Сталкиваясь с неизбежным

Сатору неспокоен. — Остановись. Еще не поздно. Последние дни его без конца гложет мерзкое предчувствие неизбежного. — Так ты и правда позвал меня, чтобы морали читать? — скучающим голосом тянет Гето. — Сам знаешь, как это может действовать на нервы. Годжо знает. Он несколько лет слушал наставления от Сугуру, до того самого переломного момента, пока все не полетело к чертям. Сатору медленно проходит глубже в дорогую комнату отеля, в которой они решили провести встречу. На самом деле, это довольно мило со стороны Сугуру — появиться здесь. Он ненавидит пользоваться услугами обычных людей. Ненавидит посещать кафе, ненавидит заходить в магазины, ненавидит пользоваться такси, тем более — его явно корёжит от идеи остаться в отеле. Даже на пару часов. Он не садится на кровать — брезгует, потому что постель застилали люди. Не садится и в кресло у кофейного столика, потому что ему кажется, что он непременно запачкается. Максимум, на что он уговаривает себя — опереться на стену у окна и прижиматься губами к кисэру, всем своим видом демонстрируя спокойствие и твёрдость в своем решении. А ещё — готовность уйти в ближайшую минуту, если разговор не повёрнется в иное русло. — Я просто заинтересован в том, чтобы ты не совершил ещё одной грубой ошибки, которая приведет к массовым жертвам. Сатору смотрит на него неотрывно, и в его взгляде целая смесь эмоций — от отвращения до скорби, которую он нещадно забивал в себе все эти годы. — Я действительно совершил одну грубую ошибку в своей жизни. Сказал тебе «нет» на предложение убить ту группу обезьян, которые радовались убийству маленькой девочки, — холодно отзывается Гето. — А если ты про инцидент в деревне — это был первый и необходимый шаг к счастливому будущему для всех нас. Он смотрит Сатору в ответ прямо, раздражённо выдыхая в воздух ядовитый дым и крепче сжимая курительную трубку в пальцах. Что-то скользкое, въедливое, прожигающее словно кислота, опутывает рёбра Годжо, когда он понимает, что они прямо сейчас делают шаг навстречу тому самому неизбежному. Это рождает в нём маленькую скромную панику, скрытую очень глубоко внутри. Там, где всё ещё жива симпатия к Сугуру. — Я могу убить тебя прямо сейчас, — спокойно говорит он. — Но не станешь. Я ведь вовсе не намерен умирать без сопротивления, так что заберу с собой всех обезьян в этом здании. Вряд ли в техникуме обрадуются этой новости, — Гето пожимает плечами и слегка наклоняет голову, словно раздумывая. — Или подожди. Когда тебе было дело до людей или до того, что о тебе думают в техникуме. Нет, скорее, ты не станешь, потому что не хочешь этого делать. У Сатору где-то внутри раздаётся короткое и громкое ругательство. Кто-то маленький и злой в его сознании яростно ненавидит Гето за его прозорливость. Да, верно Годжо не убьёт его, пока у него не останется выбора. Плохо, что он это осознает. Значит, Сатору уже проиграл, и в разговоре, который он так тщательно планировал, нет смысла. Не стоило и надеяться. В конце концов, с террористами переговоров не ведут. Но он всё же попытается, и для более действенного эффекта угрожающе нависает сверху, зажимая Гето к стене. — Слишком близко, Сатору. Это навевает воспоминания. Прямо как во время учебы, когда Годжо лез к одногруппнику в каждую свободную минуту, чтобы раздразнить до шуточной драки. Сатору улыбается, на мгновение увидев в уставшем шамане напротив того самого студента, который с периодическим успехом отбивался от его нападок. — Остановись и исчезни, — твердо произносит он, подходя еще ближе. Ещё немного, и их одежда будет соприкасаться. — Ты знаешь, что тебе выиграть войну невозможно. — Этого никто не может знать, — Гето мрачнеет на вид, а после делает смачную затяжку и выдыхает дым прямо в лицо Сатору. Тот морщится. На губах Сугуру вновь появляется выученная усмешка, а после он двигается в сторону, намереваясь избежать настолько близкого разговора, мягко продолжив. — А мы всё возвращаемся к старым темам. Я уже когда-то говорил — если что-то «возможно» для тебя… — Остановись и исчезни, — прерывает его Сатору и резко ставит руку к стене, преграждая путь. — Даже если я и не хочу этого делать, ты не оставляешь мне выбора. — Не переживай, я не дам тебе возможности. — Сугуру… — Я, конечно, предлагал попробовать помешать моим планам, но твой метод меня не впечатляет, мне жаль. У Годжо нервно дёргается уголок губ, когда Гето наклоняется и всё же сбегает из этой странной ловушки, а после хватает его за крепкое запястье, останавливая. Табак из кисэру, зажатой в чужих пальцах, сыпется на дорогой ковёр. Сугуру оборачивается со скукой во взгляде, вновь показывая настоящее лицо. Он смотрит на пальцы Годжо, вцепившиеся в него с такой силой, что становится больно, а после ведет глазами в сторону, словно выискивая спасительную фразу, которая могла бы помочь остановить весь этот цирк с вразумлениями от бывшего одногруппника. Какая ирония. Гето так долго ему мозги промывал в студенчестве, а теперь самому приходится слушать всё это дерьмо уже от самого Годжо. Тот молчит, потому что понимает, что сломать чужие установки и представления о мире парой фраз явно не получится. И это заставляет его разозлиться сильнее. Сжать чужое запястье, пока не послышится раздраженный выдох, сорвавшийся с губ шамана напротив. Возненавидеть на несколько секунд не только его, но и все вокруг, включая самого себя. У Годжо шесть глаз, но даже с ними он не смог вовремя заметить, в какое чудовище превращается его лучший друг. Он был невнимателен. Он был беспечен. Он полностью облажался. За эту ошибку ему придется испачкать руки в крови и столкнуться с неизбежным. Ему придётся задавить в себе это мерзкое чувство отчаяния и неправильности происходящего, когда он нанесёт последний удар. Ему придётся убить Гето. — Ну и? Будем тут стоять, как два идиота или ты все же решишься напасть по-нормальному? Годжо моргает, возвращаясь в реальность из мыслей о прошлом и того вязкого болота эмоций, которое затянуло его слишком резко. — Слушай… — спокойно начинает он. — Если ты прямо сейчас прекратишь это и просто пропадешь, как тогда на десять лет, я подозреваю, что никто не озаботится твоими поисками. Гето поднимет брови и обращает взгляд к Сатору, внимательно вглядываясь в пронзительный голубой напротив. — Ты пытаешься меня «спасти»? Это всё очень… трогает, — вздыхая, всё же произносит он. — Но у меня есть цель. А ещё — семья. И раз у меня есть хоть один шанс дать им будущее, которое они заслуживают, я им воспользуюсь. — Ты просто подставляешь всех их под удар и обрекаешь на уничтожение. — Я же только что сказал, — мягкая улыбка вновь появляется на тонких губах шамана. — Раз у меня шанс, я им воспользуюсь. Конечно, он не стал бы кидаться с головой в пламя без четкого продуманного плана, но давайте объективно… — Сколько у тебя проклятий? — По тысяче на город. Ты меня в принципе не слушаешь? — Ты ставишь две тысячи проклятий и несколько человек против магического колледжа и меня лично, надеясь выиграть? Ты же не тупой, Сугуру. Ты понимаешь, что шансы на победу близятся к нулю в этом случае. — Правда? — Гето демонстративно закатывает глаза. — Тогда расскажи мне о слабых местах в вашей стратегии, может, это поможет мне приблизиться к выигрышу, раз ты так переживаешь за меня. — Блядь, ты… — Не выражайся. Я почти священнослужитель, имей уважение. — Сугуру. Я не понимаю. Годжо сжимает пальцы на его запястье ещё, но в этом уже нет угрозы. Скорее, просто личная накопленная боль, наконец нашедшая выход в чистой злобе. — У тебя нет шанса, — выплёвывает он. — Ни единого. Все проклятия будут изгнаны. Все твои последователи будут убиты. Ты будешь казнён. — Смотрю, ты вообще в меня не веришь. А в техникуме все было иначе. Мы даже умудрялись друг друга поддерживать. Сугуру выдергивает руку из чрезмерно сильной хватки и недовольно смотрит на оставшийся красный след от чужих тонких пальцев. — И тем не менее…спасибо. Это была довольно странная попытка уберечь меня, но я ценю. — Прошу тебя. Гето поднимает взгляд. Сатору сжимает кулаки, еще не понимая, готов ли он закончить весь этот бред прямо сейчас. В плане, да, они так давно не виделись. И всё так изменилось. Когда-то Сугуру был серьезнее, хотя бы на вид. А еще внимательнее к другим людям. В частности, к Сатору. Не то, чтобы они были не разлей вода — их союз строился на когда-то равной силе, постоянных спорах и вынужденном соседстве, но всё же… Всё же они были друг другу ближе, чем кто-либо. А теперь он считает нормальным просто заявиться спустя столько лет с легкомысленным «привет, Сатору» и объявлением войны. И улыбкой этой его мерзкой — широкой, выученной, почти надрывной. Без доли искренности. Его следует убить — приговор уже давно вынесен, но одновременно с этим… — Я не хочу. Прошу тебя. Остановись. Это ведь всё еще он. И теперь Сатору видит его даже за этим странным напылением новой неуместно весёлой личности, насмехающейся над человечеством и бредящей невозможной идеей. Это всё ещё он. В нём всё ещё жива та странная боль, с которой он уходил. В нём всё ещё есть свойственная ему решимость в убеждениях и готовность положить жизнь за них. В конце концов… если заставить его быть искренним, если содрать эту мерзкую въевшуюся в него маску, он даже смотрит иначе. Смотрит, как тогда. Десять лет назад. — Ты собираешься разрыдаться здесь? Сатору смаргивает странную влагу, раздражающую глаза. Она поблескивает на белых ресницах, но не падает на щеки. Нет, он не разрыдается. Но… глупо как-то. Он вроде впервые такое чувствует. Просто дело в том, что ему и правда не оставляют выбора. Гето умрёт двадцать четвёртого декабря, в Ночной Парад Ста Демонов, и убьёт его Годжо. Эта мысль — чистая и ясная — комкается неровным шаром, застревает где-то в горле, мешая нормально вздохнуть и после плавится, окутывает внутренности, бежит по венам прямо в мозг, мешая нормально сосредоточиться. Он действительно впервые это чувствует. Отчаяние. — Сатору. От Гето пахнет благовониями и совсем немного чем-то химическим, слегка раздражающим обоняние. Антисептик? Годжо чувствует это, когда попадает в чужие объятья. — Ты всё же снизошел до простых человеческих эмоций? Как всё поменялось. Я-то помню тебя придурком-переростком с большим самомнением, идиотской улыбкой на все лицо и неумением о чём-то переживать, — негромко и спокойно говорит Гето. — Стареешь. — Не тебе говорить про идиотские улыбки. — Это часть образа. В любом случае, я хотел сказать, что ценю твою просьбу, но вынужден в ней отказать. Годжо как-то неловко тянет руку, выпутываясь из бесконечного наслоения ткани одеяния Сугуру и всё же находит его спину, прикладывая к ней ладонь. Гето обнимает крепко. Как, впрочем, и всегда. Сатору от этого начинает подташнивать — он понимает, что это происходит в последний раз. Ему, на самом деле, не хватало. Ощущения, что он рядом. Что он есть. Что он жив. Не то, чтобы Годжо ночами не спал, раздумывая о нем, но этого так не хватало. — Это довольно мило, — хмыкает Гето, кладя подбородок ему на плечо. — Что? — Что ты вообще реветь умеешь. — Просто нечасто приходится собственными руками убивать близких людей, ты уж пойми. — Близких? — Сугуру прикрывает глаза, пряча улыбку в тёмной ткани формы техникума. — Сатору. Я и правда не собираюсь давать тебе возможности этого сделать. — Я сильнее. — Пусть так. Но на моей стороне справедливость, и это неплохо мотивирует. — Эти твои бредни… — Если я и правда тебе близок, ты мог бы уважать дело всей моей жизни. В конце концов, я и ради тебя стараюсь. Но всем нам придётся много работать для достижения счастливого будущего. Годжо вздыхает, стискивая его в объятьях. Идиот с идиотскими идеями. Пахнет от него идиотскими благовониями и то, что Сатору несмотря ни на что, хочет, чтобы он изменил мнение и просто-напросто сбежал — тоже полный идиотизм. — Как же ты мне отвратителен. — Я чувствую, — Гето понимающе похлопывает его по спине, игнорируя начавшие ныть от сильных объятий ребра. — Это нормально. По твоим меркам, я вроде как предал и техникум, и наши идеалы, и, получается, тебя лично. Годжо тихо смеется, горячо выдыхая ему в шею. Мудак. Он всё прекрасно понимает. — А по твоим? — Я выбрал свой путь. Мне пришлось сделать определённые вещи для определённых целей. Для тебя это могло казаться неправильным, но чуть позже ты поймёшь, что новый мир, который я предлагаю, стоит каждого разрушенного мною принципа. Годжо, на самом деле, стоило готовиться иначе к этой встрече. Ему нужно было сделать какую-нибудь презентацию на два часа с разъяснениями, почему эта потрясающая идея «нового мира для избранных» обречена на провал и не нуждается в реализации. Тогда, может… — Помнишь те вечера выходных, когда мы возвращались в общежитие после бара? — внезапно спрашивает Гето, выдергивая Сатору из мыслей о том, какое ругательство он бы расположил на втором слайде. Это… немного неожиданно. — Да. — Мы могли бы делать так снова. Только возвращаться будем в дом где-нибудь недалеко от Токио. Годжо смешно. Он всё же не выдерживает и глухо смеётся, потому что Гето окончательно скатился в бредни. «Возвращаться будем в дом где-нибудь недалеко от Токио», ага. А ещё разобьют сад на внутреннем дворе и будут там копаться, отдыхая после геноцида людей по всей планете. — Не могу понять, ты сейчас издеваешься или и правда просто сошёл с ума. — Подумал, что раз ты хочешь меня уберечь, может, хотел бы и большего. И оно ведь возможно. Годжо чувствует, как слегка вздрагивает чужая спина под его ладонью. И закатывает глаза, понимая, что Сугуру всё же издевается. И смеётся ещё, придурок. — Ай… — как-то равнодушно реагирует Гето на болезненный тычок в ребра. — К чёрту иди со своими шутками. Сугуру вздыхает и отстраняется, сохранив самодовольную улыбку на губах. — В любом случае, я планирую не быть убитым в ближайшее время — неважно от чьей руки. Не думай об этом. — Планы имеют свойство рушиться. — Что ж. Значит, я поставил не на те карты, — Сугуру слегка пожимает плечами и прикрывает глаза, принимая самый дружелюбный вид из возможных. — Мне уже пора, Сатору. Было приятно увидеться. Вновь эта маска. Годжо морщится от отвращения. А после вновь перехватывает чужое запястье и дёргает на себя с силой, возвращая шамана в подобие объятий, которое теперь больше походит на жёсткое задержание. — Я не знаю, что произошло, — Сатору говорит тихо и холодно, впрочем, зная, что Гето все прекрасно слышит, вплоть до слегка сорвавшейся интонации посреди предложения. — Я не знаю, почему ты делаешь всё это, если три с лишним года ты втирал мне совершенно противоположное. Я не знаю. Годжо слышит усталый выдох. — Но? — Но у тебя еще есть шанс просто пропасть и больше никогда не появляться на горизонте. — Опять за св… — Я не могу не пытаться тебя отговорить. Ты… — Сатору морщится снова, чувствуя, как что-то влажное все же быстро скользит по щеке. — Просто исчезни. Сугуру смотрит на него, и во взгляд возвращается привычная усталость. Он, в целом, выглядит уставше. Наверное, многолетняя подготовка к войне отняла силы. А после Сатору прикрывает глаза и выдыхает, когда Гето приближается и накрывает его губы своими. Поцелуй выходит долгим и странным — отчасти потому, что в нем совсем не было нежности, отчасти из-за того, что пара слез всё же прокатились вслед за первой и придали ему вкус. Гето хмыкает, не прерываясь, а после широким жестом ладоней приходится по плотному торсу Сатору, сминая ткань его формы, и останавливается на лопатках, словно поддерживая. Прямо как тогда, после бара. Годжо морщится от нахлынувших воспоминаний, которые он уже успел похоронить в памяти. Очень давно, когда они еще жили в общежитии, в какой-то момент для них стало нормальным запираться вместе на несколько часов, с юношеским интересом познавая все способы сбежать от реальности с помощью друг друга. Годжо помнит, что Сугуру ненавидит, когда в постели его дёргают за волосы, а еще терпеть не может лёгкие прикосновения — для него это всё равно, что щекотка. Зато любит касания на бёдрах и сильные укусы на плечах. В процессе чаще молчит и выдаёт его возбуждение лишь частое громкое дыхание. Ещё он любит просто молча лежать в обнимку после, не засыпая и не разговаривая. Сатору был полной противоположностью. Он любил нежности, громко оповещал о том, как ему хорошо, не стесняясь тонких стен общежития, а ещё был не против, если Сугуру впивался пальцами ему в волосы. Не стеснялся нести какую-нибудь чушь, пока Гето сопит ему в шею, словно они ничем особым до этого не занимались. Но конечно, парой они определённо никогда не были. Просто они были друг другу ближе, чем кто-либо. Гето отстраняется, задумчиво прикладывая пальцы к губам. — Чувство странное. Годжо закрывает глаза, загоняя свою боль в уголок нервной ухмылки, которая появляется на его губах. — И правда. — В любом случае, я помню, что это хорошо помогало забываться на время. — Подкаты у тебя тоже до сих пор странные. — Главное, что с тобой они срабатывают, — Гето прижимается сильнее, скользя пальцами под край верхней части формы. — Срабатывают же? Годжо смолкает, чувствуя тепло от его руки, а после вздыхает и целует его сам, так и не открывая глаз. Сатору неспокойно, потому что ничего не изменилось. Он по-прежнему не может спасти тех, кто не желает спасения, даже если это Сугуру Гето. Он по-прежнему один на один с неизбежным. *** — Больно? — …просто пиздец. — Не выражайся. Ты же почти священнослужитель. Сатору ведет бедрами вперед, медленно толкаясь в чужое тело и с каким-то странным наслаждением наблюдая за тем, как Гето все сильнее хмурится и часто дышит, отчаянно пытаясь привыкнуть. Это… мило, наверное. Видеть, что он наконец-то он забыл про свои ужимки и теперь абсолютно искренен. В каждом своём выдохе, в каждом тихом стоне, сорвавшемся против воли, в каждом движении — совершенная искренность. Годжо улыбается ей, ведет ладонью по твёрдому бедру Гето, почти обжигая прохладную кожу касанием, а после наклоняется к нему ниже. На самом деле, даже когда они играли в эти отношения без отношений, Сугуру крайне редко соглашался брать принимающую сторону, поэтому сегодня, видимо, всё происходящее — просто подарок за долгое отсутствие. Сатору его оценивает по достоинству, смакуя каждую секунду их близости и не упуская ни единой детали. У Гето на скулах румянец. Еще у него покраснели кончики ушей. Пальцы крепко стискивают смятую под ними мокрую простынь, и ему, кажется, бесконечно тяжело пытаться получать удовольствие от всего происходящего, но он всё же пытается. Чёрные волосы растрепались на подушке, полностью открывая его бледное лицо, и Годжо так нравится просто видеть всё это. Сатору находит его красивым. У Гето специфичная внешность, но Сатору нравится все, начиная от пары полос под глазами от усталости и заканчивая этой его дурацкой любовью к необъятным одеяниям, которые надёжно скрывали всё его тело, хотя ему было чем похвастать. Не вылезает с тренировок, наверное, в промежутках между построением грандиозных планов геноцида всего человечества. Если подумать, они бы действительно могли когда-нибудь возвращаться вместе в один дом где-нибудь близ Токио. Может, действительно бы выращивали что-то на заднем дворе. Планировали бы путешествия для влюбленных, ругались бы из-за ремонта, мечтали бы о чем-то большем, чем просто секс после бара. Но Гето решил глобально изменить мир, выбрав самые худшие инструменты воздействия. И это невозможно принять. Так что у них остаётся одна ночь на двоих, прежде чем всё окончательно канет в пропасть. И Сатору намерен выжать из неё всё, что она может ему дать. Он касается — нагло и не всегда там, где нравилось бы другому, шепчет мерзкие комплименты на ухо, посмеивается над попытками Сугуру огрызаться в ответ, и двигается, ловя чужое дыхание и срывая короткие поцелуи. Ему нравится, как постепенно второй расслабляется под его руками, как всё более охотно его принимает чужое тело, а ещё — что Гето на самом деле почти не изменился. Вся эта напыщенность, въевшаяся в него вместе с выбранным образом, созданным, очевидно, для последователей в его секте, исчезла, стоило только опрокинуть его на кровать и заставить содрогаться от каждого касания. Сатору вновь видит его и упивается им, находя успокоение в очередной язвительной фразе, срывающейся с чужих губ и в каждом глубоком вздохе, что со временем становились громче. Ему хорошо — Годжо помнит, как это выглядит, как это звучит и как это чувствуется. Он уверен — Сугуру точно так же помнит всё о нём самом. И от осознания того, что всё это происходит в последний раз и спустя такой огромный пласт времени, делает больно, но Сатору старается просто не думать об этом. Как Гето и сказал… всё это действительно помогает забыться хотя бы ненадолго. Годжо проводит длинными пальцами вдоль пресса, очерчивая грубые линии натренированного напряженного тела, накрывает ладонями чужую шею и сжимает пальцы, просто из интереса. И млеет, когда Гето не противится этому, а просто подставляет горло и слегка прогибается в спине при очередном толчке. Вашу же, черт возьми, мать… Ну почему все просто не может пойти другим путем? Годжо сносит крышу. Он стискивает Гето в объятьях, болезненно целует в шею, оставляя темнеющие пятна на белой коже, путается в чёрных волосах пальцами и стонет — громко и не сдерживаясь, когда тоже чувствует постепенно все сильнее накатывающие волны удовольствия. Движется грубо и быстро, впрочем, даже успевая с самодовольством подумать о том, что в соседнем номере точно слышен этот противный стук кровати о стену. Ластится обрывистым прикосновениям Гето — к лицу и шее, кусает мягкую кожу на чужих плечах в каком-то садистском приступе, а после всё портит. — Сукин ты сын, — резко выругивается Гето, почти подскакивая, когда чувствует мерзкое растекающееся тепло внутри себя, и Сатору устало валится на него сверху. — Я тебя прикончу, клянусь, и сделаю так, что хранить в урне будет нечего, чертов ты муда… — Лучше заткнись, — улыбается Годжо, довольно прижимаясь к Сугуру, но после всё же приподнимается на локтях. — Смотри… мы, к тому же, еще не закончили. Он опускает руку на член Гето и обхватывает его в плотное кольцо пальцев, срывая шумный вздох, перебивший очередное ругательство. А после берет быстрый темп, намереваясь довести его в эту же минуту, и целует, впрочем, тут же получая болезненный укус. Годжо фыркает от сдерживаемого смеха ему в губы, чувствуя на языке солоноватый привкус крови. Как он его разозлил, надо же… Разве это в первый раз? — Да ладно, тебя это так выбесило? — Мудак, — неожиданно чётко доносится от Гето. Годжо прикусывает нижнюю губу, где теперь красовалась маленькая ранка, поблескивающая красным на свету. Он задумчиво оглядывает напряжённое лицо Сугуру, отчаянно пытающегося на время забить на мерзкое ощущение внутри, чтобы просто получить свою часть удовольствия, и хмыкает, останавливая руку. Гето цыкает — разочарованно и зло, но больше комментариев насчет всего этого цирка не дает. Просто раздражённо отворачивает голову и дышит глубже, восстанавливая дыхание. — Эй, дай мне извиниться, ладно? — Сатору по-прежнему улыбается, наблюдая за быстро бьющейся жилкой на чужой шее. — Будет хорошо. — Делай уже хоть что-то. Язва. Годжо вздыхает, на секунду давая себе передышку и просто утыкаясь лбом в ключицы Гето. Но все же… бесить его приятно так же, как и десять лет назад. И тепло с ним так же, как и десять лет назад. И все эти оскорбления вперемешку с угрозами на самом деле не стоят ни йены. Как и десять лет назад. Да, они никогда не были лучшими друзьями в типичном понимании. Они никогда не были парой в типичном понимании. Они просто были двумя наиболее близкими друг другу людьми, и никакие споры или разное мировоззрение не могли этому помешать. Вот и сейчас, Гето все же расслабляется постепенно, когда Сатору дорожкой поцелуев спускается к его бедрам. Он всё же поддаётся, шире раздвигая ноги и позволяя действовать свободнее. Годжо когда-то был отвратителен в минете, кстати, хотя с рвением вызывался пробовать его делать. Не знал об этом примерно до их четвертого раза, пока Гето тактично не сообщил, что он вообще почти ничего не чувствует. Но времена меняются. И лучше бы Сугуру не знать, откуда он всего этого понабрался, но — думает Сатору, когда слышит удивленный стон сверху — его извинения явно примут. А еще Гето умеет, оказывается, издавать звуки громче и интереснее, чем просто яростное дыхание, и это неожиданно мотивирует. Годжо высовывает язык и проходится по стволу снизу-вверх, прежде чем плотно накрыть головку губами и скользнуть вниз, принимая сразу половину. Он закрывает глаза, слыша сдавленный стон сверху и поджимает пальцы ног, чувствуя какой-то идиотский восторг от того, что все это в принципе происходит. В голове не остаётся ни единого уголка для мрачных мыслей о прошлом и будущем. Есть только довольно приятное настоящее. Очень желанное, на самом деле, и случившееся внезапно. Когда он берет член полностью, Гето ведёт бёдрами вперёд, прогибаясь в пояснице, и Годжо сильно вцепляется в его бёдра пальцами, почти царапая белую кожу. Потому что так — у них еще не было. Потому что так — дико хотелось. Потому что Сугуру наконец-то вышёптывает его имя, вымаливая ещё, потому что чужие пальцы на затылке едва ли не вырывают волосы, потому что дыхания не хватает от самого наблюдения и осознания чужого удовольствия, а не только от члена в глотке. Сатору чувствует набегающие слезы в уголках глаз — чисто физиологическая вещь, но боится останавливаться, потому что хочет, чтобы Сугуру было действительно хорошо, и чувствует, что это «хорошо» где-то совсем близко, в паре движений головой. И когда он все же не выдерживает и решает взять себе секунду для того, чтобы перевести дыхание, сильная рука на затылке не даёт этого сделать. Годжо распахивает глаза, тут же поднимая взгляд, и встречается с темными глазами Гето. Он приподнялся, чтобы видеть абсолютно все происходящее и смотрит слишком внимательно. Слишком выжидающе. Это заставляет покраснеть не только от нехватки воздуха, но и от прожигающего смущения, а после слёзы все же катятся по щекам. — Сатору, — выдыхает Гето, сильнее сжимая пальцы на белых волосах. И Годжо дёргается, чувствуя как в горло ударяет сперма, но не может уйти из крепкой хватки и просто жмурится, отчаянно пытаясь выпрямиться. Когда ему дают это сделать, он содрогается, падая рядом на простыни, и наконец делая вдох. Жадно дышит, чувствуя горячую влагу на губах и во рту, и всё ещё не открывая глаз, просто пытаясь отдышаться. — Ну… — слышит он сверху. После этой многозначительной реплики следует тихое шуршание салфеток, а после Годжо чувствует чужие ладони на своем лице. Он кривит губы и пытается избежать касаний, но руки Сугуру сильнее. — Ты прощён. Если честно, хочется обдать его таким потоком проклятий, что самому странно от собственной злости. Но, во-первых, Сугуру тут же принимается мягко оттирать его лицо, а во-вторых… проклятиям Гето только обрадуется. Поэтому не остаётся ничего, кроме как найти остатки сил на самодовольную усмешку и одно глупое и непродуманное: — Придурок. *** Сатору ждёт Гето из душа, рассматривая его кисэру и стоя у окна. Трубка необычная, явно где-то заказывал. Не поленился и, наверное, сам разрабатывал дизайн. На кисэру есть изображение дракона — одного из старых проклятий Гето, которого вроде как не стало после стычки с папашей Фушигуро. Забавно это — любить свои проклятия. Сугуру часто видел их только как материал для использования, но некоторые всё же находили у него некое подобие симпатии. Годжо помнил, как Сугуру порой почёсывал проклятого духа от того же Тодзи, словно домашнего питомца, пока раздумывал над чем-то. Помнил, как Гето одобрительно шептал что-то своему огромному призванному скату. И тем не менее, сколько бы этой странной любви у заклинателя к своим проклятиям не было, сейчас он готов всех их пустить в расход. Как бы сильно он не любил свою «семью», он поведет всех их в бой и явно будет требовать от них полной отдачи. Странный он. Сугуру. — Я мог бы дать тебе закурить, но табака больше нет, — доносится со стороны ванной. Сатору оборачивается на Гето. Тот не спеша проходит в комнату, поправляя пояс на отельном халате. Длинные влажные волосы откинуты назад, но челка уже пытается вернуться на исконное место и задорно торчит из всеобщей копны. Годжо ухмыляется этому. — Оденься уже. — Что ты там не видел, — пожимает плечами Сатору, проводя пальцем по резьбе на трубке. И недовольно экает, когда в него с силой кидают второй халат. — Ладно. Гето вздыхает и тянется к своей одежде, лениво проверяя карманы и не надеясь на удачу. — Что ищешь? — Сигареты. Думал, может хотя бы они… — Возьми у меня. В брюках, в левом кармане. Сугуру подозрительно смотрит на Годжо, а после послушно исполняет сказанное, пока тот занят завязыванием самого идиотского девчачьего банта, который только было возможно сделать из местного пояса. — На самом деле, — тянет Сатору. — Я думал, ты не захочешь здесь задерживаться даже на пару лишних минут. — Сегодня сделаю исключение. Как вернусь к себе, потрачу час на то, чтобы отмыться от обезьяньего запаха, не волнуйся. Так что… ты и правда стал курить? — Гето поднимает брови, тоже подходя к окну и приоткрывая его, зажимая в пальцах сигарету. С улицы слышен шум дороги — город не спит даже ночью. — Нет. Это для Сёко. Она, в целом, бросила, но от предложенной сигареты вряд ли откажется. Так что радую её иногда. — Мило, — Сугуру делает первую затяжку и щурится, вглядываясь в улицу. Если подумать… он и сам начал курить из-за Сёко. Она была зависима от этого, а ему просто хотелось иметь лишнюю возможность поболтать с ней в свободное время в первый год обучения, когда общение с язвительным Годжо совсем не задавалось. Потом это вроде как помогало снимать стресс. Потом переросло в привычку. — Как она? — Хорошо. Её все любят, — отзывается Сатору, откладывая кисэру на стол рядом. — Отрастила волосы. Постоянно работает. Всё ещё любит выпить. Гето слегка улыбается. — Отрастила волосы? Наверное, ей идет. — Ага. Но до твоих ей еще далеко. Все десять лет не стриг? Годжо хмыкает и смешливо смотрит на шамана, ожидая колкости в ответ. Но ничего не происходит. Гето просто мирно курит дальше. — Что, никакой реакции не будет? — Просто вспоминаю тебя с членом во рту, и сразу так спокойно на душе… — Заткнись. Сугуру тихо смеется, сбивая пепел. А у Сатору щеки вновь жжет неприятно — так, что хочется приложить лед. — Я тут подумал… — всё же произносит он через минуту. — Про дом неподалеку от Токио и всё такое. — Ну? — Здорово было бы. — …Было бы, — кивает Сугуру, делая последнюю затяжку. Впрочем, в его взгляде Сатору не видит радости. Да, всё же Гето не тупой. Он понимает — этот разговор ничем хорошим не кончится. И дома никакого у них не будет. Годжо всё же почти решается на ещё одну бесполезную беседу и даже набирает воздуха для атаки аргументами, но после останавливается, вновь столкнувшись со спокойной уверенностью в тёмных глазах. Жаль, что вот только Сатору неспокойно. Потому что Гето не свернёт назад. И уговаривать тут нет смысла. А потому Годжо просто устало утыкается лицом в чужое плечо, склоняясь. Неудобно, конечно. И сигаретами воняет невозможно. Зато Гето тут же принимается перебирать пряди его волос, и в этом даже есть что-то успокаивающее. Время ненадолго останавливается, пока они стоят в этих недо-объятьях. В голове — словно вакуум, и внезапно кажется, что всё происходит не взаправду. Им словно снова по семнадцать, и Гето курит обычные сигареты, в голове у него нет идиотских идей, и убивать его за них не придётся. Они замирают на несколько мгновений в наполненном жизнью Токио, и кажется, что даже сердце пропускает пару ударов. А после время вновь начинает свой ход, и Годжо закрывает глаза, прежде чем окончательно принять это. И когда он всё же сталкивается с неизбежным — в последних лучах уходящего солнца, двадцать четвёртого декабря — он, наконец, полностью спокоен. Он открывает глаза, медленно выдыхая в чужое плечо. Ещё несколько секунд смотрит в холодную стену, запачканную широким кровавым следом от спины Сугуру. И поднимается с колен, стараясь не смотреть на улыбку, впечатанную в мёртвые разбитые губы самого близкого человека, который у него когда-либо был.