***
Когда Уэнсдэй выходит из комнаты, Тайлер — нет, кратковременное помутнение рассудка, галлюцинация в обличье Тайлера — не выходит следом. Не идет за ней через ворота Невермора, не проскальзывает с ней в семейный катафалк. Уэнсдэй позволяет себе лишь толику гордости за то, какая извращенная и нестабильная у нее психика — даже если невольно сотворить себе воплощение собственной неудачи и слабости еще надо ухитриться. Она и не осознавала, что способна так себя истязать. Дядя Фестер, как самый склонный к мазохизму в их семье, определенно гордился бы ею. Но потом приходят сообщения. И вдруг Тайлер дышит ей в шею, заглядывая в телефон через плечо. — Кухонный нож в голову? О, я тебя умоляю… — насмешливо фыркает он. Уэнсдэй напрягается. Мать поочередно смотрит то на нее, то на отца, но, сидя напротив родителей, Уэнсдэй ни за что не даст понять, что испытывает очередной приступ галлюцинаторного безумия. — Мои угрозы хотя бы гарантировали тебе хорошее времяпрепровождение. Тайлер придвигается ближе к ней и заполняет ее личное пространство даже не прикасаясь. — Я ведь знаю, что ты хочешь приятной медленной смерти. Все это он тихо произносит ей на ухо. Кожу покалывает, и Уэнсдэй старается не шевельнуть ни единым мускулом на лице. Мать задумчиво на нее смотрит. — Я собирался не торопиться с тобой, — у Тайлера горячее дыхание, хрипловатый тон, — тянуть до тех пор, пока ты не начнешь умолять меня… Уэнсдэй резко поворачивается к нему, чтобы возразить. Я бы никогда не стала умолять, висит у нее на кончике языка. Но Тайлера нет. Рядом только рюкзак с выздоравливающим в нем Вещью. Мимо проезжает большой грузовик, и катафалк мягко покачивается. Уэнсдэй тяжело выдыхает через нос. — Что такое, милая? — спрашивает Мортиша. Уэнсдэй пристально смотрит на мать. От ее понимающей улыбки становится тревожно, но мать часто так улыбается. — Просто смотрю, что с погодой: похоже, надвигаются тучи. Я бы хотела прогуляться вокруг дома, когда мы вернемся. — О, прелесть! — мечтательно вздыхает мать, тоже глядя в окно. Она изучает небо, и на лицо Уэнсдэй возвращается привычная хмурость. — Думаю, ты права, Уэнсдэй. Я бы даже сказала: похоже, надвигается настоящий шторм. Уэнсдэй ничего не говорит. Как и Тайлер. Потому что Тайлера здесь нет.***
Но Тайлер есть. Он появляется в ее спальне по ночам, просматривает ее рукописи, копается в коллекции костей. Следует за ней по территории семейного поместья. Он тихо смеется ей на ухо, когда она проверяет силу новых электрошокеров — старые до сих пор лежат в полицейском участке округа Джерико. — Ах, воспоминания, — счастливо вздыхает Тайлер, когда Пагсли начинает кричать. Чтобы заглушить его слова, Уэнсдэй повышает напряжение. Она даже не может представить, что это лицо Тайлера кривится от боли, потому что лицо Тайлера блаженно улыбается ей рядом.***
Уэнсдэй знает, что Тайлер, настоящий Тайлер, сбежал в тот день, когда она покинула Невермор. Чтобы сообщить эту новость, шериф Галпин позвонил им на домашний телефон. — Будьте начеку, он может попытаться прийти за вашей дочерью, — выдавил из себя отец Тайлера полным стыда и сожаления голосом. — Простите. — Не волнуйтесь, шериф, наши питомцы как раз стали беспокойными, мы отпустим их свободно гулять по территории и заставим патрулировать периметр двадцать четыре на семь. Всегда хотел увидеть, как наш милый Теночито сразится с хайдом, он у нас с тех пор, как был совсем маленьким грифончиком, — ответил Гомес сначала успокаивающе, а потом мечтательно. Уэнсдэй решила не ждать окончания разговора. Тайлер, сдавленно посмеиваясь, последовал за ней в ее комнату.***
Тайлер смотрит на нее как раньше, до полицейского участка — с невольным весельем, с обожанием, широко раскрытыми глазами. Правда, раньше он смотрел на нее так, когда она говорила без лишних церемоний, когда танцевала, когда шла навстречу его попыткам сблизиться — если не сразу, то хотя бы через некоторое время. Теперь же он смотрит на нее так, когда она расчленяет жабу, чей яд нужен ей для изучения. Когда она перед еженедельной медитацией просит Вещь подтянуть кандалы на дыбе на планку выше. — Если бы я попросила навсегда оставить меня в покое, ты бы согласился? — огрызается Уэнсдэй во время одной из таких медитаций, как только Вещь оставляет ее одну. Тайлер пожимает плечами. — Ты правда считаешь, что все станет как раньше, если больше никогда меня не увидишь? Ты все еще думаешь обо мне, поэтому я здесь. — Поэтому ты здесь? — требовательно переспрашивает Уэнсдэй. Тайлер молча скользит взглядом по ее телу — от кончиков пальцев вздернутых над головой рук до скованных лодыжек. Уэнсдэй кипит от ярости. Кипит уже несколько недель, с самого полицейского участка. Так вот ты какой? Такой ты на самом деле? Она не говорит ничего вслух, но Тайлер все равно понимающе улыбается. — Не знаю, Уэнсдэй, такой ли?***
Проблема в том, что Уэнсдэй не нравится, когда ее дурачат. Она хочет знать. Кто такой Тайлер Галпин на самом деле? У него получилось так фантастически ею манипулировать, потому что он злой гений? Ее правда было так просто обмануть бесхитростной улыбкой? Неужели она настолько легко отказалась сомневаться в его намерениях только из-за того, что он проявил к ней интерес? Из-за того, что она позволила своей затворнической чувствительности превратиться в такое отчаянное одиночество, что он сразу его считал? Как она могла не разглядеть, что он делает? Как она могла не разглядеть его самого? И кем он был на самом деле? Как много из того, что он позволил ей увидеть, как много из того, что происходило до, было настоящим? Или единственным настоящим Тайлером был Тайлер в полицейском участке, Тайлер после? Уэнсдэй не знала. И ненавидела не знать.***
— Я совершил ужасный поступок, — произносит Уэнсдэй, сидя за столом. Тайлер смотрит на нее с другого конца комнаты, где только что разглядывал развешанную на стене коллекцию средневекового оружия. — Что? — Я совершил ужасный поступок, но, клянусь, — продолжает Уэнсдэй, зачитывая с только что напечатанной страницы, — я не ужасный человек. Тайлер молчит. — Признаю, это была убедительная ложь, — натянуто говорит Уэнсдэй. — Я поверила без вопросов. Она не знает, зачем это делает. Тайлер фыркает. — Потому что ты этого хотела. — И с чего бы мне хотеть поверить, что ты хороший человек? — Не знаю, Уэнсдэй, с чего бы? — довольно смотрит на нее Тайлер. Уэнсдэй так жаль, что в действительности он не настоящий — иначе она смогла бы отвесить ему пощечину. — Веришь ли в это ты? Улыбка Тайлера исчезает. — Ты веришь, что совершал ужасные вещи, но ты не ужасный человек? Или ты веришь, что ты — ужасный человек, потому что тебе нравится делать ужасные вещи? Тебя это волнует? Если ты ужасен, есть ли тебе вообще до этого дело? — давит Уэнсдэй. Тайлер отворачивается от ее вопросительного взгляда и смотрит в пол, с каждым вопросом все сильнее сжимая кулаки. — Тайлер. Он поднимает голову и как-то колко на нее смотрит. В полной тишине они не сводят друг с друга глаз. Уэнсдэй не знает, что хочет от него услышать. Она не знает, почему вообще хочет, чтобы он что-то сказал. Его здесь даже нет. Глаза Тайлера жестки, но неожиданно он выдыхает и расслабляет плечи. Улыбается, саркастически и обнажая зубы. Сегодня никаких ответов Уэнсдэй не получит. — Когда тебя опубликуют, — начинает Тайлер, и Уэнсдэй разочарованно выдыхает через нос, а потом отворачивается к пишущей машинке, — я получу какой-нибудь гонорар? В конце концов, это мои слова. Уэнсдэй с особой злостью нажимает на «к» на клавиатуре. — Ты правда имел их в виду? Вопрос срывается с губ, как выскальзывает из влажной руки стакан, выскальзывает, падает на пол и разлетается на тысячу сверкающих осколков. Молчание. Уэнсдэй продолжает печатать, заранее зная, что страница отправится в мусор, но все равно допечатывает, бегло оглядывает, комкает и рывком бросает в корзину. — Если бы я имел их виду… — нарушает повисшую тишину Тайлер, и Уэнсдэй едва не ломает челюсть от того, как сильно стискивает зубы, заставляя себя не поворачиваться, — как ты думаешь, я бы нравился тебе больше? Или меньше?***
Уэнсдэй не знает.***
— В том, чтобы вечно быть одной, нет ничего хорошего, дорогая, и на самом деле, я думаю, со временем ты заметишь, что одиночество начинает утомлять все больше, — резко произносит Мортиша перед тем, как выскользнуть из комнаты — совершенно не впечатленная взглядом, который Уэнсдэй бросает на нее напоследок. — Знаешь, она права, — говорит Тайлер из-за ее спины, и Уэнсдэй злится. Его шаги становятся все громче по мере приближения, и, хотя Тайлера здесь нет, Уэнсдэй чувствует тень прикосновения к своему плечу. Но она поворачивается — через ту руку, которой он «коснулся», чтобы заставить взглянуть ему в лицо. Глаза Тайлера горят. Как обычно. — Да что ты понимаешь? — сердито огрызается Уэнсдэй, отмахиваясь от фантомного прикосновения. — Насколько я помню, ты не то чтобы купался в социальных контактах, когда мы познакомились. — Так бывает, — морщится Тайлер, — когда твои так называемые друзья вешают на тебя вину за какую-то идиотскую шутку и остаются безнаказанными, а тебя отправляют в исправительный лагерь за то, что ты ударил локтем по лицу какого-то подражателя Бэнкси. Несмотря на все усилия Уэнсдэй, у нее дергаются уголки губ. Взгляд Тайлера скользит вниз, к ее рту, и на его лице снова появляется это очарованное выражение, как во время бала, когда она сказала, что еще раз запустила бы пираний в бассейн. Но это было до. Это был не настоящий он, так ведь? Не настоящий, как и сейчас. Верно? И это гложет ее — как быстро тает гнев на мать, как при появлении Тайлера он улетучивается, подобно стае летучих мышей из пещеры, как Тайлер может полностью ее отвлечь. — Ты ударил Ксавье локтем по лицу? — Это была случайность, — простодушно отвечает Тайлер. Уэнсдэй поднимает бровь, и Тайлер на мгновение ухмыляется, а потом снова серьезнеет. Живот неприятно крутит. — Но я все равно хочу сказать, что твоя мама права. — Никогда мне так не говори, — резко отвечает Уэнсдэй, отворачиваясь от него. — Не хорошо быть одной, Уэнсдэй, ты не сможешь так постоянно, — упрямо продолжает переубеждать ее Тайлер. — И почему же? — Уэнсдэй поворачивается обратно, скрещивает руки на груди и презрительно на него смотрит. — Последний раз, когда я добровольно кого-то к себе подпустила, доказывает, что больше так делать не стоит. Лицо Тайлера искажается в нечитаемом выражении. — Людям нужны люди. Когда ты один постоянно… — Тайлер замолкает, и кажется, что ему больно. Уэнсдэй наблюдает за его дискомфортом отвратительно восхищенно. — Ты становишься… восприимчивым. Тайлер почти что выталкивает признание из себя. Губы кривятся, как будто он возмущен своими же словами. — Слабым. То чувство в животе у Уэнсдэй превращается в ледяной камень и тянет ее вниз, вниз, вниз. — Ты думаешь, что я слабая, — шипит она сквозь сжатые зубы. Тайлер выдыхает носом и мрачно на нее смотрит. — Один, ты рискуешь стать уязвимым. — Одиноким, — предполагает Уэнсдэй. Сердце почти колотится в ушах, а приток крови заставляет жаждать убийства. — Да, — кивает Тайлер. Уэнсдэй хочет свернуть ему шею. Хочет причинить ему боль. — Так вот как Лорел до тебя добралась? — Уэнсдэй выплевывает имя его мертвой бывшей хозяйки как яд, целится в Тайлера со смертельной точностью. И добавляет с притворным сочувствием: — Тебе было одиноко? Тайлер не реагирует, и ее это только распаляет. — Она дала мне ответы, которых не дал больше никто. Я чувствовал, что меня понимают, — говорит он с каменным выражением лица. Уэнсдэй знает, точно знает, и это знание сидит в ней паразитом, расщепляет ее изнутри — кем бы ни был Тайлер Галпин, он, возможно, никогда бы таким не стал, если бы его не преследовала и не подчинила себе Лорел Гейтс. Кем бы Тайлер ни был, он навсегда запятнан тем, что с ним сделала Лорел и что сделал с собой по ее указке он сам. И Тайлер ей позволил. Позволил манипулировать собой, потому что ему было нужно чье-то понимание. Интерес. Лорел дала ему и то, и другое. — Потому что никто раньше не понимал, — говорит Уэнсдэй, чувствуя, как в животе поднимается волна тошноты. Взгляд Тайлера тяжелеет. — Да. — А потом… потом ты так же поступил со мной? — ее слова неестественны, резки. К горлу подступает желчь. — Что… — моргает Тайлер. — Она тебя этому научила? — перебивает его Уэнсдэй и гневно шагает к нему, заставляя Тайлера невольно пятиться. — Уэнсдэй… — Как заставить меня почувствовать, что ты меня понял? Словно мне не нужно меняться? Как манипулировать мной, впервые в жизни давая почувствовать, что я не одна? Слова вырываются без ее согласия, точно рвота, обжигают весь путь до рта. С каждым вопросом Уэнсдэй шагает вперед, пока Тайлер не прижимается спиной к двери. Он поднимает руки ладонями к ней, как будто пытается успокоить дикого зверя — Уэнсдэй именно им себя и чувствует. Ей хочется рычать, шипеть, разорвать его когтями. Ее сжигает ярость. И тошнота. Как же тошно от всего этого. Какое, на хрен, имеет значение, кем был Тайлер. Он считал ее слабой, жалкой, одинокой. Он воспользовался тактикой, выученной у собственного же обидчика, и она попалась на эту удочку. Укрепила его во мнении о ее слабости. Стыд от того, как сильно он ее одурачил, принимает новую, более отвратную форму. Уэнсдэй никогда не заботило, что о ней думают люди, но знать, что вот так думал Тайлер… Это слишком. — Уэнсдэй, подожди… — снова начинает Тайлер, и снова Уэнсдэй его перебивает: — Убирайся. Тайлер распахивает глаза. — Уэнсдэй… — он тянется к ней, и Уэнсдэй тут же отступает, отклоняясь от его руки. Это глупо, потому что Тайлера на самом деле здесь нет, он не может до нее дотронуться, но все, о чем способна думать Уэнсдэй — не дать ему коснуться ее. — Убирайся, Тайлер, я серьезно. Понятия не имею, что происходит, но все, с меня хватит. Еще ни разу она не просила его уйти, действительно имея это в виду, и Уэнсдэй не хочет думать, почему. Тайлер выглядит странно разбитым. — Уэнсдэй, — снова говорит он. Ей уже надоело слышать свое имя из его уст. — Я сказала, убирайся! — кричит Уэнсдэй, а она кричит редко, и Тайлер об этом знает, потому что все время следовал за ней как тень. Она отворачивается от него, грудь ходит ходуном от чувств. Тайлер исчезает. Уэнсдэй не смотрит, как именно.***
Тайлер редко показывался ежедневно, но никогда между визитами не проходило больше двух-трех дней. Призрак. Мираж. Галлюцинация. Чем бы он ни был. Поэтому, когда с последнего появления проходит неделя, Уэнсдэй начинает… чувствовать. Она не хочет называть это беспокойством. Уэнсдэй забеспокоилась бы только в том случае, если бы снижение галлюцинаций указывало на растущее здравомыслие. Вот что действительно стало бы поводом для беспокойства. Нет, Уэнсдэй просто… любопытно. Этот Тайлер не походил на того, кто станет обращать внимание на ее слова — не говоря уже о том, чтобы доставить ей удовольствие, действительно выполнив приказ, так что тот факт, что он послушал ее и ушел… интересен. Мягко говоря. Она не скучает по нему. Она просто привыкла к его присутствию. В Неверморе, до, Уэнсдэй проводила большую часть свободного времени либо охотясь на монстра, либо где-то с Тайлером. А после… Ну, Тайлер был здесь. Она привыкла к нему еще сильнее. К комментариям о доме, подначиваниям при тренировках по фехтованию, подзадориваниям во время пыток Пагсли. Это продолжалось месяцы. Месяцы, в течение которых Тайлер появлялся всякий раз, как пожелает, привлекал ее внимание, хотел ее участия. Месяцы, в течение которых Тайлера здесь не было, но он был. Не отвечая ни на один из ее вопросов, не удовлетворяя ни одно из ее неистовых желаний. Эта версия Тайлера, этот Тайлер после так отличается от Тайлера до, а иногда так на него похож, что Уэнсдэй уже не знает, что реально. Она кипит от злости, но выжигающий мозг вопрос, несмотря на все усилия, по-прежнему остается в голове и только растет в желании, нет, требовании получить ответ. Кто такой Тайлер Галпин? И что более важно, куда он делся?***
Подаренный Ксавье телефон не лежит без дела. Уэнсдэй оперативно отвечает на сообщения Энид и периодически — на звонки. Периодически — на сообщения Ксавье, а на звонки — никогда. Бьянка пишет о команде фехтовальщиков, Юджин — о пчелах. Сталкеру следовало бы уже отправить еще одну угрозу, но, вот разочарование, от него ничего нет. Никто не говорит с ней о Тайлере. Уэнсдэй не спрашивает. Каждый раз, когда Ксавье удается заставить ее ответить на несколько сообщений подряд, он пытается выяснить, вернется ли она в Невермор. Чтобы прекратить эти попытки, Уэнсдэй наконец спрашивает, почему для него это так важно. Она знает, что за этим последует, но постоянные вопросы уже раздражают. Ксавье требуется несколько минут, чтобы наконец сказать о надеждах пригласить ее на свидание по возвращении в школу. Уэнсдэй подумывает просто не отвечать ему, но решает, что лучше покончить с этим раз и навсегда. Хотя она была уверена, что уже покончила. Много раз. Это стоит им обмена еще несколькими сообщениями, потому что Ксавье знает: не надо пытаться ей звонить, — но он соглашается отпустить ситуацию. Разговор почти можно стерпеть, пока Ксавье не пишет: «уэнсдэй, я просто хочу сказать, что надеюсь, что это не связано с тайлером. я знаю, что он причинил тебе боль, потому что так ему приказала гейтс, но ты знаешь, что он все еще опасен. и он на свободе. пожалуйста, будь осторожна» Если бы они говорили по телефону, Уэнсдэй повесила бы трубку. Она пишет Энид с вопросом, есть ли аналог вешания трубки через сообщения, и Энид рассказывает ей о режиме «Не беспокоить».***
Ксавье присылает ей фото еще одной написанной им картины. Он говорит, что Уэнсдэй ему снилась. И что она была не одна. На картине Уэнсдэй сидит за пишущей машинкой; бледное лицо прикрыто темными волосами. Плечи обвивают длинные, зловеще когтистые руки — в местах, где кожу пронзают когти, глубоким багрянцем расцветают потеки крови. Огромное тело хайда властно и покровительственно склоняется над ее собственным, взгляд прикован к ней, глаза почти светятся. Уэнсдэй не отвечает на сообщение. Она не очень хорошо разбирается в романтических отношениях — до недавнего времени у нее не было в них ни заинтересованности, ни опыта, — но все еще уверена, что предельно ясно говорила Ксавье, раз за разом, что не увлечена им. Что они не подходят друг другу, поскольку Уэнсдэй не подходит ему, вне зависимости от мнения Ксавье о том, что он хочет или может от нее получить. Ксавье влюбился в какой-то образ, который, как ему казалось, он встретил в детстве. Образ, основанный на моменте — моменте, который он потом использовал, чтобы составить представление о ней. Но это не Уэнсдэй. Он не знает, какая Уэнсдэй на самом деле. А значит, то, что он чувствует к ней, ненастоящее. Она хмурится, понимая, что стискивает в руке телефон с открытой на экране картиной Ксавье, и отводит взгляд к окну, возле которого любил стоять Тайлер. Уэнсдэй сжимает зубы. Она хочет знать. Она должна знать. На улице завывает ветер, и ближайшее дерево с восхитительным визгом царапает ветками по стеклу. Уэнсдэй делает глубокий вдох. Снова смотрит на картину. Обратно на окно. — Тайлер? Тишина. Его здесь нет. Его никогда здесь и не было, резко напоминает она себе. Но где он? Кто он? Телефон пиликает. «Будь осторожна», пишет Ксавье. Уэнсдэй отвечает через несколько дней: «Буду».***
Прошло три недели, и за это время Уэнсдэй прочитала несколько присланных дядей Фестером книг — добытых, вне всяких сомнений, незаконными методами. Как и дядя, Уэнсдэй не задавала вопросов. Но она кое-что узнала. О хайдах. И об их хозяевах. В уединении своей комнаты Уэнсдэй закрывает глаза. Преодолев ярость и замешательство, она находит нить, связывающую ее с Тайлером. Чувство, которое она проигнорировала, чтобы вариться в собственном гневе; странное, пульсирующее желание иметь его рядом с собой и понять его, которое она категорически отказалась признавать. Но это не отвечает на ее вопросы. Кто ты? На самом деле? Что из увиденного в тебе было настоящим? Что ты позволил мне увидеть? А что нет? У Уэнсдэй нет ответов. А она хочет их. И теперь достаточно хорошо представляет, как их получить. — Тайлер, — произносит Уэнсдэй во тьму ночи — властно, командующе. Тайлер стоит перед ней и молча смотрит: горячо, голодно. Уэнсдэй смотрит на него в ответ, и выражение его лица темнеет. Тайлер отталкивается от подоконника, на который опирался, и медленно приближается. Когда между ними остается меньше фута, Уэнсдэй делает резкий вдох. Тайлер останавливается. Молчание тянется до тех пор, пока Тайлер с ухмылкой не прерывает его. — Звала? Как же Уэнсдэй хочет дать ему пощечину. — Куда ты делся? — спрашивает она вместо этого. Он пожимает плечами. — Тебе правда есть до этого дело? К ее ужасу, да. — Нет. Ухмылка Тайлера становится шире. Уэнсдэй хочет трясти его, пока у него не застучат зубы. Хочет вытащить правду у него из груди и держать ее в руках. Хочет поглотить его сердце и понять, каково это — знать его. Тайлер смотрит на стопку книг на столе. На кровать, точнее, на раскрытый на ней дневник Натаниэля Фолкнера — с его страниц на них скалятся изображения тайлеровской чудовищной половины. — Ты читала, — легко говорит Тайлер, но Уэнсдэй видит, что его плечи напрягаются все сильнее. — Да. Он кивает. — Что-то интересное? Уэнсдэй усмехается. Тайлер снова смотрит на нее — тяжело и предвкушающе. — «Людям нужны люди, ты не должна быть одна», — отвечает она его же словами. — Кружными путями подготавливал меня к этой идее? — Какой идее? — подстрекает Тайлер. Голос низкий, глаза пылают. У Уэнсдэй руки чешутся его ударить, он стоит так близко. Но не близко, верно? Он здесь, но не здесь, потому что как-то… каким-то образом… Она больше не хочет играть в эти игры. — Я твоя хозяйка. Его улыбка — крохотный жестокий изгиб. — Догадалась, да? — Когда ты узнал? — требовательно спрашивает Уэнсдэй. Еще одна вещь, которую тебе удалось от меня скрыть, думает она, еще одна вещь, которую я не заметила, потому что ты отвлек меня тем, что заставил чувствовать. Мысль горит, как его взгляд, покрывает волдырями ее лицо, шею, запястья, кончики пальцев. Тайлер смотрит — и видит, видит, видит ее. — Я почувствовал, что ты убила Лорел, знал, что это была ты, — он делает шаг к ней, но Уэнсдэй отказывается задирать голову, чтобы посмотреть на него. Поднимает только взгляд. — Почему ты мне не сказал? — Не знал, как ты к этому отнесешься, — признается он, прежде чем разорвать зрительный контакт и оглядеть ее комнату. — И как я сам к этому отношусь. — Разве твое отношение имеет значение? Дело сделано. Голос Уэнсдэй обрывается, хотя сердце гулко, оглушительно колотится в ушах. Она уверена, что Тайлер это слышит, и чувствует, как ее захлестывает острый стыд, граничащий с яростью. Тайлер качает головой. — Не совсем. Связь не завершена. — Что? Что ты имеешь в виду? — резко спрашивает Уэнсдэй. Возможно, прежде чем импульсивно позвать Тайлера для разговора, ей следовало сначала дочитать дневник, последний из тех, что каким-то образом нашел Фестер. Но стоило только Уэнсдэй прочитать, что она может позвать его, и он придет… Она должна была это сделать. Немедленно. Ей нужны ответы. — Право хозяина перешло к тебе, потому что ты убила Лорел, но этого недостаточно, — говорит Тайлер, и его взгляд становится задумчивым. Уэнсдэй не отвечает, наблюдая за его лицом, пока он погружается в воспоминания. — Чтобы пробудить хайда, Лорел накачала меня наркотиками, потому что ей было нужно, чтобы я выбрал ее, принял. Быть хайдом не значит быть рабом, просто тебе легче сохранять контроль, если есть кому быть верным. Кому-то… — они снова смотрят друг другу в глаза, и Уэнсдэй чувствует, как что-то предательски сжимается в животе от этой напряженности, — кому-то, кто дорог тебе и кому дорог ты. У меня есть выбор. Как и у тебя. Нам нужно… принять друг друга. Взгляд Тайлера скользит по ее лицу — глазам, губам, щекам — точно палящие лучи солнца, горячие и покалывающие. Наконец Уэнсдэй сдается и поднимает подбородок. Она вспомнила их поцелуй, и то, как Тайлер смотрит на нее, говорит ей, что он тоже. — Принять друг друга? — мягко, но настороженно спрашивает Уэнсдэй. Тайлер медленно кивает, как хищник, приближающийся к ничего не подозревающей жертве. — Если я твой, то и ты тоже моя, — так же мягко выдыхает он. Ее. Может ли он быть ее? Узнает ли она наконец, кто он такой? Кем он был на самом деле? Уэнсдэй бы смогла, если бы он принадлежал ей. — И… — Тайлер расслабляется и дразняще приподнимает брови. — Эти миражи. Забавно, правда? Я всегда смогу прийти за тобой. Повисшее между ними напряжение наконец лопается, как порвавшаяся струна виолончели. Уэнсдэй разрывается между желанием свернуть ему шею и желанием… — Значит, я принимаю связь и навсегда теряю право на неприкосновенность частной жизни? — хмурится она. Тайлер указывает на лежащий на книжной полке телефон. — У тебя теперь есть айфон, верно? Твое право на неприкосновенность вылетело за дверь, как только ты его получила, — он смеется над своей же шуткой. Господи, как же Уэнсдэй хочет влепить ему затрещину. Она импульсивно замахивается для удара, хоть и знает, что это бесполезно и не принесет удовлетворения. Раз Тайлер преследует ее через тонкие нити их связи, то на самом деле его здесь нет. Ладонь касается его щеки, и эхо от хлопка разносится по комнате. Уэнсдэй смотрит на Тайлера, приоткрывая губы. Она действительно его ударила: ладонь горит, а его щека начинает розоветь. Глаза Тайлера темнеют, взгляд снова напрягается. Уэнсдэй поднимает другую руку, чтобы дать еще пощечину, но он ловит ее за запястье. И она чувствует его прикосновение — большую ладонь, длинные пальцы. Тайлер чуть перемещает хватку. Напряжение между ними возвращается на место, словно рикошет от отпущенной резиновой ленты. — Ты здесь, — говорит Уэнсдэй. Тайлер подступает на шаг ближе. Мягко сжимает запястье. — Здесь, — выдыхает он, блуждая взглядом по ее лицу. — Так что ты собираешься со мной делать?