги, — подмигнул Джордж, снова поднося ко рту вафельный конус. — Нет, а если серьёзно, ты только посмотри на его форму. Если бы я проектировал банк, я бы обязательно так поиздевался над скучными канонами классической архитектуры. Кстати, об издевательствах, эти гигантские ножницы на фасаде у Малкин напоминают, что мне, пожалуй, надо постричься… — Мне и так нравится, Джи, — Браун протянула руку и коснулась концов его рыжих прядей, практически метущих по плечам. — Ты словно привлекательная версия Живоглота. Из-за спины сквозь двери кафе на улицу полилась лёгкая летняя мелодия, отвлекая от разговора и заставляя ребят, сквозь хруст стаканчиков, прислушаться. Другие посетители, сидевшие практически плечом к плечу по обеим сторонам пары, были слишком увлечены собой, чтобы придать значение чему-то столь малокалиберному. — Это напоминает мне… — сказал Уизли, доев и обернувшись на музыку, — тут недалеко есть магазин дорогого старья, в витрине уже лет десять стоит прекраснейший граммофон. Пошли, покажу? — Хорошо, что я денег не взяла, иначе мы бы его обязательно купили, — Лаванда отправила в рот последний хвостик рожка и поднялась, отряхнув руки. — Веди. Через два квартала величественный дом с косыми эркерами все так же казался невидимкой на магической улице, но не для Джорджа. «Закрыто на переучёт», — гласил аккуратный лист пергамента на входной двери. — Вот и славно, не будет так стыдно просто стоять снаружи без возможности что-то купить. Смотри! Лаванда перевела взгляд по указанному направлению. По ту сторону стекла гигантский гравированный рупор с бесконечностью черноты в жерле словно утягивал наблюдателей внутрь скрытого механизма. Ящик из дорогого дерева содержал нечто совершенно обыденное, но для двух музыкальных душ аппарат являлся квинтэссенцией мастерства и идолопоклонничества. — Как думаешь, он заводится магически или механически? — спросила Лаванда, присматриваясь к медной табличке на лицевой стороне коробки. — Не думаю, что он маггловский, отец бы знал наверняка. Он знает все антикварные маггловского Лондона, а вот в магические не ходит. Лаванда наклонилась к стеклу и приставила руки по сторонам от глаз, пытаясь разглядеть что-то в тёмной глубине магазина. — Кто-то копошится. Пожалуй, все же не стоит стоять здесь слишком долго. Пара отошла на несколько метров, всё ещё изучая массив из серого-лилового кирпича от входной двери до верхних мансард. — Вот бы нам такое здание под наш с Фредом магазин, — мечтательно и печально вздохнул рыжий. — Но, боюсь, мистер Факс ни за что не продаст такое здание меньше, чем за стоимость всего имущества Уизли, вместе взятых, включая драконов Чарли. … В пустой Норе на плите дымился обед. — Поедим? — Лаванда скинула босоножки в прихожей и проследовала по скрипучему полу за манящим ароматом жаркого «а-ля Молли». Расшнуровываясь, Джордж проводил взглядом её голубые шорты, покачивающиеся вправо-влево в такт мягким шагам. — Сегодня, пожалуй, единственный день в моей жизни, когда Нора абсолютно пуста, — он взъерошил волосы руками, сбрасывая уличную пыль, и вгляделся в сквозной, до самого окна в крыше, лестничный пролёт перед тем, как продвинуться дальше к обеденному столу. — Это знак богов, — Лаванда накладывала содержимое котла в две большие миски. Подаренный часом ранее браслет из серебряных ракушек нежно звенел на тонком запястье. Что-то в ней и правда было русалочье… То ли аккуратные, но при этом такие нежно-домашние волны волос до пояса, то ли худоба в сочетании с пухлостью губ. А ещё она умела петь… Лаванда так всеобъемлюще наполняла собой помещение, что Джордж недоумевал, как мог проскальзывать мимо неё взглядом в красной гостиной столько лет. Кто из них был Землёй, а кто Луной, — неизвестно, но ясно было безоговорочно, что с тех пор, как они рассекретились, их орбиты стали созависимы. Она сделала полоборота головой, вынув волшебную палочку, и чётко вырисованный профиль разомкнул губы: — Я поставлю чай. — …Я люблю тебя. Непривычно прозвучали слова в этом помещении, и Джордж не испугался их. Они сами собой рвались наружу, вопреки истории, где, стоя практически на этом же месте, он был лишён возможности не только произносить эту фразу, но и испытывать её смысл. Да, они вместе лишь месяц, но за этот же срок Билл решил жениться на Флёр, и почему он должен подавлять себя, если так диктует его внутренний танцующий человек? Когда вообще подавление было свойственно ему, Джорджу Уизли? Грудь Джорджа вздымалась от адреналина осознанных чувств. Он не боялся невзаимности, потому что сутью любви была не обратная отдача, а сам её поток, существование. Факт… Поэтому даже если бы Мерида уехала навсегда, а он остался со своей болью, это бы никоим образом не умалило ни подлинности, ни значимости кристалла его любви. А кристалл Лаванды сиял, словно солнце. Он не резал острыми краями нутро. Не пробуждал среди ночи в необъяснимой жажде. Джордж был готов просто отдать его в эти руки без всяких гарантий и ожиданий, бескорыстно, честно и искренне. Не возводя стены неприступности и не играя в холод для набивания себе цены. Лаванда повернулась полностью, положив палочку на стол. Она проследовала тремя шагами к парню и обвила руками его шею, соединив их лбы и кончики носа. Закрыв глаза, она глубоко вдохнула его миндальное тепло: — Ты же знаешь, что сказал это зеркалу, мой солнечный. … Лямки топика спадали по очереди, задний ход босиком, минус шаг, минус два… скрип двери, ковёр под ступнями, стон пружины. Он ложится поверх, придавливая собой, ныряя под ткань маечки, всё ещё держащейся на груди. Губы мажут по губам размашисто, слетает прочь футболка, и каждая мышца рельефного торса отмечена, обласкана взглядом голубых радужек, покорена эстетическими рецепторами. Твоё имя, наши имена… Мы и сами — музыка, трели хрустального перезвона в ушах. Мы созданы творить и править, воспламенять и приводить в движение. Мы освещаем собой комнату, дом, Лондон. Твоё имя, наши имена… Слаще патоки, когда следуют друг за другом. Падают на пол шорты и джинсы. Загустевает воздух, и, кажется, само пространство трещит, как жилы линий электропередач. Так горячо, что щиплет уголки глаз — за что мне такое счастье? Прикусывают бок зубы, руки тянутся ниже, чтобы устранить последние препятствия, и вот кожа на коже, без помех. Ныряют в волосы на макушке пальцы, а у их корней уже мокро. Желание взвинчивается в воздух, заставляя хотеть разорвать на куски. Погружение и сладкий вдох, цепляются в раму кровати пальцы, проминается матрас. Рельефная кисть скользит, петляя, в ущелье между грудей как река, прорвавшаяся с гор. Языки играют в салочки, иногда пленяясь сомкнутыми рядами зубов. Движение внутрь, и сорваны с губ первые стоны, они отлетают от поверхностей, вибрируя, растворяются в материи стен и мебели, но новые уже выносятся, дополняя. Джордж слизывает влагу с плеча, вверх, по шее, останавливается у ушной раковины, шепчет неразборчиво, так лишь, что одна Лаванда понимает, прикусывая губу в очередном стоне. Лунки её ногтей впечатываются в его золотистые плечи. Унеси меня в свой космос, макрокосмос, потому что он больше истинного, так ощущается на губах эта бронзовая кожа на щеке. Он приподнимается, обхватывают руки бёдра, мягкие подушечки по краям. Вонзаются близнецовые пальцы, словно в тесто, глубоко в ней наращивается темп, сбивая короткое и без того дыхание. — Я люблю тебя, Джи, до самых звёзд… Молодое тело напрягается, откинутое на подушки, осталась доля секунды, самая долгая доля секунды в истории перед тем, как его бедра последний раз ударят по её, и забвение унесёт тело в знакомый, но каждый раз уникальный, словно сон, горячий молочный океан, кончится воздух на последнем вскрике, и всё зло на километры вокруг распадётся на атомы, не выдержав мощи, рождённой двумя Творцами в слиянии. Едва заметная косточка её шеи проступит сквозь изгиб запрокинутой головы, он коснётся горла, легонько сжав пальцы, и присоединится к ней в горячем океане, выныривая из него отрывистыми импульсами, увлекаемый под воду её пальцами, чтобы счесть, что умер, но проснувшись через неопределённое время лицом на её лице, грудью на её груди. Дыша в унисон, обнаружить себя всё в той же знакомой комнате близнецов на собственной кровати, совершенно обессиленным и счастливым. «Ты — вся моя жизнь», — доносится снизу. Джордж закрывает глаза, задевая пушистым движением ресниц щёку Лаванды. *** — Как ты сюда попал? — стояла Пэнси на последней ступени астрономической башни, ошарашенно глядя на Фреда, сидевшего лицом к закату, свесив ноги с перил. — Ты не забыла, с кем имеешь дело? Я могу оказаться хоть среди ночи в спальнях Слизерина, чтобы задокументировать на патефон, как ты сопишь по ночам, — Фред улыбался вполоборота. Его волосы в свете опускающейся к горизонту звезды горели медью ещё ярче. Паркинсон проследовала к перилам, опасливо глядя вниз, перегибаясь. — Садись, не бойся, я зафиксирую тебя связывающим. Переставив неуклюже несколько раз руки и ноги, девушка оказалась по ту сторону и присела на широкий край. Маленькая спина в белом летнем платье оказалась подле большой в голубой футболке. — Брахиабиндо, — произнес Фред, и невидимые путы связали Пэнси с ограждением. Она поболтала, смакуя острые ощущения, ногами, висящими над огромной пустотой, кончающейся зелёным сочным газоном. Кожа сразу же начала аккумулировать излучающееся от светила тепло, а глаза пришлось прищурить, защищая от яркого света. — Не знаешь, почему я тебе так легко и безоговорочно доверяю? — смеясь, слизеринка перевела взгляд на зелёный простирающийся ковёр вдали. — Не знаю, это опасно, ведь у нас в семье Перси. Вот, — парень просунул руку в карман, — стибрил для тебя из-под носа у Пинс. В руке лежали мятные конфеты. — Ого, мои любимые! — радостно сгребла Пэнси овальчики в бумажной упаковке, — я думала, она их прячет в месте, не менее недоступном, чем люк под ногами Пушка! Она вскрыла обёртку и с блаженством опустила одну из конфет в рот. Язык сразу же принялся обволакивать стекающий сахар. — Ты уже скучаешь по Джорджу? — Скоро увидимся, остался один день. Он скучал по Джорджу, но знал: у того всё хорошо. Ещё одна пересдача, и Фред отбудет в город. А сейчас под его ногами весь пустой Хогвартс, такой непривычно немой и прохладный, и лишь с десяток таких же оболтусов, как он и Пэнси, корпят над книгами. Коричневые волны каре подруги танцевали танец башенного ветра. Несколько дней назад на задымлённой платформе Хогвартс-Экспресса, в стороне от толпы, спрятанные за газетным киоском, белые пальцы скрутили одну из этих прядей в завиток, переместились на шею, направляя к себе, и столкнули в коротком касании две пары слизеринских губ. Фред, провожавший семью на поезд, приметил платиновые волосы за металлическим уголком сооружения и кинул в сцену зоркий глаз. — Я буду писать, — серые глаза всматривались, чтобы запомнить мгновение, в кончики карих ресниц и ореховую резную радужку под ними, а длинная рука властно удерживала талию, не давая женскому телу шанса сделать шаг назад. — В нашем мэноре с десяток сов, я буду выбирать под настроение, поэтому ты будешь знать тон письма ещё до распаковки, — запрокинул голову в характерном стеклянном смехе Малфой, а Пэнси только крутила пуговицу его рубашки, прильнув к груди и стараясь дышать в унисон. Фред отвернулся, собираясь уйти, ведь платформа опустела, и все Уизли уже расселись по вагонам, но через пару мгновений на плечо приземлилась тяжёлая рука. — Моя рубашка сейчас вся пропитается этим химозным дымом, — Малфой манерно помахал кистью туда-обратно у искривлённого в брезгливости лица. — Они что, всё ещё топят на угле? Расскажу-ка отцу за ужином, как в величайшую магическую школу нас возят на маггловском паровозе, потешусь его миной. Стремясь направиться дальше, Драко выбросил вперёд ладонь. — Увидимся в следующем сезоне, Малфой, — парни ударили по рукам, прощаясь. — Победит сильнейший рыжейший. — Не слишком размечтайся за лето, Уизли, точи метлу! — сверкнув зубами последний раз, Драко скрылся в дверях поезда, оставив платформу пустой, и кондуктор запечатал створки, готовясь к отбытию. — Пойдем? — девчачий голос прозвенел со спины где-то чуть выше локтя, и они с Пэнси начали медленный путь обратно в замок завершать необходимые пересдачи. … Болтаются ноги в белых балетках над пустотой, улыбка себе и никому — на губах Паркинсон. Пэнси знает, слышит, умеет чувствовать. Разделяет тишину, не делая её ничуть не менее притягательной. Она смотрит в глубину и не прячет за пазухой ножей. Как он. Как он ранее. Возможно, ещё несколько месяцев, и Фред сможет рассказать ей, как его движущая сила ищет достаточно большой гонг, чтобы, ударив в него, оглушить всех птиц Запретного леса. И высокоградусная горячая кровь Уизли пьянит его самого, когда поутру он выходит в густой шумный школьный коридор. Однажды, возможно, хотя бы ей он признается, что до семнадцати лет добро и зло были лишь концептом, а реальностью был эфир, в котором взрастали и погибали гипотезы и аксиомы, служащие лишь его воле, толкавшей на действия. Никто, кроме Джорджа, ещё не приближался настолько близко. — Я ведь так и не сказала тебе спасибо… — За что? — удивился парень. — За Драко. — Пустяки, — махнул Фред рукой. — Ты сама всего добилась. — Нет, не пустяки, — она стала вдруг серьёзной. И крошечная искра понимания полоснула в её мозгу: «Так вот, на что так подсела Холла». Он щедр. Там, под покровом популярности, беспечности и даже безрассудности что-то жило, живёт, и, возможно, лишь сейчас открывает себя окружающему миру. Зелёный озорной глаз смотрит прямо в зрачок, поднят уголок тонкой губы с потемневшими от лучей веснушками. Ты больше, чем кажешься, Фред Уизли… Он лишь сейчас начинает это понимать, и, о Мерлин, какая волна несётся на этот мир, если парень осознает и примет свой потенциал. Держись крепче, магический Лондон… — Черт, совсем забыла, что мне надо сдать оборудование до закрытия кабинета прорицаний! — Пэнси перебрасывает обе ноги через перила и стирает привязывающее заклинание. — Я ещё поднимусь! А если не успею, то увидимся в сентябре! — бежит в сторону спуска, вся в зареве. — Буду ждать, — тёплая улыбка Фредди не способна сдержаться. — Лови! — взметнулась рука Пэнси, задержавшейся на вершине винтовой лестницы, пробрасывая на несколько метров что-то маленькое в сторону Фреда. Отточенная годами на метле реакция вздымает руку близнеца, и пальцы смыкаются на последней конфете. Пэнси, улыбаясь сомкнутыми губами, кивает и пропадает ниже уровня пола, оставляя за собой лишь несколько нот лёгкого отрывистого металлического гула. Фред разворачивает шелестящую бумажку и отправляет конфету в рот, снова обращаясь лицом к золотому шару на небе. И на мгновение ему кажется, что на языке у него само солнце. И оно мятное на вкус.

КОНЕЦ

Чтобы получить ссылку на продолжение в новом фике, перейдите в следующую часть.