Ведьм у нас сжигают

— " Уж очень подходящий цвет лица для сношения с нечистыми",звучит из уст истца вызывая ужас в глазах Чун Юня. Почему? Он - потомственный экзорцист семьи, что из покон веков защищает эту деревню и сношается с нечистыми!? Бред, великий и всеобъемлющей! Колени подрагивали, рот наполнялся ядовитой слюной, что хотелось только выплюнуть, а столь бедное сердце парня, все никак не могло найти покоя. Он искренне недоумевал, кто мог, а главное, для чего обвинить его в темном колдовстве. Зачем нужно было так нагло врать? От ярости, он сносит со стола всё. Табуретка летит об стену, сотни амулетов сгорают в пламени печи, а любимая кружка бьется в дребезги. Ноги все таки не выдерживают, и юноша склоняет колени. Из глаз незаметным водопадом текли чистейшие слёзы. Слезы, наполненные гневом, отчаяньем и болью. Ему так хотелось кричать от несправедливости. — Чун Юнь? Боги!! Мой дражайший Чун Юнь! - раздается совсем рядом обеспокоенный голос. Юноша, что звал его, падает рядом, обхватив щеки теплыми руками. — Что произошло, мой милый-милый экзорцист? Почему в твоих прекрасных глазах застыли слезы - Взволнованный тон, мягкие руки, что осторожно стирают капли слез с щек. И взгляд, такой глубокий и понимающий. Юноша тонет в нём. В его золотых глазах и мелодичном голосе, в руках нежных да теле горячем, что прижимать к себе страстными ночами так приятно. Так тонет, что от мысли, что скоро это все закончится, сердце разрывается, а тело гниёт. — Син Цю! - Надломленным шёпотом кричит экзорцист его имя. Отчаяние ломает кости и рвет внутренности раз за разом. - Меня завтра казнят. Любимые глаза, напротив, расширяют от неверия, но ловя пустой взгляд Чун Юня, меркнут. Руки сами собой дрожать начинают. На мгновение, наносекунду. Но как же экзорцисту хватает этого времени, чтобы умереть внутри еще раз пять. Он не хочет делать его солнцу больно, не хочет видеть печаль на прекрасном лице и уж тем более его слезы. О, боги, Как же он сожалеет о сказанном. — Я... Я немедленно обращусь в суд с иском! Это же не может быть правдой! - Глаза Син Цю бегают по лицу напротив, не находя покоя. Руки уже ощутимо потряхивает, как и все тело. Хочется сломя голову бежать в суд, к этим дряхлым людям, отстаивая честь своего парня. Хочется кричать, бить и рушить. Хочется остаться рядом, и никогда не отпускать, Его на самом дели и так не отпускают. Держат крепко, стальной хваткой цепляясь за шёлк рубахи. Хваткой такой отчаянно нежной, что все старательно сдерживаемые слезы вырываются наружу. Син Цю плачет, уткнувшись в холодное плечо, пальцами цепляясь за крепкую спину в поражении. Они оба знают, что проиграли. Оба знают, что даже влияния самого короля не будут достаточно, чтобы переубедить людей. Это заранее проигрышная война. И Чун Юнь просто не мог позволить его солнцу умереть вместе с ним, затянуть с собой в этот адский котёл, созданный людьми. — Не стоит, милый. - Дрожащие руки, осторожно вытирают уже чужие слезы. Губы мягко касаются щёк, сцеловывая горькие дорожки. Голос ломается, как и внутренности, но он продолжает шептать успокаивающе, в самые губы, искусанные, с ранками маленькими, что легкой болью бьют от соли слёз - в саму душу, истерзанную, за секунду одним только словом. В кровавые лоскуты. Их ведь теперь и не собрать больше никогда. Но Син Цю готов быть сильным, ради своего Чун Юня. Он готов собрать себя по кусочкам ради одной оставшейся ночи, и раннего утра. Только бы доставить удовольствие в последний раз. Только бы увидеть эту улыбку. Жаркие вдохи наполняют разрушенную комнату, тела только сильнее прижимаются друг к другу, а уста не перестают находить другие, такие родные и жаркие. Холод перестают иметь значение, как в принципе и весь мир вокруг них двоих, сужаясь. Руки экзорциста ныряют под рубаху, жгут кожу чувствительную, поцелуями, отметки на шеи оставляет красные, такие желанные, такие нужные. Оба в этот момент оголенные провода, до дрожи чувствительные и эмоциональные. Син Цю в признаниях любви задыхается, голос весь срывает и льнет-льнет- льнет к чужим, таким горячим рукам. Ноги дрожащие шире разводит, топится в родном омуте страсти и только и может, что принимать, да тело любимое поцелуями одаривать. - Я...так...люблю тебя, мой дорогой, мой потрясающий. - В безумии шепчут уста. Соленые дорожки сами собой текут по молочной коже. Против воли хозяина, скатываюсь по щекам и соединяются с чужими, такими же солеными. И поцелуй их тоже соленый, наполненный до краев горечью, болью и любви, такой невинно чистой и сияюще светлой. Внутри дыра растет с каждым вдохом сильнее, но оба не дают ей и права вырваться сейчас. Потом. Чунь Юнь пальцы из партнера вытаскивает, собой, заменяя, от чего оба в хрипах задыхаются. И двигается медленно, момент растягивая. Мозги плавятся, мысли из головы выгоняя. У обоих, они вообще сейчас больше похожи на один сплоченный клубок и, будь воля Син Цю, он бы полностью сросся с ним, стал одним целым и никогда не отпускал. Поэтому делает, то, что может. Сжимает Чун Юня внутри, ногами талию обхватывает и прижимает сильнее к себе, лицо ладонями сжимает и осыпает морем поцелуев, содрогаясь в оргазме. — Хочу, попросить тебя кое о чем, солнце моё, — спустя долгие минуты спокойной тишины, шепотом просит экзорцист, пряча лицо в плечах, усыпанных алыми признаниями. - Не приходи утром на площадь. Я не хочу чтобы ты видел мою боль. Хочу остаться в твоей памяти таким. Син Цю, на его просьбу только кивает. Слов, чтобы описать всю тут разбивающуюся тоску с печалью, не хватает, и он просто утыкается в голубые волосы, впитывая запах да слезы пряча. Чтобы потом, когда придет время казни, прятаться в темных углах, смотря, как его луна уходит на вечный покой, глотать слезы и умирать там, вместе с ним. В тихом обещании воссоединиться.