Ночные беседы

      Кируми просыпается в холодном поту.       Она уснула чуть ли не на полу: доски уже успели согреться от солнечного света, бившего в окно острыми белыми лучами. Верхней частью тела, головой на предплечьях она лежала на подоконнике, уже горячем, всё по той же причине. От столь неудобной позы болят спина и поясница в частности: надо привыкнуть к этой боли, она вполне естественна для её работы… Но что-то внутри девушки шепчет: оно того не стоит.       Солнце припекает, и от его тепла голова тяжелеет — и хочется поспать подольше в более удобной позе.       Но нет, нельзя.       Несмотря на то, что сегодня выходной, который Кируми может посвятить себе и только себе, надо навести порядок в квартире.       Уборка для неё — особый ритуал.       После водных процедур, которые призваны отрезвить ото сна, Тоджо обычно наводит порядок в ванной: чистит зеркало и душевую кабину, протирает пыль с каждой поверхности сначала влажной, затем сухой тряпкой, моет шкафчики изнутри и снаружи. Затем — уборка в прихожей, уборка на кухне параллельно с завтраком (обычно он растягивается на пару часов, и к тому времени еда уже успевает остыть), уборка в спальне и гостиной. Если останется время, Кируми наводит чистоту на лоджии и в кладовой. Помимо квартиры, она наводит порядок и в подъезде, если соседи снова пропускают свою очередь.       И так каждый выходной.       Ритуал этот предназначен, в основном, для душевного спокойствия: Кируми довольна, довольны соседи по подъезду и площадке. Даже если она валится с ног, даже если после очередного загруженного дня в ней остаётся лишь желание заткнуть свою глотку чем-то острым — так будет легче хотя бы другим.       Но пока надо бы начать с ванной…       Кируми заходит в комнату и смотрит в зеркало.       На неё в ответ смотрит измождённое лицо. Впалые скулы, тяжёлые веки, опухшие глаза, бледная кожа… Такое ощущение, что в зеркале виден не живой человек — чей-то призрак.       Действительно ли это она?       Конечно, она.       — Какая же ты… мерзкая… — дрожит голос Кируми. — Мерзость ты, смотреть на тебя тошно!       Тоджо хватает ножницы, лежавшие на полке, и замахивается на зеркало. Её глаза пылают, а взгляд не сходит с отражения. Чем больше она смотрит, тем сильнее она хочет вонзить лезвия. Но рука дрожит — подводит её.       Нет, она не может.       Не потому, что она понимает, как это глупо. Зеркало жалко. Разбить его из-за очередного нервного срыва — не только глупо, но и весьма необдуманно, ведь придётся покупать другое, либо склеивать осколки того, что есть.       Обессиленно выдохнув, Кируми кладёт ножницы, плещет в лицо холодной водой, слегка хлопает ладонями по щекам и приступает к уборке.       Утро переходит в день, день переходит в вечер.       Несмотря на жару, Кируми даже не планирует отдыхать. Конечно, без перерывов не обходится, но за день она позволяет себе сделать перекуров максимум на полчаса.       Квартира вновь приведена в порядок: блестит каждая полка, от пола приятно пахнет сыростью после влажной уборки, кухня, спальня и гостиная сверкают от чистоты. Разобран и выброшен хлам на лоджии, в подъезде подметено.       — Я уже не в той форме, — говорит горничная себе: обычно со всей работой она справлялась за полдня, но сегодня за весь день осилила лишь половину от нормы, которую установила она сама. — Я… Я совсем никудышная.       Всё тело болит. Съёживается, скрипит, ноет.       Боль терпимая, конечно.       Она попросту устала.       Кируми с трудом добирается до кухни, еле волоча ноги. Её глаза смотрят на аптечку: возможно, она выпьет обезболивающее. Возможно… нечто большее.       Остаться здесь, в своей квартире… Никто её не хватится, конечно.       Она перестанет быть обузой.       И всем будет легче.       Стоит ей выдавить на пару таблеток больше, как в дверь звонят.       Нет. Нет, нет, нет нет нет нетнетнетнетнетнет…       Почему её не оставят в покое? Почему она не может побыть одна?!       Кируми, тяжело выдохнув, проглотив острый комок в горле, послушно идёт к двери и открывает.       Перед ней стоит Корекиё — он выглядит так, будто ждёт её тут достаточно давно, но стеснялся позвонить хотя бы по телефону.       — Шингуджи-сан?.. — девушка едва держится на ногах и шмыгает носом. — Прости, я не сразу услышала…       — Всё в порядке, Тоджо-сан, — юноша отвечает с привычным смешком, — главное, что ты всё же открыла мне.       Кируми жестом приглашает Корекиё в дом и следит за каждым его шагом. Всё же последние дни он действительно странно себя ведёт. А вчера вновь ушёл, даже не попрощавшись, оставив её спать на подоконнике.       — Голоден? — заботливо интересуется она. — Я только приготовила поесть.       Шингуджи, глубоко вдохнув пар от ужина, улыбается Тоджо:       — Нет-нет, я правда не голоден, — он садится на стул недалеко от неё и сам наблюдает за девушкой.       — А ты… — Кируми, набрав воздух в грудь, повторяет вчерашние вопросы. — Почему ты появляешься только вечером и ночью? Почему ты преследуешь меня?..       — Ночью ты хотя бы немного свободна от дневной суеты, — Корекиё шепчет так спокойно и ласково, что это кажется ей сном — слишком реалистичным, но всё же сном. — И я могу помочь тебе прийти в себя, могу утешить тебя, как и обещал тебе.       — Но зачем пришёл сейчас?..       Кируми обнимает себя за плечи, цедит воздух сквозь зубы, она пытается кусать свои губы изнутри. Но глаза всё равно щиплет от подступающих слёз.       — Почему ты не можешь просто оставить меня в покое?!       Корекиё ничего не мог ответить.       Он молча встаёт со стула и касается её плеча. Убедившись, что Тоджо не сопротивляется, Шингуджи обнимает её, прижимая дрожащее тело к себе. Казалось, он чувствует каждое её содрогание, слышит каждый её всхлип.       — Это сложно объяснить. Сегодня последний день Обона, и… — юноша с трудом подбирает слова. — Конечно, обычно я посещаю сестру сам, но я хотел бы… чтобы ты тоже сходила со мной. Я привык посещать её в одиночестве…       — Я поняла тебя, — прерывает его оправдания Кируми. — Ты хочешь, чтобы я посетила её могилу с тобой?       Корекиё кивает:       — Да, всё верно. Ты прекрасно меня понимаешь, — его голос становится чуть звонче от радости, — и это так прекрасно! Заодно ты сможешь отдохнуть от уборки и работы, посмотреть на фонари и ритуальные танцы…       — Мне не нужен отдых, Шингуджи-сан, — с трудом глотая слюну, отказывается Кируми. — Я в порядке.       — Тогда зачем тебе эти таблетки? — он указывает на неубранную коробку с лекарствами: на столе лежат несколько таблеток и капсул, выдавленных из пластин.       А ей нечего ответить.       Почему он пришёл так невовремя?..       — Я не стану настаивать на отдыхе и тем более отпуске или смене работы, Тоджо-сан, — Корекиё аккуратно проводит пальцами вдоль её щеки, едва касаясь. — Просто позволь мне провести один вечер с тобой во время Обона, хорошо?       — Хорошо, прости… — тихо шепчет Кируми, шмыгая носом и вытирая мелкие капли слёз манжетом рукава. — Дашь время на сборы?       — Разумеется.       Кируми и Корекиё выходят на закате — солнце уже село за горизонт, но сумерки только начинают наступать. Синева и лёгкая дымка расплываются вдоль улиц, рассеиваясь огнями окон и вывесок магазинов. Зажигаются фонари, загораются первые звёзды.       На улицах людно. Вечером всегда такая толпа: кто-то возвращается с работы или учёбы и отправляется на заслуженный отдых, кто-то, наоборот, готов вновь окунуться в ночную жизнь. Но сегодня людей больше, чем обычно.       В конце концов, сегодня конец Обона — все живые вспоминают мёртвых, все живые указывают им безопасный путь в загробный мир. Для большинства эти дни — праздник: сейчас взрослые и дети любуются ритуальными танцами в честь предков и готовятся пускать бумажные фонари.       Плывя вдоль скоплений людей, Кируми следует за Корекиё: он ведёт её к храму, на кладбище при котором похоронена его сестра.       Он мало что рассказывал о своей семье. Кируми помнит лишь совсем немного деталей: это была старшая сестра, и она много болела, практически не покидая госпитали, кочуя от врача к врачу в поисках исцеления; она же своим воспитанием и сделала Корекиё тем человеком, которого знали все. Однако о том, что сестра давно отошла в мир иной, Тоджо и остальные узнали лишь после… несчастного случая.       Кируми слабо помнит детали и этого происшествия. Только сейчас, пока Корекиё ведёт её к храму, память возвращается к ней… Кажется, в их класс проникла приспешница Эношимы Джунко, которая погрузила их класс в виртуальную реальность — чтобы провести убийственную игру там, перед тем, как воплотить её в жизнь. К счастью, всё обошлось, все выжили, виновную исключили и арестовали, однако…       Что-то было не так.       Полная картина тех событий плохо представала перед глазами Тоджо, словно не хватает нескольких кусочков паззла. Если все выжили, то почему тогда одноклассники были грустны? И почему грустно ей?..       — О чём задумалась? — с любопытством Корекиё заглядывает ей в глаза.       — Ах! — Кируми прячет взгляд, отведя его в сторону черепичных крыш храма. — Да так…       — Я же вижу, что тебя что-то тревожит, — опережая, Шингуджи проходит вперёд и оборачивается к ней. — Я буду рад тебя выслушать, Тоджо-сан.       — Я… Я просто пытаюсь вспомнить.       — Тогда следуй за мной, — Корекиё протягивает Кируми руку.       Постепенно приближается ночь, и полумрак ложится на город тонким полупрозрачным слоем. Остатки заката тлеют на горизонте. Летняя прохлада заставляет тело Кируми вздрагивать. Она иногда поднимает глаза на Корекиё — а ему, человеку, который постоянно мёрзнет, хоть бы хны! Юноша словно и не чувствует холод, хотя одет он едва ли легче, чем сама девушка.       Работницы храма зажигают фонари и светильники для тех, кто продолжает посещать могилы родственников — сегодня служба будет круглосуточной из-за праздника. Кладбище, состоящее из десятков огромных каменных столбов, порой кажется Тоджо бескрайним. Сколько тут могил? Сколько людей лежат здесь и уже никогда не вернутся к живым?       Спустя некоторое время Корекиё, будто зная эту тропу наизусть, приводит Кируми к могиле.       — Когда мы переехали в Токио для лечения сестры, родители дали нам денег, чтобы мы поставили здесь нашу с ней могилу. Мы решили сэкономить и выгравировать наши имена заранее, поэтому не удивляйся, Тоджо-сан.       — Мы с семьёй тоже так делали, — отвечает ему девушка. — Мы так бабушку с дедушкой пока похоронили…       Перед Кируми предстаёт небольшое надгробие. У подножия — фотография с двумя людьми: Корекиё и его сестрой. На самом надгробии выгравированы их полные имена.       Но что-то кажется… странным.       Кируми осматривает надписи…       — Шингуджи-сан, могу ли я спросить?       — Конечно.       — Почему… — голос девушки начинает запинаться. — Почему на твоём имени нет красной краски?       Корекиё молчит.       — Шингуджи-сан… — Кируми поворачивается к нему с испугом в глазах. — Почему на твоём имени нет красной краски?..       Корекиё виновато опускает глаза.       — Шингуджи… сан?..       Нет. Нет.       Быть этого не может.       Неужели?..       И всё стало на свои места.       Перед её глазами снова тот сон — она стоит на крыше и смотрит в бездну под своими ногами. Что-то окрикнуло её, схватило и оттащило обратно.       Оно стало обретать формы.       То самое чёрное пятно это самый близкий ей человек падал в эту бездну вместо неё он летел вниз и вниз и она ничего не могла сделать не могла остановить время и спасти его оно тянуло руки к небу и к ней будто не желало умирать его лицо исказилось в отчаянии и ужасе она видела теперь каждую его черту и это она виновата она виновата она виновата она виновата она виновата она виновата…       Она видела…       Это лицо…       Кируми поднимает взгляд на Корекиё.       Он виновато смотрит на неё, обнимая себя за плечо и бедро. Чёрные пряди взлетают в воздух, словно юноша стоит в воде, и начинают слабо светиться белым. А лицо такое бледное, как будто… она могла видеть сквозь него.       — Шингуджи-сан, ты…       — Значит, ты всё вспомнила? — Корекиё слабо улыбается ей.       Кируми опускается на колени перед могилой. Она не решается посмотреть на него вновь.       Это его лицо.       Его лицо смотрело на неё за секунды до смерти.       — Что… Что ты такое?..       — Это уже неважно, к-к-к, — юноша издаёт слабый смешок и садится рядом. — Ангел я или демон, призрак или галлюцинация — имеет ли это значение? В этом нет никакого смысла. Важно лишь то, что…       — Ты умер, — прерывает его Кируми, прикрыв рот ладонью.       Она не может не перечитывать иероглифы на надгробии.       Шингуджи Корекиё. Шингуджи Корекиё. Шингуджи Корекиё покоится здесь и никогда больше не оживёт не вернётся не будет с ней рядом никогда никогда не будет с ней рядом и это она…       — Прости меня.       Он едва касается её спины и аккуратно проводит ладонью по ней — но Кируми ничего не чувствует. Ни холодка от его рук, ни тепла от живых рук. Тоджо читает иероглифы снова и снова, но на гравировке нет ни единого следа красных чернил.       Он действительно мёртв.       Из-за неё.       — Тоджо-сан, прошу тебя, — Корекиё ласково шепчет, наклоняясь к её уху, — не вини себя. Это несчастный случай. Я поскользнулся и оступился. Тут нет и никогда не было твоей вины…       — Если бы… — Кируми шепчет, задыхаясь, но не давая себе заплакать. — Если бы я не попыталась убить себя тогда… ты был бы жив…       — Я бы в любом случае ушёл из жизни, — тихо говорит Корекиё. — После того, что устроила Широгане в виртуальном мире, мало кто устоял бы в своём уме. Даже мне было слишком тяжело существовать после него. Я бы с радостью вернулся к сестре…       — Н-но сейчас?..       — К-к-к, я не смог вернуться, — он смеётся, едва шепча. — Потому что я не смог оставить тебя, Тоджо-сан.       — Почему? — Кируми жмурится и прикрывает губы ладонями. — Почему, Корекиё? Почему ты не оставил меня?..       — Я знаю, ты попросила директора стереть тебе память, чтобы чувство вины пропало. Знаю и вполне понимаю, почему ты на это пошла. Но ты дорога мне, и, как я помню, и я был тебе дорог. Ты — единственная, кому я доверил всего себя, кому я смог полностью открыться…       Кируми прячет лицо в ладонях.       — И, когда к тебе снова начали приходить плохие мысли, я словно очнулся ото сна… Увы, во второй раз я вряд ли смогу остановить тебя… — Корекиё обнимает её и кладёт голову ей на плечо.       Она тихо всхлипывает, глуша звуки ладонями.       — В другой жизни я был бы рад делить с тобой один кров и готовить ужины на нас двоих, — он мягко улыбается, сам с трудом держа слёзы. — Кируми, мне… Мне очень жаль, что всё так вышло…       Какая же она идиотка.       Она пыталась покончить с собой — дважды!       А он… Он никогда не оставлял её. Он всё время был рядом с ней, в самые трудные часы её жизни.       Он пожертвовал собой ради неё.       Если бы она прыгнула с крыши следом за ним, если бы она выпила те таблетки — его жертва была бы напрасна!..       — Корекиё… — Кируми с трудом поднимает глаза на юношу.       — Да, Кируми? — заботливо шепчет Корекиё, обнимая её и прижимая хрупкую белоснежную головку к своему плечу.       — Я… Я скучаю по тебе!..       Кируми кусает свои губы и кидается к нему в объятья. Из её губ вырываются всхлипы, всё тело дрожит от боли в груди.       Она рыдает и кричит, срывая себе глотку.       А в ночном небе плывут алые фонари.       Все живые сегодня вспоминают и отпускают мёртвых.