ни одного попадания

Минхо целовался также, как ходил – уверенно, при этом будто бы не прилагая силы, и немного лениво. Словно раскачиваясь в разные стороны. Хёнджин обнаружил, что сексом он занимается также: будто бы процесс не приносит ему удовольствие, и пройтись по шее человека, с которым лежишь в одной постели, губами, представляется ему невыносимо тяжелым занятием. Хёнджин знал это и продолжал целовать в ответ. Но Хёнджин его учил. Постепенно он показывал ему, что прелюдия может быть дольше и медленнее, что нет ничего скучного в том, чтобы неторопливо обвести языком сосок партнёра, одновременно слегка сжимая его член через трусы. Минхо раскрывался сложно, но с каждым разом будто становилось чуточку проще. Это вселяло надежду. Когда Хёнджин впервые взял Минхо на руку, когда поцеловал, когда предложил быть вместе, он точно знал, на что шёл. Его глупое сердце билось о рёбра и просило только одного – урвать побольше времени с Минхо. Они не были безнадежны, говорил себе Хёнджин. У них было яркое, потрясающее будущее. Минхо много писал. Он ежедневно строчил Хёнджину кучу сообщений о том, куда пошёл, что съел, как провёл день, собирается ли спать и какую связку он отрабатывал сегодня. Хореографические классы, постановки для артистов — Хёнджин знал обо всём. Только казалось, что чем больше ему рассказывают, тем меньше он знает. Где-то внутри уныло скреблось о стенки желудка что-то холодное и мерзкое, чему Хёнджин так и не смог дать названия. Они съехались внезапно: Минхо оброс Хёнджином также, как Хёнджин – Минхо. Вещи напополам, наушники, макбуки, которые кочевали из рук в руки. Непонятно, как, но они превратились в симбиоз, обмениваясь практически всем чуть ли не до трусов. Все казалось таким естественным, что когда Минхо поставил на его порог три переноски с котами, никто не удивился. — Им тяжело, когда я так много времени провожу у тебя, — пожал плечами Минхо и устало клюнул его в щёку обветренными губами. Где-то в глубине пластмассовой коробки с прорезями громко мяукал Дори. Иногда у них бывали очень хорошие дни. Взгляд Минхо был мягче, он приходил во вторую комнату, переоборудованную в художественную студию, и смотрел, как Хёнджин рисует. Поначалу это отвлекало, но со временем Хёнджин привык. Иногда он даже не замечал вторжения на свою территорию, потерявшись в работе и музыке, которая громко играла в наушниках, плотно прилегающих к ушной раковине. А иногда Минхо был такой пустой, словно кто-то создал тело, но забыл вложить в него душу. Её отсутствие было практически осязаемо. Полгода Хёнджин ходил и собирал себя по крупицам, пытаясь понять, что для него значат отношения с Минхо. Он хотел этого вечность. Он желал, мечтал, спал и дышал одним только фактом, что когда-нибудь сможет держать Ли Минхо за руку. И вот он здесь. Держит за руку человека, который больше похож на тень, чем на самого себя. — Я приготовил ризотто, — кричит из кухни Минхо. Звуки воды из-под крана и тихая музыка смешиваются с его голосом, отдавая чем-то родным. Домом, наверное. Хёнджин идёт к нему, попутно снимая с себя надоевшую футболку в разводах краски, оставаясь в одних спортивных штанах, и прижимается к Минхо со спины. От футболки разит жаром тела, мышцы знакомо перекатываются, эхом отдаваясь в груди Хёнджина, когда он отстраняется, чтобы провести руками по лопаткам Минхо. Он засовывает указательные пальцы в передние шлевки джинсов Минхо и невесомо целует ему шею, опускаясь ниже. Проводит носом вверх, зарываясь в волосы у основания. — Не хочешь ризотто? — голос у Минхо спокойный. Как и всегда, думает Хёнджин. — Пока не голоден. Хочу целоваться. Минхо усмехается и поворачивается к нему, неловко закидывая ему руки на плечи — с них капает вода. Поцелуй длинный, тягучий, именно такой, какой нравится Хёнджину. Минхо молодец. Они плавно переходят в спальню, Минхо наваливается сверху и морозит голый торс Хёнджина своими еле высохшими ладонями, проводя по выступающим рёбрам. Хёнджин смеётся и покрывается мурашками. Минхо целует его в шею, в ключицу, переходит ниже, к груди. Хёнджин чувствует себя расслабленно. Но именно сегодня ему почему-то особенно больно. Он подтягивает Минхо к себе и мягко заглядывает в глаза. — Сделай всё по-особенному. Сделай всё так, словно я – Джисон. Сердце делает кульбит. Минхо долго смотрит. У него будто перехватывает дыхание. Разобрать его мысли сквозь чёлку и прикрытые ресницы невозможно. Проходит, кажется, вечность, прежде чем он выдыхает. И целует Хёнджина так, как не целовал никогда до этого. Движения меняются: они становятся более дикими, резкими, но от того – не менее приятными. Минхо целует его везде, проводит зубами по загривку, когда вбивает Хёнджина в матрас, оттягивает волосы и дышит в затылок, крепко сжимая его соски. У них никогда не было такого секса. Хёнджину никогда не было так плохо. С утра у Хёнджина ноет всё тело. Он просыпается, смотрит на весенние лучи солнца, пробивающиеся сквозь неплотно прикрытые занавески, и чувствует пустоту. Будто он, как и Минхо, стал лишь оболочкой того, что когда-то называлось человеком. Оборачиваясь, он видит его затылок и голую спину. Когда-то он считал на ней родинки, пока тот спит. Про себя, незаметно, не прикасаясь, потому что сон Минхо легко потревожить. Сейчас же Хёнджин бесцеремонно кладёт руку на основании шеи Минхо и медленно проводит вниз по позвоночнику. Минхо сопит и поворачивается к нему лицом, не открывая глаз, Хёнджин заползает в объятья и вдыхает чужой запах, перемешанный со своим. Он какое-то время ждёт, знает, что если Минхо разбудить, долго он лежат не станет, сначала возьмёт телефон в руки, а через пару минут уже будет на ногах. — Ты проснулся? — хрипло спрашивает Хёнджин, дуя снизу вверх Минхо на подбородок. Тот мычит в ответ, чуть крепче сжимая в объятьях. — Минхо, прости меня, — Хёнджин давится воздухом и чувствует подступающие слёзы. Спектр эмоций вихрем закручивает его горло, не давая вырваться словам наружу. Рука Минхо гладит его по спине, пытаясь принести хоть немного покоя. Получается скверно. У Хёнджина уже давно нет покоя. — Я не должен был тебе такое говорить. Но сказал. И теперь не знаю, как с этим жить, — последние слова Хёнджин говорит полушёпотом. В голову приходит мысль, что вчера вечером он сам поставил точку, перейдя грань, которую переходить не следовало. Минхо молчит. Хёнджин хочет, чтобы тот что-нибудь сказал, но сам не знает, что бы хотел услышать. Он лелеет свою боль, жалея обо всём и не жалея ни о чем одновременно. Он всё знал, но почему-то думал, что у него получится. У них получится. Поэтому он просто сильнее зарывается в грудь Минхо, словно хочет в него врасти, и плачет так сильно, как давно себе не позволял.