Свита

Константин втянул в себя блаженный, морозный запах дома брата и, кивнув самому Сергею и получив в ответ столь же серьезный кивок, отправился в гостиную. Темные сторы были задвинуты, но одно окно пропускало закатный, блеклый свет, разливающийся серебром по светлому ковру и лепнине на стене — старомодной, но отчего-то родной, по которой Константин за неделю беготни по всему городу успел страсть как соскучиться. Взглянув на племянника, Константин ощутил всецело, как в животе стала вскипать прежняя злость, какая существует у искренне любящих родственников — злость общая, рожденная из любви и переживаний. Николя задумчиво обсасывал горлышко бутылки, глядя пьяным взглядом куда-то в воздух перед столиком. Констанин с трудом подавил сильное желание ударить кулаком по дну бутылки, чтобы горлышко, выдрав зубы племяннику, поцарапало его глотку и порвало мягкие ткани. Он без дрожи не мог глядеть на это лицо, так несправедливо запыленное гримасой апатии. Не заслужил, сопляк, убиваться. Тем более после того, что он натворил. — Мне пришлось задействовать все свои связи, чтобы отвести от тебя подозрения, — тяжело произнес Константин. Недельная щетина пылилась на его осунувшемся лице. Пыльцы, накрывшие голову, дрожали. Он заглянул, наклонившись, в безэмоциональное лицо племянника: глаза, оттененные синяками, дышали безумием. — И еще больше — чтобы об этом не узнал Меркулов. Он выхватил бутылку из чужих пальцев и допил оставшиеся глотки, слизав с горлышка чужую, теплую слюну. — Все семейство тебе верило. Позволило спокойно дожить до семнадцати. Упокоил — мы молчали, покорно доверились тебе. Отправили в училище, дав немного времени. И что мы узнаем спустя неделю от твоего выпуска? — Константин словно в искренней обиде отвел взгляд, вперив его в стол с таким видом, словно бы призывал племянника взглянуть в ту же самую точку, видимую одному ему, будто бы в ней и заключалась вся вина юноши. — Санечка два дня в истерике бился, когда мы ему рассказали. Умолял, чтобы с ним такого не было, сам пытался на нож наскочить раньше времени. — Он всегда как девка был, — тихо, злобно скривился Николя. — Ой, а ты дохера мужчина, — насмешливо выплюнул Константин. Он с трудом подавил желание огреть племянника по лицу — и лучше сразу бутылкой, чтобы лишний раз убедиться в отсутствии в его черепе мозга. — Натворил херни и сел на жопу, чтоб дядьки решили все. Настоящий мужчина! А свою ненаглядную убил, чтобы не мучилась, а? Рядом с таким мужчиной тяжело, наверно, рядом находиться, гормоны, сука, душить начинают! — Она сама это предложила! — Николя крепко скрестил на груди руки. — Сама! Я ей дал пистолет без капсюля — думал, она и не понимает в этом ни черта… — Ах, думал!.. Константин схватил его за воротник и встряхнул, и юноша медленно поднял взгляд — и обжег его кипящей ненавистью, выпустил руки, готовый ударить. — Если бы я только знал, что она прекрасно разбирается в устройстве пистолетов… На свою голову показал ей, как его заряжать. И она зарядила, — прошипел он, злобой заменяя слезы. — У меня случилась осечка, а ее мозги разлетелись по всей спальне. Я хотел на это смотреть? Я думал, что будет так? Я р-разве полагал, что подобное может… может… Нижняя губа юноши уродливо, жалко задрожала от сдерживаемых рыданий. Константин бросил его на диван и вышел прочь, громко хлопнув дверью; и вслед ему звякнули стекла в антресоли, разбилась скатившаяся со стола бутылка, всхлипнул, так разбито и нелепо, натворивший непоправимых глупостей племянник… — Что он? — мрачно спросил Сергей, и Константин отмахнулся. — Никто в его возрасте не ведет себя зрело. Пусть проспится. — Константин мотнул головой и заговорил так, точно продолжил прерванный разговор: — Я от кого угодно мог ожидать такого поведения, но чтоб от Коли?.. — В нем с детства была страсть к сценам, Кость, — вздохнул Сергей. — Тут ничего не поделать. Гордость всегда останется гордостью, ей неважен возраст и ум. Помнишь, как он Санечку заставил плечо изрезать? Доказать о том, что Санечка любит его? Вот и суди. Мальчишки, Кость. Маль-чи-шки. Константин сел рядом с ним, отбивая правой рукой вальс Шопена о свое бедро и рассматривая рисунок на форфорой кружке. — Что хоть за девушка была? — тихо спросил Сергей, дождавшись, когда Константин успокоится — когда после седьмого переигрывания Шопена станет играть мажор Моцарта. — Какая? А, его, — Константин отвел взгляд. — Актриска какая-то, подстать ему. Дворянка. Анжелика, кажется. Не Кровная. Впрочем… Чего уж вспомнить, прошло все. — Он дернул головой и с прежней жестокостью отчеканил: — На службу его, и пусть блажь эту выбросит из башки. — Да уж погоди, скоро набор будет, со Сварожичами поедет. — Давай раньше пихнем? С Живичами пусть, сперва в госпиталь. Они же раньше все собираются. Да и ты с ним же поедешь; ему осталось всего два действа. — Может, и с ними… — Сергей отложил журнал. — Все-таки помягче надо было с ним. — Я и без того едва сдержался, чтоб его там не убить. Считаю, это уже проявление всей доступной мягкости. Тихие шаги — служанка заглянула в гостиную, после чего недоуменно взглянула на повернувших к ней головы мужчин. Константин вопросительно кивнул ей. — Там бы стекло убрать… — А что он? — Спит. — Ну убери. Его ничем не разбудишь сейчас. Засеменили женские ножки по коридору. Пальцы Константина стали наигрывать Бетховена. Спустя пару лет они же, не потерявшие молодости и гибкости, ласкали клавиши фортепиано в пропахшем дымом от папирос, алкоголем и одеколонами клубе, окна которого, находящиеся под потолком, выходили вровень с растущей перед ними травой. С потолков свисали красные китайские фонарики, стены были завешены персидскими коврами, диванчики обиты турецкими тканями, а снующие между сидящими на них, играющими в бильярд или карты офицерами половые были одеты в подпоясанные алыми кушаками вышиванки. — Костя-я, украдешься? — Не сегодня, покорнейше благодарю; наслужился уже на Кавказе, мне хватит. — Да я на полчасика, годы-то не те… — Как любишь ты обижать себя!.. Иди отсюда. Дай поиграть спокойно. — Тц, наиграешься! — Вася, брысь. Тот же мужской голос, знакомый Константину по службе в одном полку, весело забухтел и удалился играть в вист. Где-то, точно крошки золота в земле, просматривались барышни, большей частию позаимствованные из домов терпимости. Те, что в платьях и с напудренными лицами — из десятирублевых; те, что в нарядных пажеских брючках — из пятирублевых; трехрублевые задавали тон и хохотали во все горло, веселясь искренне и для всех сразу, и для всех же раздаривая свое обаяние, свою игривость, свою женственность. Редкие мужчины держали у себя на коленях руки иных офицеров, а вон те — Константин даже хмыкнул — заделали цыганочку и пошли играть в бильярд. Константин, утомившись от Моцарта, стал играть вальс Грибоедова. Один молодой офицерик, явно смущающийся царивших тут нравов, провел пальцами по виску, убирая за ухо светлую, вьющуюся прядь. К нему подскочила, шурша юбками, проститутка, упала ему на колени и скрыла их лица своим веером. Десятирублевая — по виду, трехреблевая — по нраву. Так близко — Константин мог отвлечься от музыкального инструмента назад и увидеть ее смеющийся и что-то горячо шепчущий профиль. — Давай заново это же!.. Константин дрогнул, мазнув по клавишам, и остановился играть, взглянул на просившую проститутку, явно пьяную, уже утянувшую офицерика за руку и потащившую его к остальным нелепо танцующим. В этом пьяном голосе, в этих замутненных вином глазах, выглядывающих над кружевом веера, Константин увидел явные черты знакомого лица. Отвернувшись, Константин заиграл заново. К нему присоединился запоздавший итальянский скрипач, с бесстрастным, красивым лицом прислонившийся к фортепиано. И под вылетающие из-под пальцев звуки, скромно наивные, но осознающие все-все, и от того спокойные, Константину хотелось просто вздохнуть, позволяя племяннику своими силами справляться с горем. Еще несколько лет службы — и Николя получит звание ротмистра, забудет напрочь о низменном и зачерствеет.