Время взрослеть

Дождь хлестал наотмашь, был обжигающе-холодным и горьким на вкус. Те, кто выжил, столпились у закрытых дверей — безмолвные, в мокрых плащах, одинаково бледные. Они стояли так уже второй час, но никто не выказывал ни недовольства, ни нетерпения. Яхико умеет выбирать людей. «Умел, — поправил себя Нагато. — Умел». — Возвращайтесь в Аме, — наконец ровно произнёс Нагато, не оборачиваясь к окоченевшим товарищам. — Мы вас нагоним. Никто не пошевелился. Грязные, вымотанные донельзя, ошеломлённые предательством Ханзо, они всё же были членами Акацки. И, несмотря на потерю, они, как и сам Яхико, не сомневались, что именно Нагато — ключ к новому миру, которым они все бредили, о котором мечтали. Дети... Нагато взялся за ручку двери, спросил, не повышая голоса: — Мне нужно повторить? Миг, и во дворе старого домика остался лишь Нагато. Какое-то время он помедлил, а потом резко распахнул дверь. Внутри пахло сыростью и плесенью, но всё здесь осталось таким, как он помнил: большой стол и четыре неуклюжих стула, самодельная школьная доска на стене — если приглядеться, можно даже различить поблекшие рожицы, намалёванные им тысячу лет назад; нелепая деревянная фигурка жабы на полочке; тренировочные штаны Яхико, когда-то аккуратно заштопанные Конан, распластанные поверх сложенных в углу футонов; его собственные дзори, из которых он вырос ещё до того, как они покинули этот дом. Когда-то именно здесь трое оборванных, прячущих страх за оскалом, голодных зверька вспомнили, что такое семья. Она сидела на полу, рядом с телом, вперившись невидящим взглядом в пространство перед собой. Пальцы её автоматически складывали мелкие бумажные цветы, похожие на снежинки. Холмик белоснежных бутонов у её ног стремительно рос. Слева, меж рёбрами, защемило — странная боль, незнакомая. Яхико был мёртв. Он был мёртв, но Конан — жива, пусть даже она так же походила на труп, как тело Яхико, завёрнутое в старую простыню. Пришло время отдавать долги. Кто-то должен был позаботиться о ней, как она заботилась о них обоих, должен был стать новым стержнем, несущей опорой для Акацки. Прежний Нагато — оглушённый, беспомощный, жалкий мальчишка — сжался в точку где-то глубоко внутри, а может, и вовсе покинул свою оболочку, и кто-то другой, собранный, спокойный, взрослый, надел на себя его кожу. Нагато никогда не считал себя ни особенным, ни, тем более, избранным. Он безмерно верил в Яхико. Если кто-то и был способен развести тучи над Скрытым Дождём, то только он. Но Яхико ошибся в одном: мир невозможно подарить. Подарить можно только осознание необходимости мира, а осознанию — теперь он это знал — лучше всего способствует боль. Нагато медленно приблизился. — Конан. Она не слышала его. Или не хотела слышать: замершие на секунду пальцы продолжили плясать, складывая тонкую бумагу — ещё один цветок упал на тело, увяз в ткани, словно корни пустил. Нагато подошёл ближе, почти вплотную; подавил острое желание обнять её, спрятать, как она прятала его в детстве, по ночам, накрывая с головой одеялом, и он засыпал, чувствуя себя надёжно защищённым этой тонкой матерчатой преградой. Сдержался и просто опустил руку на её плечо, сжал мягко, но твёрдо. — Нам нужно уходить. Я возьму... Яхико. — Я останусь здесь. С Яхико, — голос у неё был хриплый и ломкий. Горло на мгновение сжалось, но новый Нагато быстро справился с накатившей слабостью. — Я сказал: мы уходим. Конан посмотрела на него странно, как на незнакомца, но спорить не стала. Покорно поднялась с колен, оправила складки плаща и замерла, безвольно опустив руки. Нагато огляделся в поисках верёвки, которой можно было бы обвязать труп. Путь был не близким, а его руки по возможности должны оставаться свободными: в любую минуту они могли ожидать нападения. Дробить жалкие остатки чакры и использовать клона сейчас было бы самоубийством. Ничего подходящего не попалось на глаза. Вытащив из кучи в углу вторую простыню, Нагато разорвал её на ленты и принялся споро обматывать тело. Через минуту к нему присоединилась Конан. Её движения были деревянными, заторможенными, она путалась и мешала, руки их всё время сталкивались, но Нагато не отстранил её. *** — Скажи, что это глупая шутка, — Конан была в ярости. Тонкие губы её побелели, но голос оставался ровным. Эта была особая ярость, холодная и тихая, самая опасная. Нагато опустил голову, поддел носком сандалии пожухший, скрученный листик — тот тихо хрустнул и рассыпался в прах. Пол в башне был грязным, кое-где темнели катышки сухого крысиного помёта, комочки земли. Бывшая резиденция бывшего правителя Дождя более всего напоминала казарму. Нагато это не смущало, его людей — тоже. Однако комнатку наверху, выбранную Конан, необходимо привести в порядок. — Я жду, Нагато. Он моргнул, возвращаясь в реальность. Конан уже овладела собой, её лицо было непроницаемо и спокойно. Нагато понимал: ей было бы легче предать тело Яхико огню, поставить точку, от которой можно вести новый отсчёт. Но это слишком расточительно. По крайней мере, он убеждал себя, что причина именно в этом. На деле же... Возможности риннегана, постепенно открывавшиеся ему, потрясали. Он чувствовал в себе силу, новую силу — она струилась по венам, циркулировала меж танкецу, пульсировала в висках. Сила дарила уверенность, и это тоже было непривычно. Но даже своей новообретённой силой Нагато был обязан Яхико: его смерть стала катализатором, пробудила способности, о которых Нагато и не подозревал. Яхико был символом всего, во что он верил. Нагато мог занять его место, но заменить его он не мог. Мёртвые заслужили покой, они должны лежать в земле или, развеянные, смешаться с ветром. Это — правильно. То, что собирался сделать он, было неправильно. Противоестественно, жестоко, эгоистично. Он знал это, но не мог отпустить Яхико. Не умел. Труп, прибранный и окружённый защищающими от разложения печатями, лежал наверху, в большой зале. После захвата резиденции Ханзо и стремительной расправы над его соратниками и семьёй прошло ровно семь дней, но Нагато иногда ощущал тяжесть окоченевшего тела на своих плечах, словно он до сих пор нёс его, и эта тяжесть была ему необходима. — Мне потребуется ещё пять тел. Я хочу, чтобы ты позаботилась об этом, Конан. Возьмёшь с собой Какузу и второго новичка — это неплохая возможность проверить, так ли они хороши, как об этом говорят слухи. Она долго смотрела на него, не мигая, затем, круто развернувшись, вышла из комнаты. *** Они почти не разговаривали. Конан избегала его так искусно, что он не сумел бы укорить её в этом, даже если бы захотел. Случайные прикосновения, случайно перекрещивающиеся взгляды обжигали холодом. Теперь она называла его Пейном, и никогда — Нагато. Несмотря на стену отчуждения, возведённую Конан, Яхико объединил их, связал намертво: Нагато носил Яхико на себе, Конан — внутри себя. Акацки росли, подпитываемые свежей кровью, но среди них оставалось всё меньше знакомых лиц, всё меньше тех, кто знал и помнил Яхико. В Амегакуре стекались все, кто был достаточно опасен и самонадеян. Кем-то руководила алчность, кто-то, преследуемый властями, рассчитывал найти убежище в тени загадочной организации, другие охотились за тайными техниками, а кому-то, как Хидану, просто нравилось убивать. Постепенно сформировался костяк: восемь отщепенцев, дезертиров, виртуозных убийц, разыскиваемых родными деревнями. «Жемчужины», — говорил Пейн. «Отличный материал», — глухо усмехался под маской Мадара. Конан презрительно кривила губы. Молчаливое неодобрение Конан тревожило Нагато. Метаморфозы, произошедшие с идеей Яхико, казались ей кощунственными. Она ненавидела Учиху, видя в нём злого гения, отравляющего Нагато своим безумием, однако оставалась неизменно покорной. По ночам, в бывшей спальне Ханзо, Нагато часто задумывался о том, что скрывается за этой покорностью. Он изменился — получил силу, власть, его боялись, его обожествляли. Но Нагато холодел от мысли, что для Конан он, возможно, по-прежнему лишь мальчишка, которому не перечат и позволяют играть во взрослые игры. Он бы никогда не отважился спросить её. С новыми членами Акацки Конан держалась холодно, никогда не вмешиваясь в периодически вспыхивавшую между ними грызню. Они отвечали ей тем же. Дейдара смотрел на Конан безразлично, словно на мебель; Сасори — задумчиво, так, как художник смотрит на девственный ещё холст. Итачи — странно, со смесью жалости и понимания; Хидан провожал её маслеными взглядами, Кисаме — оценивающими. Во взгляде же Какузу нельзя было прочесть ничего. Это устраивало Нагато — нейтралитет был много лучше открытой неприязни. *** Рассвет был грязно-серым, мутным. Острые шпили башен пронзали брюхо огромной, нависшей над Амегакуре тучи. Она стояла спиной, у окна, положив ладошку на мокрый камень оконной ниши. Мелкая морось неприятно жалила кожу, капли оседали на волосах, бумажный цветок поник и тоже стал серым, как всё вокруг. Их осталось пятеро, и от цели их отделял лишь один, последний шаг — Девятихвостый. Этим утром они с Конан отправятся за ним в Скрытый Лист. Хотя Нагато приблизился бесшумно, она, конечно, почувствовала его. Спросила, не оборачиваясь: — Солнце, Пейн. Ты ещё помнишь, какое оно? Он не ответил, опасаясь сказать что-нибудь, что нарушит зыбкий контакт, установившийся вдруг между ними. Нагато стоял так близко, что ощущал лёгкий аромат трав, исходящий от кожи Конан. Наклонившись к её плечу, он втянул этот запах и затаил дыхание, чтобы удержать его, распробовать. Конан обернулась, её рука взметнулась вверх — обнять? Оттолкнуть? Ударить? — но тут же снова апатично повисла. Он решился: привлёк её к себе — слишком резко, не рассчитав силы, оставляя на бледной коже красные пятна будущих синяков; неловко, судорожно ткнулся губами в её щёку, собирая соль и горечь дождевой воды, беспорядочно шаря рукою по плечам, спине, шее, неуклюже путаясь в завитках выбившихся из причёски волос. В ушах шумела кровь, как в детстве, когда слушаешь «море» в ракушке, а тело сотрясала мелкая дрожь. Её губы были плотно сжаты, и он с усилием раздвинул их языком, оцарапав подбородок Конан металлическим шипом. Она была напряжена, как натянутая тетива: холодная кожа Яхико, холодные бруски металла, холодные пальцы — пальцы мертвеца. Это было невыносимо, неправильно, и Конан, не выдержав, отшатнулась, с силой оттолкнув его ладонью. Лицо Нагато мучительно исказилось, губы предательски дрогнули, но он быстро восстановил контроль над собой и натянул привычную маску бесстрастного лидера. В воздухе повисло напряжение, молчание затягивалось. Нагато покачивался, глядя куда-то поверх её плеча, а она рассматривала его лицо — лицо Яхико. Она всегда старалась смотреть Пейну только в глаза: лишь риннеган убеждал её, что перед ней не Яхико, а Нагато. Сейчас же, в эту минуту, она видела именно Нагато — прежнего, растерянного, нуждающегося в ней так же отчаянно, как тогда, несколько лет назад, в их старом домике на границе Аме. Конан вытерла рот и прохрипела: — Не так, Нагато. Он вздрогнул и непонимающе уставился на неё. — Рассей технику. Я приду... Я поднимусь в спальню через минуту, — она отвернулась и устремилась прочь — маленькая, прямая, решительная.