***
Они дрались тысячу и тысячу раз. Друг с другом — тоже. Из-за любой мелочи: едва только снятой матерью с бельевой верёвки рубашки; яблока, которых на столе ещё полная корзинка; места на подоконнике, откуда видно самый уголок улицы и тянущуюся мимо дома праздничную толпу. Обычно Порко побеждал. Это были странные победы. Они всегда ощущались во рту горьким и вязким разочарованием. Марсель позволял распластать себя на полу, иногда на голой земле, и тогда покорно протягивал яблоко, улыбаясь. И Порко понимал, что ему не нужно яблоко. Но приходилось забирать его, согретое чужой ладонью, и сосредоточенно грызть, не выдавая ни единым жестом, как он обманут этим триумфом.***
Догонять — как смысл жизни, как единственно возможный выбор. — Будешь бежать за мной, как ищейка? — Марсель склоняется к его уху, почти касаясь губами, злой и пьяно-горячий. Порко чувствует тепло его тела сквозь рубашку, так близко они друг к другу. Марселю кажется, что он ударил достаточно больно, чтобы избавиться от Порко хотя бы на этот вечер. Он возвращается к девушке и, взяв её ладонь в свою, успевает сделать несколько шагов. А потом Порко идёт следом.***
Они возвращаются домой вместе; в какой момент их драки подружка Марселя успела сбежать, Порко даже не обратил внимания. Марсель злобно щурится, облизывая треснувшую губу. Порко шумно дышит разбитым носом. Они ложатся каждый в свою постель, и когда Порко закрывает глаза, к нему возвращается то самое чувство. Оно пожирает изнутри, перемалывает мощными челюстями, не оставляя ничего, кроме запаха крови и ощущения отчаяния. — Да, — произносит он, когда поверх одеяла седлает Марселя и сжимает его бедра коленями. — Да, так и буду тебя догонять. Марсель почему-то не пытается его ударить. Он застывает на несколько долгих вдохов, а потом, вытащив руку из-под одеяла, касается колена Порко. Ничего страшного не происходит, только тварь внутри довольно замолкает. Порко встречается взглядом с Марселем и понимает: в этом и заключался смысл игры. Пальцы Марселя проскальзывают под его белье, заставляя умирать от стыда — он почти раздет и выставлен на обозрение. — Холодно, — говорит Марсель. — Иди под одеяло. Под одеялом становится невыносимо жарко.***
Он так и чувствует себя каждый раз: словно пёс, настигший раненую дичь. Прикусывает кожу на загривке, сминает чужое тело, нетерпеливо дёргает ткань, прижимается, почти полностью обездвиживая. Закрывает собой от любого случайного зрителя. Жадно трогает, вырисовывая раскрытыми ладонями хаотичные линии. Почему-то нельзя коснуться Марселя одновременно везде, каждого открытого или тщательно спрятанного участка кожи, стирая чужие случайные прикосновения. Эта мысль просто сводит с ума. Порко уверен, что делает ему больно. Хотя бы в те моменты, когда Марсель возвращается после очередной боевой вылазки. Когда даже тщательно, до покрасневшей кожи отмытый, он пахнет чем-то чужим. Порко хочется рычать на него, уткнувшись лбом между лопаток. Или бессильно скулить. Каждый раз, когда Марсель уезжает, от него словно отрезают половину. Хуже того, отсекают скальпелем ту его часть, которая ещё умеет находить в жизни смысл. Когда Марсель возвращается, Порко заново делает его своим всеми мыслимыми способами. Он проникает так глубоко, как только может, придвигаясь грудью к мокрой от пота спине. Но этого недостаточно. Он прижимается носом к спутавшимся волосам, судорожно вдыхает. Запах Марселя, тепло Марселя, загар и мозоли на ладонях, дрожание ресниц, поворот головы, шрам под ключицей и сокращающиеся мышцы. Ему нужно всё это без исключения. И Марселю — тоже нужно. Когда он заводит руку за голову, чтобы собрать в горсть прядки на загривке Порко; когда он подаётся назад, разрешая брать себя ещё и ещё глубже. Когда позволяет касаться растянутых вокруг члена мышц или касается их сам, помогая ещё теплому семени пролиться на постель. Они — что-то одно, но не способное собраться воедино, не переломав друг другу кости, не вывернув суставы. И как же мало этого проникновения друг в друга, когда он вбивает Марселя в постель или позволяет ему толкаться в свое горло. — Я знаю твой запах и твой вкус, — произносит он, вырисовывая линию от скулы до губ Марселя. Уголок рта вздрагивает улыбкой прямо под пальцами. — Звучит не очень, не так ли? — Нахер. Просто идеально звучит, — с нажимом исправляет его Порко. Марсель целует его в переносицу, словно ему снова восемь.***
— Сними, — просит он, застав Порко у зеркала в собственной форме. Она почти по размеру, лишь немного свободна в плечах. Легко представить, что это Порко должен завтра подняться в четыре утра и уехать. А Марсель просто провожает его, стоя за спиной — мокрый, взъерошенный, босой, одетый только в брюки и майку. — Думаешь, что я не заслужил бы? — Думаю, что не хочу, чтобы ты лез в это дерьмо. Снимай и забудь даже думать. — Попробуй раздеть меня и отобрать. Порко стряхивает с рукава крошечную пылинку. До четырех утра не так уж много времени.***
Его не просят произносить речей на церемонии погребения. Кто-то другой говорит их. Не потому, что к нему вдруг проявили жалость, а только потому, что здесь он не является никем. Мальчишка в белой рубашке без офицерских нашивок. Чей-то родственник, отодвинуть в сторону, не спрашивая, таким и не давали права голоса. Кто-то и правда толкает его в плечо. Порко отодвигается, не взглянув человеку в лицо. Все они надрываются, не понимая самого главного. Марсель всегда лучше всех умел убегать, вот и сейчас он всех поимел — и горсти земли гулко падают на совершенно пустой гроб. «Это ничего, — думает Порко. — Это все ничего не значит для нас. Я помню звук твоих шагов. Помню запах твоих волос, и вкус крови, и как ощущается каждый шрам, если очерчивать их большим пальцем. И ты ведь никогда по-настоящему, всерьёз и не пытался убежать от меня». Нужно просто его догнать. Это будет не сложнее обычного.