Потухнет зажигалка

Привет... Твои глаза по-прежнему сияют так же ярко? Мои — нет.       Йен вздрагивает, когда слышит за спиной эхо тяжелых ботинок.       Йен вздрагивает, когда слышит грохот падающих кусков штукатурки и тихие матерные ругательства, совершенно неуместные в ночной тишине.       Йен вздрагивает, когда цепкие татуированные пальцы со скрипом хватаются за расшатанные перила пыльной лестницы.       Он отсчитывает три шага и лезет в карман за помятой пачкой сигарет старого доброго Морлея с молочным шоколадом. Тугой узел в легких развязывается, и из посиневших от холода губ вырывается облачко пара. Йен разминает замершие покрасневшие пальцы и роется в куртке в поисках затерявшейся зажигалки.       Шаги ускоряются, когда лестница заканчивается. В пустых коридорах, пол которых засыпан старыми окурками и помятыми жестяными пивными банками, слышно шарканье и сбившееся дыхание — у Йена же сердце сбивается с ритма и стучит отрывисто, надломленно. Йен спиной ощущает взгляд потускневших голубых озер. Но Йен не спешит поворачиваться и чего-то ждет, устремляя свой взор в окно с выбитыми стёклами. —А ты че здесь забыл? — напущено нахально и развязно спрашивает хрипловатый голос.       Йен чувствует, как медленно к нему подходит знакомая фигура. Чёрная макушка мелькает в фокусе бокового зрения и запрыгивает на потрескавшийся подоконник. — Микки, ты сегодня не пришёл на работу, — говорит Йен, все ещё не поворачиваясь. Он хмурится, но упорно разглядывает свой район, погруженный в беспокойный сон.       Темные улицы освещены редкими тусклыми фонарями, многие дома стоят в полутьме, из-за чего дворики с маленькими лужайками немного пугают: старые качели перед соседним от Галлагеров доме тихо скрипят и раскачиваются при сильных порывах ветра, не убранный после лета бассейн одиноко плескается маленькой рябью, в которой плавают осенние листья — удручающий вид. Йен со вздохом отворачивается, переводит взгляд на чересчур молчаливого Мика.       Тот щёлкает зажигалкой и подносит пламя поближе к губам. Пламя послушно лижет кончик сигареты и красной искоркой поджигает край бумажки и сушеный табак. Йен как заворожённый смотрит на слишком грациозные для южного гопника движения и не замечает, как Микки недоверчиво смотрит на явно ебанутого Галлагера. — Ты че вылупился? — спрашивает он, недовольно дёргая плечами. В тебе неуловима та прекрасная загадка, Но где ответ? Где всех тех чувств желанных лихорадка, Анахорет? — Почему ты не пришёл на работу? — закатывает глаза Йен. — Не захотел, — пожимает плечами Микки и глубоко затягивается — у Йена так никогда не получается, легкие сразу болеть начинают и горло дерёт. — Ты же в курсе, что не можешь появляться на работе, когда захочешь? — усмехается Йен. — Бля, да че ты доебался? — отмахивается Микки, — Это вообще, бля, мое место, ты не можешь здесь ошиваться, но я пока тебе яйца не прострелил. Вот и ты мне не еби мозги, — Микки угрожающе тянется к пистолету, что спрятан под курткой. — Ты вчера сказал, что я для тебя «давалка», — морщится Йен, — Ты правда так думаешь? — рыжий мальчишка смотрит с такой надеждой, что Микки начинает тошнить.       Эти ебанные изумрудные выразительные глаза пытаются заглянуть в самую сердцевину души упрямого и злобного парня из Саут-Сайда. И Милковича это бесит — этот пидр думает, что знает Микки, возомнил, что разбирается в нем, может заставить его что-то сделать, в конце концов, мальчишка безумного влюблен в него, разве что темные зрачки не приобрели форму сердечек — и это чертовски раздражает.       Микки фыркает, но ничего не отвечает. У Йена что-то неприятно шевелится в груди, что-то больно колит в самое сердце. Кровоточащие раны пульсируют, сигарета в замерших пальцах дрожит, отчего мелкий серый пепел сыпется преждевременным снегопадом.       Очередной сильный порыв осеннего ветра заставляет съёжиться Йена. Он еще больше кутается в легкую куртку и свешивает ноги в потёртых джинсах и кедах с подоконника, через оконную раму. Он наблюдает за еле различимой пожелтевшей травой внизу и слегка улыбается. — Ты че, еблан, прыгать собрался? — с усмешкой спрашивает Микки, — Я с радостью помогу тебе. — И кого же ты будешь тогда трахать в подсобке? — беззлобно отвечает Йен. Он прижимается холодной рыжей макушкой к облезлой стене и роется в карманах в поисках пачки сигарет, чтобы закурить ещё.       На душе погано. Считайте, ему только что разбили сердце. И оно прямо сейчас обливается кровью, в башке целая каша дерьма: мысли, грызущие мозг, неосознанные и бесполезные воспоминания нескольких встреч, голубые глаза, в которых не виден давно утерянный блеск, мягкие губы, растянутые в грубой усмешке, чёрные волосы, торчащие в разные стороны, глупый затасканный шарф — все кажется таким далёким, но очень нужным, будто Микки не сидит рядом. — Блядь, — рычит Микки и быстро поддаётся вперёд, накрывая синие губы своими, горячими и чуть горьковатыми из-за никотина. Йен судорожно открывает рот, пропуская жаркий язык облизывать его верхнее нёбо. Микки наваливается на рыжего мальчишку и упирается рукой в стену около его макушки. Йен быстро и старательно отвечает, будто щенок, который боится, что сейчас хозяин поласкает и бросит его одного на темной улице.       Мик отстраняется, когда легкие лопаются от недостатка кислорода, и жадно вдыхает прохладный воздух. Йен делает то же самое, не сводя глаз с Микки. — Ну, че ты опять вылупился? — в голубых глазах ни единого намёка на хоть мельчайшую и быструю искорку, лишь...безразличие? Йен быстро опускает взгляд. — Зачем ты это сделал? — спрашивает Йен, будто сам не знает ответ. — Думал, мы потрахаемся, но ты холодный, блядь. Я не хочу сосульку в жопе, вместо нормального члена, — отвечает Микки и снова закуривает. Йен делает то же самое.       Только сейчас он замечает, что небо начинает светлеть. Редкие серые облака подставляются ласковым солнечным лучам, выползающим из-за горизонта. Разбитый экран мобильника показывает пять часов утра. Уже рассвет. И приготовлена для нас двоих цигарка И пистолет, Чтоб мы смогли сыграть на максималках.       Йен курит, жадно затягиваясь и игнорируя жгучую боль в легких, потому что от осознания, что Микки сейчас выкинет свой чертов окурок и свалит, гораздо больнее, чем передоз от никотина. Йен не ошибается.       Микки тушит алый кончик сигареты о потрескавшийся подоконник и легко выкидывает его в окно. Йен следит, как падает тлеющий окурок, как рассыпается в воздухе пепел и как все исчезает в предрассветном тумане около земли. Милкович молча спрыгивает с подоконника и уходит. Сначала Йен просто ощущает, как уходит знакомый силуэт, потом слышит удаляющиеся тяжелые шаги развязанной, но грозной походки.       Он слышит, как Микки спускается по лестнице и опять цепляется носком ботинка за какой-то валяющийся камень. Он ругается, а потом все стихает.       Йен тушит свою сигарету, медленно наблюдая за расползающимися крошками пепла. Он сжимает тонкие губы в полоску, прикусывает зубами кончик языка — сдерживает стыдливые и совершенно неправильные слёзы, но они сейчас так необходимы, что тихий всхлип все-таки ломает тишину заброшенного здания. — Почему? — тихо шепчет Йен, — Почему ты каждый раз сюда приходишь, каждый раз целуешь, каждый, сука, раз говоришь, что хочешь потрахаться, но так и не можешь полюбить меня? — он задирает голову к потолку и проглатывает крик, рвущийся наружу — нельзя разбудить рядом стоящие дома, ведь он не сможет никому объяснить, почему ревет как ебанная школьница.       Он сжимает кулаки до белых костяшек, набирает воздух через нос, приваливается головой к прохладной стене и закрывает глаза. Погаснет свет. Потухнет зажигалка.