Не дождавшиеся трамвая

Мюллер всего лишь направлялся в свой кабинет, как это сделал бы любой работник в этот час, и его удивительно сегодня приподнятое настроение точно не могло ожидать встретить у себя непрошеных гостей. А вот Штирлиц, — как опытный разведчик, обладающий дивным слухом, — ещё издали приметил больно знакомые шаги. Однажды Генриху уже довелось застать советского шпиона на своём рабочем месте, как и сейчас рядом с сейфом с секретными документами, но в тот раз Макс ловко отвертелся ожиданием здесь трамвая и смог избегнуть и всех подозрений, и всех наказаний. Однако Штирлиц прекрасно понимал, прекрасно, что дважды ему это с рук не сойдёт. Штандартенфюрер впихнул, не боясь помять, уже отложенные им документы в потайные карманы пиджака, брюк, пару заметок скомкались в футоры и передники длинных сапог. По остальным записям Макс поспешно пробежался глазами, и всё, что оставалось теперь — надеяться на зрительную память. Сложенные на столе шефа гестапо бумаги рывком полетели обратно на Родину, в сейф, но пару неловко выпали и раскатились по полу. Штандартенфюреру пришлось, кажется, впервые в жизни ослушаться перфекционичных упрёков в голове, и вдруг он бросился на всех эмоциях к дверям, но, как только взялся за ручку, вовремя затормозил. —Мюллер на коридоре — заметит, что я от него вышел, — с ужасом подумал Штирлиц. А тяжёлые шаги лейтенанта беспощадно приближались, будто специально набирали ход и наступали погромче на пол. От этого разведчик распереживался ещё сильнее, да так, что уже и рука того метнулась к замку, чтобы закрыть дверь, и тут же та отдёрнулась в осознании глупости последствий, и взгляд молодого человека уж бросился к окну в кабинете — и новая, страшная мысль пронеслась в сознании шпиона: "Нужно прыгать". Бедный, бедный Макс Отто никогда не забудет, как уже прыгал так однажды с пятого этажа и чудом зацепился за балкон, но, когда уж он побежал к окну, для большей радости стукнувшись боком о край стола, шпион не успел вспомнить даже о том страшном случае. Он, — хоть и был отдал Родине, да вот, видно, разыгралась в нём кровь предков из Российской империи, — на грех перекрестился, взглянул с испугом на пустой асфальт, виднеющийся в окне, взмахом дёрнул створку белой рамы окна — и-.. —Что вы здесь делаете, Штирлиц?! — слышится у входа голос, полный удивления и постепенно набирающий нотки ярости. Макс, одним коленом залезший тем временем на подоконник, не решался бы повернуться на его оклик, но сделал это в последствии прошлой паники и, к несчастью, увидел в дверях хозяина кабинета — Генриха Мюллера. Из полуприкрытой створки подул слабый ветерок, который, тем не менее, смог поднять с пола пару тех самых изменников-листов, вылетевших ранее у сейфа, и с хрустом опустить их у самых ног пришедшего лейтенанта. —Это ещё что такое? — поразился Генрих и, неловко прищурив взор к подлетевшим листам, признал в них важные документы Рейхстага. Макс услышал, как немец ахнул от понятия происходящего, а сам уже виновато слез с подоконника, — честно, не горя больше желанием скрываться столь экстремальным способом от старшего, — и, как провинившийся школьник, по-детски глупо стал мять пальцы в замке рук и словно ожидать, когда же строгий педагог его отчитает и Макс сможет спокойно уйти на перемену. — Немедленно, — членораздельно и точно начал Мюллер, но, когда окинул свой кабинет взглядом и увидел открытое хранилище, крик лейтенанта стал равняться чуть ли не с визгом: — Немедленно объяснитесь, Штирлиц!!! —Я, — неосознанно вылетело у скромного разведчика, — трамвая жду. Макс оборвал сам себя на конце сказанного и тут же, потрясённый, отвёл взор в сторону, будто ничего подобного и не отвечал, а в комнате неожиданно наступило молчание. Мгновение шеф гестапо, в непонимании ответа, озадаченно глядел на незваного гостя, а потом медленно, будто предупреждая, опёрся руками о пышные бока и вперевалку направился в сторону русского агента, каждым новым шагом увеличивая давление между парнями. —Штирлиц, — ласково отозвался Мюллер, припоминая прошлую такую их встречу, и, когда растянулся в криводушной улыбке, пожал плечами: — Здесь трамваи, тц, не ходят! —А трамваи нигде не ходят, — от страха советский шпион чуть ли не пропел на ходу вылетающие аргументы, — у них ног нет. Группенфюрер вдруг замахнулся на разведчика рукой: —Ну, Штирлиц, я Вам сейчас покажу трамваи! ... и Штирлиц успел бы отскочить, да вот только прекрасно, прекрасно понимал, что его игра на этом проиграна. Мюллер, значительно меньший за коллегу, до чужого воротника бы не дотянулся, чтобы с позором приволочь шпиона, как за шкирку брошенного котёнка, прямо к фюреру, но не менее страшно он взялся за пиджак на груди молодого человека. —А я давно подозревал, давно-о, что Вы не из наших! — и вдруг душа группенфюрера заликовала от такой замечательной находки для главы Рейха — шпиона! — И откуда же Вы к нам причалили? М-м-м? Англия, Америка? Советский Союз? —Мюллер, — вдруг твёрдо заявил Макс, позабыл все прошлые стеснения, — Вы меня раскусили, но Родину я ни за что не предам! Мюллер сообразил, по опыту, что Штирлиц советский разведчик, однако говорить об этом не стал. Напоследок лейтенант грубо встряхнул сдавшегося агента, неожиданно отпустил его и горделиво взглянул снизу вверх: —Ну что ж, Штирлиц, — задорно раскинул ладонями по сторонам Мюллер,— не мне же убирать всё то, что Вы здесь, у меня, насорили! Генрих, в ожидании, удобно опёрся о стол со спины, а Штирлиц, окончательно осознавая своё новое положение, долго в нерешительности стоял на ровном месте. Он, замерев, совершенно не знал, куда девать неспокойные руки, в мыслях успела даже промелькнуть идея всё же спрыгнуть на улицу и, если не переломает себе все кости, убежать куда угодно от этого места, от этого человека, своего врага, выигравшего негласный бой, но наивные слёзы сами навернулись на глаза. Макс, как наказанный мальчик, обиженно шмыгнул носом и наконец в отчаянии нашёл силы сделать первый шаг вперёд. Шатаясь, Штирлиц обошёл вокруг лакированный стол в форме длинной буквы "Т" и от безнадежности упал на колени. Разведчик поднял с пола один лист, другой, вытер рукавом скатившуюся по выбритой коже слезу; заметив пару документом под комодом справа, мужчина подполз к ним на коленях, — не находя в своих действиях ничего странного, ведь не до этого, — и прилёг грудью к полу для лучшего обзора скрытых в тени шкафа бумаг. Генрих властно наблюдал за каждым движением предателя, в голове всё представлял, как лично в какой-нибудь этакой пытке выведает у Макса главнейшие секреты Советского Союза, все дальнейшие планы Сталина, стратегии, выведает о всех-всех-всех служебных тайнах, но от всех мыслей "по работе" Мюллера вывело последнее, что сделал Штирлиц. Русский шпион всё же достал те улетевшие под низ бумаги и, приподнимаясь, глубоко изогнулся в спине и упруго присел, расставив колени. Рука его по-девичьи потянулась к лицу, стирая новую хрупкую слезу, а вот у Мюллера пролетела новая идея, совсем не касающаяся его карьерной лестницы. Генрих, сначала в какой-то нерешимости, деловито сложил руки за спиной, как критик, и беззвучно, но будто боясь, подошёл до русского агента с появившемся предложением, которое обязательно не вовремя выскочит рано или поздно в разуме отличного семьянина. Штирлиц, безусловно, заметил появление рядом группенфюрера, но до того его сердце оказалось ранено, что разведчику совсем было не до этого унизительного присмотра за ним. Вряд-ли в мыслях неся неприличный контекст, Штирлиц, растирая коленки брюк, подполз к другим прилёгшим в стороне документам, но вдруг краем глаза увидел, как Мюллер стал подле него и опустился на одно колено. Максим уж подумал, не надоело ли лейтенанту смотреть на это издевательство над достойным гражданином СССР и не решил ли он вспомнить о былом добродушии и помочь пойманному агенту в уборке, как нежданно вздрогнул от звонкого шлепка по ягодицам. Штирлиц от удивления вновь выронил всю стопку к тому времени собранных документов и вопросительно посмотрел на Мюллера возле, невинно схлопывая с ресниц не прошедшие слёзы. —Штирлиц, — начал Генрих, и рука его вновь улеглась на мясистый зад младшего: — А Вы бы хотели замять это дело? Чтобы ни я, ни Вы больше не вспоминали об этом... недоразумении? Штирлиц чувствовал, как ладонь Мюллера гладила и обжимала его сзади, и от этого молодой человек невольно начал краснеть. Агент, думая, что от горла в коме он запнётся, жалко, но с надеждой кивнул на предложенную группенфюрером задумку. —Хорошо, Штирлиц, хорошо... Только вот, за всё нужно... платить, — Мюллер покрепче сжал руку. —Й-Йя... — всё же заикнулся Макс, но с шансом продолжил: — Я могу Вам заплатить столько, сколько... Вы скажете, Мюллер, я-... —Мне не нужны от Вас деньги, Макс Отто, — рука Мюллера надавила сильней. — Я бы хотел от Вас то, что у нас принято называть... — Штирлиц заметил, как Генрих приблизил вторую руку, но уже к ремню разведчика, — "непорочной связью". Неожиданно Мюллер замер и, видно, хотел услышать соглашение или отказ на его условия помилования, но вдруг, вместо простых слов, к его губам мягко прильнули предательские, русские губы разведчика. Штирлиц нежданно поцеловал лейтенанта так нежно, слабо, что на мгновение Генрих выпал из доминантного образа служителя Третьему Рейху, но вовремя пришёл в себя и со всей копившейся страстью впился в губы младшего, как кровожадный вампир, так давно жаждущий напиться невинной крови.

***

Штирлиц, уже мало что соображая, вцепился  в первое, что попалось рядом — правой рукой он кончиками пальцев отыскал край стола, а левой, в поисках, уронил что-то громоздкое на пол, — не приведи Господь то было бюстом Гитлера, — однако и здесь смог сыскать кое-какую опору. Липкая от пота кожа больно скользила по гладкому столу, но весь тот дискомфорт был ничем в сравнении с мастерством Мюллера в тех самых "непорочных связях". Генрих, не церемонясь, держал бёдра Макса так, что не станет удивительным, если после у второго останутся больные синяки где попало. Он пользовался Штирлица словно простой секс-игрушкой, лишь изредка самим двигаясь навстречу, однако шпиону подобное обращение некстати нравилось, стыдись он этого, весь красный от шлепков и грязноты мыслей, иль выстанывай между немецких наказов Мюллера русскую благодарность и мольбу быть резче. Шеф гестапо неоднократно просил Макса прекратить быть столь громким от любого прикосновения старшего и, имея на это полное право, звонко бил шпиона или по излюбленным ягодицам, или по напряжённым мышцам бедра, а о каком вообще спокойствии Штирлица могла идти речь после таких наказаний? Легко догадаться, что Максим специально ради этакой мести Мюллера выл всё громче и громче, наверняка уже давно раскрыв их с группенфюрером большой секретик в этом кабинете. —Штирлиц, прекратите же! — в последний раз предупредил Мюллер, нарочно прервав все движения и грозно бросив взор на парня перед собой. — Если продолжите: выжму из Вас всё до капли на допросах! Секунду Штирлиц смотрел на рассерженного Мюллера, но неожиданно молодой взор исключительной похоти превратился во взор влюблённый, чуть ли не обожающий, и Штирлиц плавно закатил голову назад и, выпячивая острый кадык с шеей вверх, вздохнул полной грудью, как уставшая дева. Ноги его, унизительно согнутые в коленях M-образной формы, дрогнули, как наэлектризованные, голени неожиданно свелись друг с другом, и Штирлиц, до боли в руках сжимая край стола, не удержался парой густых капель излиться вдоль члена. Парень в тихом удовольствии промычал что-то в губы и, ни на секунду сейчас не думая о последствиях, хотел снова заставить Мюллера услышать свой голос, когда старший в миг схватил первый документ со стола и, в двух движениях скомкав его, насильно запихнул Штирлицу в рот. Так же резко Макса перевернули со спины на живот, и последнее, что младший слышал перед этим, так это грязное оскорбление Генриха, адресованное, непосредственно, этому крикуну. Макс совсем плохо расслышал, как же именно его обозвал Мюллер, но, кажется, то было банальным, хоть и заводящим, "Hure". Ударяясь о край стола пахом, каждый толчок теперь заставлял Штирлица сдерживать новый, но уже значительно больший оргазм. Мюллер, видимо, совсем не понимающий, что только соблазняет русского шпиона, крепко сцепил руки Штирлица за спиной молодого человека, чтобы точно ощутить всю свою власть над этим стройным и предательским телом. Каждый заход лейтенанта вонзался, как игла, параллельные удары немца, для напоминания, так больно били нежную кожу, что уже во второй раз Штирлиц не мог продолжать себе перечить. Он крикнул в наполненный рот и слегка подпрыгнул на носочках, когда почувствовал свой новый предел, а стоило сперме звонкими каплями со стенки стола скатиться на пол, как Штирлиц обернулся через плечо на Мюллера и, заигрывая, покачал ягодицами, насаживаясь глубже на чужой член. Потребовалось не так много времени, чтобы Мюллер сообразил: его бумажная затычка недолгосрочная, ведь Штирлицу, как опытному разведчику, и не из такого положения доводилось выбираться, да и она совсем не заглушает чересчур падкого на крики Штирлица, отчего, грубо схватив разведчика за мокрые от пота волосы, он, властно, чуть ли не бросил младшего к полу. Макс невинно взглянул наверх на лейтенанта, искренне не понимая, чего от него теперь хотят, но, когда Мюллер подсказал — лично взялся рукой за промежность и медленно, как-то в его исполнении угрожающее, провёл пару раз по ней вдоль и обратно, — похотливая краска снова бросилась в лицо разведчика. Штирлиц перевалился на коленки и подполз на четвереньках к старшему, ведь знал: шеф гестапо сам с места ни за что не сдвинется. Сначала неуверенно, — а, стоит добавить, хоть Штирлиц, как опытный разведчик, поперепробовал многое, оральный секс тому не предлагал раньше никто, — Штирлиц языком дотронулся до чужой головки, переваливая член от одного не широко раскрытого уголка рта к другому. Руки советского шпиона мягко улеглись на полных бёдрах Мюллера, тихо приподнимаясь к ягодицам вверх, и сам Штирлиц был настолько нежен в каждом новом движении, что о прошлой страсти можно было лишь вспоминать. Действительно, Генрих нашёл как нельзя лучший  способ заткнуть этого проклятого русского, ведь Штирлиц, привыкший во всём всегда быть не ниже среднего, старался выполнить правильно каждое следующее действие, на которое робко решался. Макс мягко целовал уздечку лейтенанта, правой рукой, большим пальцем и указательным, ухватился, как бы кольцом, за начало чужого члена и осмелился полностью облизать головку и заглотить её. Когда же, спустя время подобных ласк, Штирлиц из интереса захотел узнать свой предел и попробовать взять как можно больше, он невольно закатил глаза вверх и вдруг столкнулся со строгим взглядом Генриха. —Мюллер, — с глубоким выдохом оторвался Штирлиц от порученного ему задания, но рукой, с удивительным от холостяцкой жизни умением, продолжил ласкать лейтенанта: — Не жалейте меня. И Штирлиц, "проглотив" окончание своих слов, ощутил, как ему на макушку приземлилась тяжёлая рука группенфюрера и как в его щеку Мюллер грубо и нетерпеливо бьёт своим членом. Разведчик даже напугался и, от такой резкости думая не удержать равновесия, вцепился в бока Мюллера. В голове стали бессвязно, как брошенные нити, путаться мысли, а на глазах сами собой выступали слёзы от каждого толчка, оканчивающегося у самой глотки. Но как только Штирлиц смог совладать с собой и, успокоившись, ощутить извращённую, непорочно-новую приятность, он мысленно усмехнулся факту чьего-то члена у себя во рту и рефлекторно соскользнул коленом в сторону, как скромная с виду девственница, одобряющая всё, что с ней делают, но непроизвольно от новых ощущений каждый раз смачивая бёдра от естественной смазки. Штирлиц что-то не развязно мычал, иногда даже рычал от всех жадных действий лейтенанта, и вдруг поднял тот самый распутный взор вверх, который удивительным образом есть, должно быть, в каждом глупом человеке. Случайно словил на себе этот взгляд, Генрих увидел в нём такую страсть, такое одобрение ко всему, что делал старший, что в голове невольно пробежало предположение: все слухи про любовниц Штирлица, Свету и Анну, точно окажутся правдой, если на них разведчик смотрел точно так же, как и сейчас на Мюллера, точно так же, с этим взглядом хищника, умело переплетённого с невинностью травоядного. Генриху оставалось немного, — причём уже большая редкость, как должно он смог себя сдерживать. Он, уже знающий каждый нюанс своего тела, вдруг потянул Штирлица за волосы, запрокинул голову младшего назад и, редко за сегодня продолжая самим себя стимулировать, басом, таким уверенным, что, кажется, только этот голос послужил причиной для принятия мужчины в Рейхстаг, проговорил: —Пошли. Штирлиц удивлённо дёрнул бровями, отведя стыдливо взор, рассказал неприличный анекдот и на лице и во рту ощутил вязкое полупрозрачное семя лейтенанта.