Горькое лекарство

— Ты...ты ЧТО сделал?! Долгие, долгие тысячелетия своего существования человечество мучилось одним вопросом — что такое «ошибка»? В какой именно момент нужно остановиться, посмотреть на то, что ты уже сотворил и что — только собрался, и сказать себе «стоп, так дело не пойдёт», чтобы потом не было мучительно больно? Кто угодно может говорить что угодно, но этот вопрос так или иначе настигал каждого. Кьюджи Конагаву он за сегодняшний вечер достал уже во второй по счёту раз. Когда его давний знакомый Хякутаро Итимондзи, исчезнувший с радаров после того, как его за драку выперли из школы, вдруг объявился на пороге дома Кьюджи, да не просто так объявился, а в повязке комитета общественной морали — Кьюджи сперва решил, что ему это снится. Не существовало, не могло существовать в текущей версии реальности сценария, при котором Хякутаро носил бы повязку дисциплинарника, даже в качестве боевого трофея. Впрочем, стоило Итимондзи вынуть из кармана пачку сигарет и закурить, любезно предложив приятелю присоединиться, а затем пуститься в полный сочных подробностей и щедро сдобренный нецензурщиной рассказ о новой школе, тамошних девчонках, стычках с дисциплинарниками и их главе со странным именем Омэн — Кьюджи осознал, что Хякутаро не так уж и сильно изменился. Да, признал, что занимался всякой херотой; что комитет общественной морали — не такой уж и бесполезный орган («теперь, когда я там состою — ясен хер полезный!»)...но всё-таки остался прежним собой. А затем случилось нечто довольно странное. Докурив, Хякутаро вдруг посерьёзнел и спросил, может ли Кьюджи ему помочь. Сразу оговорился, что речь не о деньгах и ни о чём таком. Дальше его рассказ стал больше похож на историю из третьесортной манги: частную женскую школу «Фиррис» зачем-то понадобилось от защищать от каких-то хулиганов, будто полиции на это нет; туда зачем-то отправляется этот самый Омэн, будто ему заняться больше нечем, и берёт Итимондзи с собой — ну, вот ему-то точно больше заняться нечем — и что в эту пятницу в «Фиррис» будет жарко. Аптечка первой помощи со свистом многотонной авиабомбы грохнулась на журнальный столик, заставив Кьюджи вернуться из воспоминаний в суровую реальность, а задремавшую у него на коленях кошку — подпрыгнув от ужаса и выронив какое-то ругательство, звучавшее как «МРЯ-АВК!!!», ретироваться как можно дальше. И Кьюджи с удовольствием бы последовал за ней, ведь хозяйка кошки была воистину страшна в своём праведном гневе. Осана Наджими, сжимая свои кулачки, в ярости откинула крышку аптечки и вынула бинт, разматывая его так решительно, будто вознамерилась забинтовать своего непутёвого кавалера с головы до ног, а затем сдать в музей как египетскую мумию, чтобы от него была хоть какая-то польза. — Эхе-хе, - неловко рассмеявшись, попытался было поскрести затылок Кьюджи, но быстро оставил эту затею — только коснувшись затылка, он вдруг вспомнил, что оказывается, туда тоже пришёлся удар. — В общем, я сегодня пошёл туда, с Хякутаро и остальными, и...и вот. Раздался громкий треск рвущегося бинта, в который явно примешался звон осколков лопнувшего терпения Осаны. В первый за сегодня раз Кьюджи спросил себя, где он ошибся, когда увидел в зеркало украшавшие его лицо саднящие результаты согласия пойти с Хякутаро защищать «Фиррис». Во второй раз это случилось, когда по дороге к дому он нос к носу столкнулся с Осаной, по случайности вышедшей за сбежавшей за порог кошкой и едва в обморок не свалившейся при виде его побитого лица. И, если в первый раз ему хватило аргумента о том, что в целом поступок правильный и ошибкой участие в обороне считать нельзя, то вот во второй даже возможность увидеть Осану в её милом халатике слабо защищала от прожигающей насквозь ярости в её огненных глазах. — «И вот»? «И ВОТ»?! Дай мне сюда свою пустую башку! Кьюджи покорно склонил голову, внутренне радуясь, что нет нужды посыпать её пеплом хотя бы буквально: этого после бурной ночки бестолковка могла и не пережить. Сегодня ночью он видел настоящий ужас и даже держал против него оборону, как самому Кьюджи казалось, достойную. Но сердце всё равно заходилось от страха, когда он слышал хриплое рычание, сопровождавшее каждый вздох Осаны, пока она осматривала и принималась лечить его боевые ранения. — Закрой глаз! Чем ты вообще думал?! Прижми. Сильнее! Эти идиоты в драку, и ты с ними, да?! Друзья-приятели! — Но Осана, - пытался было возразить Кьюджи, морщась от боли, чем только сильнее разозлил девушку. — Что «но»?! Это твоя школа?! Дай руку. Нет! У тебя кто-нибудь есть в этой «Фуррис»?! — «Фиррис», - машинально поправил Кьюджи, тут же прикусывая язык, да поздно. — ПЛЕВАТЬ МНЕ! Нет! Так КАКОГО ЧЁРТА ты туда полез?! Ты и драться-то толком не умеешь! — Эй, неправда, Райбару дала мне пару уроков… — Я тебе сейчас такой урок преподам, до смерти не забудешь! - взвизгнула доведённая до белого каления Осана, награждая своего «рыцаря» подзатыльником. — ОУ! — Молчи лучше! Сними рубашку. Боже мой, да на тебе живого места нет! — Ты преувеличиваешь… — ЗАКРОЙ РОТ! - топнула ногой Осана, трясясь от ярости. — Если выяснится, что ты переломал себе рёбра, я тебе шею сверну! И всем остальным тоже! Встань! Кьюджи повиновался, приподнимая руки и позволяя Осане обрабатывать синяки на его спине и груди. Её злость медленно унималась, но он всё ещё не решался ничего сказать, чтобы не заработать оплеуху, которых за сегодня и так получил немало. Промучившись со своим кавалером ещё около получаса, львиную долю которых занимали диалоги вроде: — Это что, занозы?! — Да понимаешь, один придурок притащил биту, и...нет, умоляю! Только не по голове! Осана, ой, АЙ!!! — Замолчи, заткнись! ИДИОТ!!! О чём ты только думал?! ...Осана наконец захлопнула аптечку, не терпящим возражений тоном отправив Кьюджи в ванную, и тому не оставалось ничего другого, кроме как с покорным «да, солнышко» пойти, куда было сказано. «Могло быть и хуже» - рассуждал Кьюджи, смывая с себя следы ночных похождений. В самом деле, он мог вообще не добраться сюда — протрезвевший после критической оценки сегодняшних событий мозг навскидку вспомнил несколько эпизодов, когда жить Кьюджи Конагаве или умереть решал чуть ли не бросок монетки. Благо, каждый раз выпадал орёл. Погрузившись в горячую воду, расслабившись после двух пережитых бурь, пусть третья была ещё впереди, Кьюджи позволил себе прикрыть на минутку глаза… — Ты там утонул, что ли?! - раздался заставивший вздрогнуть удар в дверь ванной. — Заканчивай давай, я тебя всю ночь ждать не собираюсь! Часов под рукой не оказалось, равно как и других ориентиров, по которым можно было бы понять, сколько он тут провалялся. Тело плохо чувствовало температуру воды — вроде, тёплая, спасибо и на том — а голос доведённой до исступления Осаны говорил лишь о том, что времени прошло достаточно, чтобы обладательницу этого голоса выбесить. Перед Осаной было всё же немного стыдно — достаточно стыдно, чтобы с поклоном извиниться перед ней за свой проступок, будучи завёрнутым в полотенце сразу после ванной. — Спасибо тебе за всё, Осана. Я...не буду тебя больше тревожить, пойду..? — Хмпф! - скрестила руки на груди девушка. — Да, давай, проваливай, в одном полотенце! Твоя форма до утра точно не высохнет. — ...ты её постирала? - удивлённо моргнул Кьюджи. Насколько он мог судить, стиральная машина в доме Осаны была всего одна, в ванной. Как он не заметил..? Неужели и правда дрых как убитый? — Я не для тебя старалась, не думай! - розовея, отвернулась от него Осана. — Просто у меня в голове есть понятие ответственности, В ОТЛИЧИЕ ОТ НЕКОТОРЫХ!!! — ...спасибо...извини за хлопоты… — Спать будешь на футоне в гостиной, - продолжала Осана, сверля Кьюджи взглядом. — И если я хоть ещё один вздох услышу — я тебе точно доломаю всё недоломанное! ТЫ ПОНЯЛ МЕНЯ?! — Да, Осана… - покорно склонил голову Кьюджи. — Прости ещё раз...я не хотел… Ответом ему послужил хлопок двери её комнаты. Вздохнув, Кьюджи дотащился до футона, улёгся и заполз под одеяло, блаженно вздыхая. Уставшее, побитое тело довольно приняло объятия мягкой ткани — и когда только Осана управилась со всем? «Какая же она всё-таки замечательная», - с улыбкой думал Кьюджи, почёсывая за ухом невесть откуда явившуюся к нему кошку, с урчанием развалившуюся под боком у перебинтованного героя. Кошка улеглась под особенно ноющий синяк на боку, согревая своим теплом, помогая боевой ране зажить быстрее. Мерное тиканье часов, кошачье урчание, больше напоминавшее двигатель трактора, и звук от монотонного почёсывания мягкой шёрстки убаюкивали, заставляли тело забыть про боль и нагрузки. Кто мог подумать какие-то несколько часов назад, что он вот так окажется дома у Осаны, получит от неё на орехи — что странно, её тычки почти не ныли, хотя била она вроде как по тем же местам, что и хулиганы — а затем останется отлёживаться? Раньше он бы и подумать не мог, чтобы выкинуть что-то такое... — Странный он всё-таки, этот мир. Да, котька? - зевая, спросил Кьюджи. Зверёк в ответ, довольно жмурясь, приоткрыл свои хитрые глаза, взглянул куда-то за Кьюджи, вдруг вздыбил шерсть и удрал без объяснения причин. Объяснять причину, впрочем, и не было нужды: лёжа на боку, Кьюджи видел отбрасываемый окошком на соседнюю стену свет от уличной лампы, разлинованный на квадраты оконной рамой, и как в отбрасывал на стену свою тень женский силуэт с двумя длинными хвостиками… Вот и всё. Наверное, кошка слишком разурчалась — такая маленькая, а погладишь, превращается в трактор! Просить и причитать тут бесполезно, если Осана вознамерилась его проучить, она его проучит. Она даже цапнула Кьюджи зубами один раз — правда, неглубоко и почти не больно. Может, спящим притвориться? Её коленки подогнулись, и Осана опустилась за его спиной на футон. Кьюджи, прикрыв глаза, вспомнил, как настраивался перед боем за «Фиррис». Как у воинов-самураев: «холодный ум, чистое и безмятежное сердце»… Коготки Осаны больно цапнули его за плечо, когда она улеглась за спиной и прижалась к ней, щекотно уткнулась носом Кьюджи в хребет, и вдруг...заплакала. Самый страшный из напавших сегодня на «Фиррис» бугаёв померк; самый болезненный удар под дых стал ощущаться щекоткой. Её всхлипы полосовали почище ножей, выскребая из сердца всю радость, оставляя лишь ледяной ветер дрожащего дыхания Осаны и жар, как от клейма, там куда стекали её слёзы… — Осана! Он вырвался из объятий, разворачиваясь к ней, заглядывая в заплаканное личико. Стало так плохо, что захотелось умереть, лишь бы не видеть этой боли в её глазах. Если бы его смерть вернула всё назад — Кьюджи бы умер. Руки сами собой притиснули Осану к груди, ладони гладили, стараясь утешить и дрожа от своего бессилия, а губы шептали мольбы прекратить и промакивали поцелуями раскалённые слёзы, рекой текущие из прекрасных, огненных глаз… — Осана…не надо так…прошу тебя, не надо…не плачь, только не плачь…ну, ну вот он я видишь? Живой ведь, видишь? Осана…бей, если хочешь…только не плачь. Всхлипывая, выстанывая сквозь слёзы проклятия в адрес Кьюджи, хватая за растрёпанный хвост, Осана уронила голову ему на грудь и горько зарыдала, содрогаясь всем телом. Каждый всхлип, каждая слезинка — как ночь в «Фиррис», только вся боль повторена тысячекратно. Руки гладят её волосы, прижимают к сердцу, а на душе так паршиво, что впору самому зереветь с Осаной в обнимку… — Не-е...ненави-ижу-у… - хрипит она, бессильно тыча кулачком Кьюджи в плечо. — Идиот…какой же ты идио-о-от… — Прости! Прости меня, Осана! Я всё, что ты захочешь, сделаю для тебя! Только прости… Это нельзя было остановить. Только выместив на своего дурака-ухажёра все эмоции, которые вызвал его дурной поступок, Осана могла успокоиться. Переполненный болью, сотрясающий всё тело плач стёр самое понятие времени и пространства. Осталась только эта комната. И слёзы Осаны… — Осана… — Ч…что, бо-ольно? - скулит девушка, хватая Кьюджи снова за окончательно растрепавшийся хвост. — А мне, МНЕ-Е, не больно?! — Прости! Прости меня, Осана! Всему рано или поздно приходит конец. Как закончился бой за «Фиррис», как перестали ныть боевые раны — так иссякли и её слёзы. Размазывая их остатки кулаками по щекам, Осана вдруг схватила Кьюджи за подбородок, впиваясь коготками в кожу, и поцеловала. Поцеловала так, как не целовала ещё никогда. Долго, жадно, будто решив сожрать за провинность, заставив мозги отключиться, заливаясь облегчением и удовольствием. Любит. После того, что он вытворил, она его любит. Руки нежнее обняли Осану, ласково гладя по волосам и плечам, но она вдруг решительно отпихнула Кьюджи, тяжело дыша от нехватки воздуха и поправляя хвостики: — Б…болван. Придурок, дегенерат! Объясни, ну вот зачем?! Что тебе ТАМ понадобилось?! Кьюджи не пришлось вилять, лгать и выкручиваться — ответ на этот вопрос был всего один. Правильный ли — судить Осане. Но Кьюджи для себя ещё когда жал Хякутаро Итимондзи руку решил, что правильный. — Когда Хякутаро рассказал мне, во что ввязался… — Ты не послал его к чертям, потому что ты полный идиот!!! — ...я задал ему тот же вопрос, - не обращая внимания, продолжил Кьюджи. — И он сказал мне… — Сказал, что у него мозгов нет и свою жизнь он вообще не ценит! — ...он сказал мне: «А если бы твоя девчонка там училась?» — Ты забыл, где я учусь, полубезмозглый ты..?! — И у меня перед глазами будто вспыхнул огонь, Осана, - вскочив с места, схватил девушку за руку Кьюджи, оборвав очередной гневный комментарий, заставив Осану покраснеть. — На месте девчонок из «Фиррис» я видел тебя… — Э-это ещё что зна..? — Я не могу позволить, чтобы с тобой случилось что-то плохое, Осана. Я хочу быть способным защитить тебя, быть с тобой рядом… Быть достойным тебя, понимаешь? Что от меня толку, если я не могу постоять даже за себя, ведь я хочу защитить тебя… Осана, дрожа с головы до пят, вся красная от таких признаний, зарычала от переполнившей её злости: — ТЫ-Ы-Ы-Ы!!! Да ты..! Да я чуть инфаркт не схватила, когда увидела тебя! Что ты тут городишь, а?! Перед кем рисуешься?! А то я тебя не знаю, что ли?! Ходишь, типа умный, а у самого мозгов ни на йену! А если бы тебя убили, а? Что тогда?! — Тогда я знал бы, что умираю, как самурай, - с улыбкой ответил Кьюджи, гладя Осану по волосам. — Это достойно. Ты бы мной гордилась… — Лучше молчи! - рыкнула Осана, розовея гуще прежнего и опять скрещивая руки на груди. — Рыцарь, тоже мне… — Какой есть, - с глупой улыбкой пожал плечами Кьюджи. Он прекрасно научился понимать свою девушку: надула щёчки, будто хомячок — долго злиться не будет, а значит, можно и чуть-чуть подразнить… — Если ещё раз выкинешь что-то такое — сюда лучше не притаскивайся, понял?! — Но Осана… — И никаких «но»! Я тебя забинтовала только потому, что не хочу, чтобы на меня твой труп повесили! В следующий раз, если тебе неймётся — подыхай, сколько влезет, усёк?! — Но Осана, - улыбаясь продолжал упорствовать Кьюджи, щекоча девушке бок, заставляя её извиваться, сдерживая смех. — Неужели ты правда меня бросишь на улице, одного, израненного, несчастного! — И… И брошу! - отстранилась, краснея, Осана. — И брошу! И поделом! Такому придурку, как ты! Показав Кьюджи язык, она вскочила на ноги, и пошла к выходу из комнаты, но Кьюджи окликнул её у самой двери: — Что, даже за сегодня мне награды не положено? Она медленно развернулась к нему, глядя, как Кьюджи лыбится во все зубы — хоть бы парочку этому дураку выбили, чтобы знал! Осана приблизилась к футону, прожигая балбеса своим пламенным взглядом: — Ещё награду тебе? Награду подать?! — Я заслужил, - уверенно кивнул Кьюджи. Она, фыркнув, опустилась перед ним на футон, свернула губы трубочкой, потянулась к своему кавалеру, и, стоило тому ответить взаимностью, залепила болезненную пощёчину. — АУ! Эй! — Вот тебе награда за то, что делаешь всякую фигню! — Ладно, это справедливо, - недовольно потирая щёку, признал Кьюджи, и тут же получил второй шлепок. — Это — награда за то, что чуть на тот свет меня не отправил! — Ай, ай, ау. Ладно, ладно, признаю — виноват, исправлюсь, я...кхг… Осана вдруг схватила его за горло и впилась в губы поцелуем. Снова. Это было ярче, дольше, слаще, лучше, чем несколько минут назад. Кьюджи позволил себе обнять девушку, прижимая к груди, отвечая на её поцелуй. Эйфория, азарт и чистое счастье переполняли его, будто Осана была бесценным трофеем, который ему удалось ценой боли и страданий завоевать. Она вдруг стала всем: воздухом, без которого нельзя вздохнуть; землёй, без которой не ступишь и шагу; влагой, дарующей жизнь… Кьюджи был готов поклясться, что когда кончики их языков вдруг встретились, Осана своим вычертила кандзи «любовь» по его языку, зубам и нёбу. Нет…она не стала для него всем. Она всегда такой и была. Отстранилась лишь для того, чтобы перевести дух. Сфокусировав пьяный от удовольствия взгляд на Кьюджи, прошептала: — А пирсинг где? — С… Снял… На всякий… - задыхаясь, прошептал он. — Не надевай больше… Неудобно… Набросилась на него снова, прижимая к футону, как тигрица — добычу; впиваясь в тело, как пламя — в сухую щепку, всё забирая себе. Они оба упустили момент, когда Осана оказалась сверху, стискивая бока Кьюджи своими длинными ножками, давя на обработанные раны, заставляя почти терять рассудок от смеси боли и удовольствия… — Осана… Она отстранилась снова, задыхаясь от ощущений, прожигая Кьюджи пламенным взглядом. Ткань халатика спала с правого плеча, обнажив освещённую луной нежную кожу. Захотелось протянуть руку, коснуться, прижать к себе и кусать, мучить её, жалея, что махровый халатик не свесился ещё немножечко ниже…но постой-ка… Свет луны, может, и обманчив, но ему не скрыть правды. Как не хочет её скрывать живот, ощущающий сладостный, вкусный жар там, внизу… Губы шевелятся сами, не веря догадке — не может, не может быть! — О...Осана… Она наклоняется к его уху, одновременно приближая обнажённую кожу и убирая её из зоны видимости, будто нарочно, будто дразнит Кьюджи. А затем шепчет подтверждение его догадки, прямо в ухо, так близко, что рассудок трескается по швам: — А… А под халатиком-то…ничего и нет… Крови в жилах просто не хватает, чтобы успеть повсюду. Попытка силой отстранить её, вцепиться наконец в её тело — бесплодна. Почему-то Осана сильнее. Почему-то её хрупкие, нежные руки лишают прикосновениями воли и желания защищаться, когда Осана, соскальзывая вниз, обжигая своей пылающей кожей живот, стягивает с Кьюджи лишнее, ненужное теперь полотенце, криво ухмыляясь и хрипя: — Этого-то я не видела! Может, там тоже надо…обработать… Давай же… Покажи мне…покажи… Полотенце слетает прочь, обнажая всё самое ревностно оберегаемое. Осана, замерев на секунду в шоке, разглядывая эрегированный, истекающий смазкой член, медленно переводит взгляд Кьюджи на глаза, и неуверенно, краснея от стеснения, ворчит: — Ну… Ну, куда отрастил-то… Тон выдаёт её с головой. Довольна. Довольна, как кошка, стащившая что-нибудь вкусненькое. Кьюджи, весь красный от происходящего, находит в себе силы улыбнуться, даже сочувствие проявить: — Если ты…не хочешь…я могу подАХ!!! Нежные пальчики сжимаются на подёргивающемся от вожделения стволе так туго, что он выплёвывает немного смазки. Во взгляде пламенных глаз — столько решимости, что лишь им одним впору сворачивать горы. — Я тебе сейчас за всё отплачу… Пальчики Осаны медленно скользят вниз по твёрдой от возбуждения плоти, заставляя сжать от наслаждения зубы, а затем, ещё медленнее — обратно. Это просто чудесно. Лучшее, что Кьюджи пробовал в жизни. Каждый удар её сердечка раскатывается по всему телу, заставляя скулить от мучительных ласк. — Осана… — Что такое, Кьюджи? - дразнит, издевается она. Голос дрожит, как листок на ветру; в нём столько желания, что оно со слюной набирается в уголке её рта, вынуждая облизываться. — Думал, навешаешь мне лапши, и всё здорово? Не-е-ет… До утра буду тебя мучить… — Нет! Молю тебя, сжалься! - изворачивается Кьюджи, когда пальчики второй руки, дрожа, принимаются осторожно, неумело играть с его яйцами. — Осана, молю!!! — Тебе же это нравится, да, извращенец? Когда я такая? - шипела Осана, стягивая с себя наконец халатик, являя Кьюджи вид, заставивший захрипеть от похоти; его бёдра будто сами собой рванулись вперёд, словно уже забирая себе желанное тело… — Не сдались мне твои россказни… Хочу и делаю… Подушечка её большого пальца, дразня, приоткрыла Кьюджи уретру, заставив сноп слепяще-ярких звёзд вспыхнуть перед глазами. Если так пойдёт и дальше — он вытечет весь, не смазкой из пульсирующего от удовольствия члена, так слюной из уголков рта. Сколько уже раз он позвал её по имени? — Осана-а-а… Достаточно, чтобы голос превратился в первобытный, полный вожделения рык. Её глаза игриво вспыхивают в полутьме комнаты, когда Осана наклоняется ниже, заставляя и без того сбитое дыхание окончательно лишиться всякого ритма, и коротко, почти невесомо касается губами головки. Из груди вырывается бессвязный рык. — Д…пожалуйста, да… На долю секунды мелькает мысль, что она не послушает, не внемлет мольбе, и оставит его вот так, на грани, объятого мучительным желанием и неспособного получить то, чего так вожделеет тело. Но Осана не жестокая. Аккуратно, проводя разгорячённой плотью по своим зубкам, давая ему почувствовать, какие они острые, она погружает член Кьюджи в свой горячий, крохотный ротик. Секунда. Всего секунда времени, которой едва хватает, чтобы прохрипеть «да» - и язычок Осаны безжалостно набрасывается на игрушку, рассекая шершавой поверхностью остатки рассудка, извиваясь в попытках влезть в приглашающе раскрывшуюся уретру. Бёдра сами собой толкают мучимый ласками член вверх, глубже в сосущий ротик, заставляя девушку поперхнуться, но она справляется с этим. Медленно, а затем всё быстрее и быстрее она кивает головой, то почти вынимая ствол изо рта, то наоборот забирая так глубоко, что Кьюджи едва не теряет сознание. Увлёкшись, Осана выпустила из рук его запястья, позволив Кьюджи дрожащими руками надавливать ей на затылок, проталкивая член ещё глубже, и хрипя лишь одно: — Да…да-а… Нет больше сил противиться желаемому. Это уже даже не любовь, а чистая похоть. Желание вместо крови течёт по их венам. Край сознания Кьюджи задевает то, как он обращается с ней — ну и пусть! Ведь Осана не против. Это становится ясно, как день, когда их взгляды втречаются — в её огненных глазах нет ни единой слезинки… — Осана… ОСАНА!!! Оргазм выскребает Кьюджи дочиста, от макушки до самых пяток, собирая весь жар в головке члена и выталкивая его Осане в ротик. Взвизгнув от удивления, она быстро осваивается, проглатывая горячие комья. От движений её горла всё тело заходится дрожью, выпустив ещё одну струйку. Содрогаясь, Кьюджи бессильно роняет руки на футон, наконец позволив девушке, закашлявшись, подняться с него. На его живот падает несколько мутных белых капель, когда Осана, облизываясь, утирает губы ладонью. — П…получил, извращенец? Хватит тебе такой награды? В голове так пусто, что даже на это ответ найти удаётся с трудом. Силы возвращаются так медленно, что кажется, будто Осана высасывала из него кровь. Поманив её к себе, Кьюджи обнимает девушку, медленно целуя её, прикрывая глаза и лаская её обнажённую спинку. Извращение? Ну и пусть, так даже лучше. Так её вкус сильнее… — Твоя…очередь… Ладони намекающе проходятся по её попке, оставив на ней звонкий шлепок, заставив Осану взвизгнуть. — Извращенец…больной, ненасытный…нет, не смей! Пальцы Кьюджи ловко проскальзывают ей под животик, заставив выгнуть спинку и жадно набрасываясь на мокрые, горячие половые губки. Силы будто разом покинули тело Осаны — сопротивляться не получается, не выходит. Откуда, ну вот откуда у него столько энергии, чтобы продолжать, после всего, что сегодня было?! Нечестно, несправедливо! — Не-ет…нет же…я же…если не перестанешь…не прощу… Он сбросил её с себя, ладонь свободной руки прижимая к губам Осаны и принимаясь ласкать её ещё активнее, заставляя закатить от удовольствия глаза. По губам расползается кривая ухмылка. — Ты слишком много болтаешь, Осана Наджими. Вот тебе! С придушенным визгом она вскидывается на футоне, когда Кьюджи кусает её за сосок, а затем ещё и ещё раз. Рыча в его ладонь угрозы, выстанывая мольбы Осана вцепляется в подушку коготками в попытках ухватиться за ускользающие крохи рассудка. Почему, ну почему так хорошо?! Это же всего лишь пальцы! Будто она ими так же не умеет… Тело податливо прогибается под ласками; похлюпывание, с которым пальцы Кьюджи скользят по её мокрым складочкам, такое развратное, такое громкое… — Какая ты мокренькая… Ах, он ещё и дразнит?! Ну всё, напросился! С возмущённым визгом Осана впивается зубами в руку Кьюджи, вынудив с шипением подобраться и потерять на момент концентрацию, но ей только этого и надо! Схватив его за запястья, заставив нависнуть над собой, Осана рычит ему прямо в лицо своё единственное, простое требование: — Эту штуку…в меня…СЕЙЧАС… Её длинные ножки клещами хватают Кьюджи за поясницу, надавливая на раны, разогревая и без того кипящую кровь. Будто нужно отрезать ему пути к отступлению. Будто есть смысл вынуждать его делать то, чего он сам так хочет. Головка члена послушно приоткрывает мокрые губки, заставив Осану судорожно втянуть животик. Оба на мгновение замирают — не слишком ли? Может, лучше отступить, отложить, закончить на этом? Ответ находится сам собой, когда её ножки теснее сжимают бёдра Кьюджи, не оставив иного выбора, кроме как протолкнуть член глубоко, глубоко в её пылающее от желания лоно. Её стон — смесь из боли и наслаждения. По всему телу проходится дрожь. На глаза Осаны снова наворачиваются слёзы, и Кьюджи осторожно собирает их поцелуями. Они так тесно приникли друг к другу, что почти стали одним целым. Боль и удовольствие смешались в их крови, заставив бёдра Кьюджи, едва дав Осане несколько секунд отдышаться, двинуться вперёд, в неё, а затем ещё раз, и ещё, и опять, и снова, наращивая темп. Усталости больше нет. Как нет и ноющих ран, как нет боли в принципе. Есть только этот футон. И Осана. — Сильнее… Ну же, ещё! Да как же здорово… Руки, служившие Кьюджи опорой, подкашиваются, когда Осана притягивает его к себе, утыкая лицом в свою шейку. Так даже лучше. Осыпать её поцелуями и укусами, лапать её прекрасную, упругую грудь, мять и трахать, ТРАХАТЬ её тело, выбивая из горла стоны и мольбы продолжать, дать ей ещё и ещё — сколько она захочет, сколько сможет выдержать. Скуля, она сбрасывает вдруг ножки с Кьюджи, прогибаясь ему навстречу так активно, что едва не скидывает его с себя, вынуждая подняться. Её влажное от пота и соков тело так прекрасно, так желанно, что не хочется сдерживать себя. Кьюджи заставил Осану перевернуться на животик и шлёпнул, сорвав с её губ тихий вскрик. — Что..?! Длинным движением вошёл в неё снова, глубже прежнего. Содрогаясь от бешено колотящегося сердца и ударов его бёдер, Осана приподнялась на локтях, свесив голову и глядя, как его член натягивает при каждом движении её брюшную стенку. И это по-настоящему заводит. Ощущать себя заполненной, принадлежащей ему, как вещь, с которой Кьюджи может вытворять, что захочет — от этого вконец съезжает крыша. — Трахай…трахай меня… - разрывая полумрак комнаты пламенем своих глаз, рычит Осана. Требование в голосе перемешано с мольбой. — Ещё…глубже…хочу глубже… Ответом служит ещё один шлепок — не зазнавайся! Впрочем, оставить Осану без просимого Кьюджи не может никак — тело будто само, внемля её просьбам, проталкивает пульсирующий ствол ещё немного дальше, заставив Осану закатить глаза, хрипя от удовольствия. — Ещё… Ещё… Почти же достал… Эта фраза — будто удар кнутом по едва держащемуся рассудку, заставляет его совсем отключиться. Звериное рычание вырывается из горла Кьюджи, когда он выполняет её просьбу, могучим рывком доставая шейку матки Осаны. Она вскидывается, визжа, словно от удара током, и стискивает его член стенками своего лона так отчаянно, что не остаётся шансов не поддаться этому. — Нет… Нет, Осана! Я, Я-А-А-А!!! Они кончают почти одновременно. Осану в её первый раз довёл до оргазма бешеный жар, с которым сперма Кьюджи заполнила её матку. Это чувствуется так хорошо, так правильно, что сознание почти покидает её. Рухнув на подушку, задыхаясь от ощущений, Осана в полубреду шепчет какую-то незначительную чушь: — Кончил… В меня кончил… А если я забеременею…что тогда? — Прости… - тяжело дыша, выдавливает из себя Кьюджи. — Я постараюсь быть…хорошим отцом… — Дур-ра-ак, - хихикает она, слепо ловя его руку своей. — Сегодня было можно… Трахал меня, как зверь… Теперь-то доволен своей «наградой»? — Да… - сознаётся Кьюджи. — В следующий раз…я не в драку ввяжусь…я…я… — Э, э-э! - недовольно царапает его коготками Осана. Осмысленность, пусть и вернулась в её голос, почти наглухо перекрывается зевотой усталости. — Следующего раза не будет, если ты ещё выкинешь что-то такое! Понял меня?! — Но Осана, - ласково гладя её спинку, просяще мурлычет Кьюджи. — Никаких «но»! Будешь тише воды, ниже травы, усёк? Ходить в школу, помогать мне с алгеброй… — Может, лучше с биологией? - намекающе ухмыльнулся Кьюджи, заставив её покраснеть. — Извращенец! Посмотрим ещё с этим… И… И пирсинг сними. Насовсем. — А? Тебе же вроде нравилось? — Разонравилось, - буркнула недовольно Осана, возясь на футоне. — Пусти, неудобно… Кьюджи слез с неё и улёгся рядом, позволив девушке обнять его и поцеловать. — Всё равно люблю. Дурак дураком, но всё равно люблю, - довольно блестя своими огненными глазами, сонно мурлычет она. — И я тебя, Осана… Дыхание обоих постепенно выравнивается, становится размеренным и тихим. Достаточно тихим, чтобы можно было расслышать сквозь отсчитывающие время часы громкое, довольное урчание хитро щурящейся кошки. Говорят, эти животные хранят домашний очаг. Что ж, похоже, что у этой всё схвачено.