_______________
Когда Куникузуши узнаёт имя Доктора, то перекатывает доселе неизвестное на языке, чувствуя, как тошнота подбирается, тянущаяся из глубин желудка. Говорят, знание имени врага поможет одолеть его. У Дотторе много имён — пока настигнешь каждое, бороться уже будет не нужно. Мёртвым голоса не дают — их закапывают, оскверняя могилы. Куникузуши убеждён: от него и расколотых костей не останется, если Дотторе продолжит так часто ставить на нём опыты. — Попробуй это, — предлагает Доктор, пододвигая к полубогу стакан с синей жидкостью. Пахнет мерзко, но не то чтобы этот смрад перебьёт застоявшийся в помещении терпкий запах смерти. — Иди нахуй, — Куникузуши ногой толкает хрусталь, сжимаясь от подавляемой злости. Напакостить — это меньшее, что он может сделать, это меньшее, что он, блять, хочет сделать. — Не трогай меня, не смей. Сама мысль о прикосновениях Доктора вызывает отвращение, глубинное желание содрать с себя кожу слой за слоем, чтобы добраться до того, что болит, скрипя внутри, как несмазанный кукольный шарнир. Дотторе приказали дать Куникузуши слово. Перестать ограничивать способность говорить, да толку, блять, если Куникузуши не способен сказать что-то, хоть на каплю отличающееся от предложения «иди к чёрту, а лучше нахуй проваливай». — Прекрати, — Дотторе присаживается на корточки, и его лицо так близко к Куникузуши, и даже обидно, что руки до сих пор связаны — иначе бы расцарапал маску, содрал бы её и выдавил бы глаза. Доктору они не нужны, раз он считает, что с ущемлённой подвижностью Куникузуши сладко живётся. — Прекратить что? Куникузуши враждебный, оскалившийся и напряжённый. Он отталкивается от пола и ползёт в угол, как можно дальше от Дотторе. — Прекрати лаять на меня. Я стараюсь делать лучшее для тебя. Лучшее — это про отсутствие сна после очередной дряни, вскормленной его руками и вдавленной на корень языка Куникузуши. Лучшее — это про вывернутые кости ног, лишь бы посмотреть на регенерацию божественного сосуда. Лучшее — мечты сотворить из него рукотворного Архонта и заставить его реветь от вращающегося вокруг мира, от понимания — всё принадлежит ему, да только сам Дьявол бок о бок ступает с ним и, обливаясь слюнями, ждёт, когда же Куникузуши оступится и, поднимаясь — воскрешаясь, — наконец обернётся, чтобы увидеть, как многое Дьявол предложил ему и подарил. В обмен на рассудок, на чёткое восприятие, на желание жить. — Сколько мне тебе повторять: отъебись от меня. Я уже понял, что тебе делать нехуй, кроме как меня донимать, но иди займись чем-нибудь реально полезным, — выплёвывает Куникузуши. Он выглядит как обиженный ребёнок, он поступает под стать мальчишке, обделённому и никому не сдавшемуся. Предательства ведь тоже след оставляют. Дотторе укоризненно качает головой. — Помнишь свой прошлый результат? — вкрадчиво интересуется он, вставая. Глаза Куникузуши расширяются, а в груди ползут гремучие змеи, тянутся к горлу, чтобы душить, душить и пожирать. Как, как забыть о токе, который прошибает тело, о плюще, заворачивающемся петлёй, как напрочь выбить из головы надоедливое тиканье часов: минута и пятьдесят три секунды. Набатом пульсирует: минута и пятьдесят три секунды. Минута. И пятьдесят три. Секунды. Куникузуши дёргает запястьями. Они посинели, почти не ощущаются частью его рук. Минута. — Не помнишь? — Дотторе поворачивается к нему спиной, впивается взглядом в округлые часы, в которых иссыхает сердце почившего друга Куникузуши. Ему знать об этом не стоит. И о том, что к трагедии в Татарасуне Доктор причастен, тоже. Пятьдесят три секунды. Куникузуши выжидающе молчит. Всякие слова застревают и цепляются за слизистую, тянутся на дно, камнем оседая. Дотторе настраивает часы, треск бегущей стрелки врезается в рецепторы. Куникузуши имеет представление о последующем. — Опять будешь лечить меня? — ядовито рычит, брыкаясь, прижимаясь к ледяным прутьям. Надоедает, когда не получается выплеснуть злобу на раздражителя. — Почему бы и нет, — Дотторе пожимает плечами, легкомысленно и непринуждённо. Дьявол во плоти. Минута. Ключ, как влитой, прокручивается, и прутья раздвигаются — Куникузуши так кажется, но он больше не доверяет собственным глазам. Клетка увеличивается, масштаб — всё, что бы ни принадлежало Дотторе (его территория, его геенна огненная, его Дом). Пятьдесят. За верёвку тянут, колени разбиваются, раны сдираются. Куникузуши вгрызается в обтянутую перчаткой ладонь Дотторе, зубы крошатся, и он выплёвывает их — или это мираж и ложь, сотворённая химией и искажёнными биологическими учениями. Три. Дотторе ведёт его из помещения, загоняя в соседнее, привычное, знакомое. Всё так же блядски противное и мерзкое. Секунды. Провода подключаются к телу, жмутся к коже в поиске жизни, тепла и утоления жажды. Минута и пятьдесят три секунды. Из Куникузуши вырывается вопль, грубые пальцы тянут его за корни волос, словно алчущие отодрать скальп. — Успокойся и терпи. Куникузуши ненавидит день, когда Арлекин посчитала, что он полезен для Фатуи и закинула его в эту яму. — Считай вместе со мной. Гадкие прикосновения, от которых хочется перерезать себе глотку и к чёрту умереть, ведь менее болезненно исчезнуть под своим ножом, чем давиться и пожирать страдания с грязных рук Дотторе. — Один. Ток скапливается в грудной пустоте, теплится и закручивается в плотный ком, который взрывается, расщепляя мышцы. — Не пропускай счёт. Куникузуши клянётся: когда-нибудь он убьёт Дотторе. Когда-нибудь. — Идёшь на рекорд. Дотторе улыбается. В его руках трепещет сын Архонта, дрожащий и рявкающий. Числа для Куникузуши равноценны ящику отравленных яблок. — Две минуты и тринадцать секунд. Запомнишь? Минуты и секунды для Куникузуши равносильны кругам Ада. Но, наверное, бестолково считать обороты, когда навеки застреваешь на девятом круге и утопаешь в ледяном Коците. Пускай Дотторе пламенится на седьмом круге под огненным дождём. Заслужил._______________
— Что это? — Твоя новая одежда. Куникузуши пристально разглядывает тёмно-фиолетовые ткани, широкополую шляпу, обувь, напоминающую традиционную из Иназумы, и кривится. — Я не буду это носить. Будет. Его никто и не спрашивает, чего он желает — принимай, что дают, и не будь капризным. Ему есть что спросить у Дотторе. Почему я? Чем я похож на тебя, раз ты решил взять меня под своё крыло? Ему есть что спросить у матери. Разве я хуже, чем твоя новая кукла? Я тоже бессердечный, я могу управлять страной и подчинять людей. Я великий, сильный и могущественный. (Дотторе бы сказал, что Куникузуши чересчур связан с ней. Скучает ведь. Несмотря на возгласы: она мертва для меня, разлагающаяся в эрозии, — он скучает.) И, определённо, ему есть что предъявить Царице. Шесть? Я хочу быть первым и единственным, но никак не шестым. Хочу быть неповторимым, самым опасным и устрашающим. Дотторе запускает часы и оставляет их недалеко от Куникузуши. Хитрый сукин сын — разгадал, как влиять на истощённый пытками разум. Куникузуши морщится, когда шляпа давит на затылок. Он всегда будет недоволен, никогда не удовлетворён и радостен. Полубогам это неизвестно — счастье, умение цепляться за жизнь и мгновение. Как скороговорку, Куникузуши вызубрил: бежать некуда, выхода из лаборатории Дотторе — нет, петлять по кабинету можно только взглядом — и то прутья мерещатся перед зрачками, перед глазами, налитыми кровью и злобой. А надежды здесь и подавно не существует. — Закончил с нытьём? Куникузуши стискивает зубы, челюсть ноет и болит от напряжения, которое не знает, как выплеснуться. Зато Куникузуши знает. — Ты меня к Царице поведёшь или она сама прискачет сюда? Меньшее из дозволенного — это видеть сейчас Царицу, пока под одеждой ошмётками сползает кожа, подпалённая и местами сожжённая. — Будешь сопротивляться — повторим твой любимый опыт. Он про тот, где заражает смертельными болезнями, а затем наблюдает и записывает, как борется тело полубога с ядом? Это можно пережить, Куникузуши уверен в этом. Когда он ступает по кафелю, не ограниченному прутьями, то подаётся в сторону, ударяясь о стальной стол, и со всей силой пинает его, а колбы переворачиваются и падают, разбиваясь. — Не подходи ко мне! Не смей, блять, ещё когда-либо прикасаться ко мне, — угрожает Куникузуши, едва Дотторе делает шаг к нему, разъярённый и злой. — Я сожгу это место дотла, если ты притронешься ко мне, я клянусь. И он ни капли не врёт, сдирает шляпу, бросая её на пол, а та пропитывается медикаментами, мешающая и надоедливая. Куникузуши, опасно сверкнув глазами, подходит к столу, где лежат часы, и стискивает их в ладони, до тех пор пока треск не заставит его истерично засмеяться. Сухое сердце рассыпается внутри циферблата, скрытое от взора. По кривым линиям на ладони скользит нечто напоминающее порох — прах, — и Куникузуши морщится, швыряя часы в стену и грубо отряхивая руку. Стекло разбивается, разлетаясь по сторонам и хрупко приземляясь на окровавленный кафель. Дотторе складывает руки на груди, неотрывно следя за Куникузуши, у которого порезана ладонь, испещрена мелкими расходящимися тканями. Доктор даже не шелохнулся, когда Куникузуши импульсивно начал рвать на мелкие куски записи об экспериментах. — Любишь расставлять всё по полочкам, да? — шепчет Куникузуши, метнувшись к шкафу с книгами. — Ненавидишь беспорядок, блять… какой же ты больной, — он достаёт каждый чёртов учебник и кидает к своим ногами, раздавливая корешки и растаптывая страницы. Что бы ни делал Дотторе, это было пропитано нездоровой потребностью в идеале и совершенстве. Куникузуши, перевернув все столы, разбив колбы и дорогую, уникальную технику, медленно и расчётливо подходит к прутьям, вставая в одну линию с Дотторе. Одним движением руки, едва заметно дрожащей, он переламывает жгуты и смеётся, загнанно и дико. На плечо ложится рука — и страшно до жути, до кома в горле и тяжести в теле. — Ты закончил? — спокойно спрашивает Дотторе, алчно сжимая пальцы на теле Куникузуши. Шумное дыхание рассекает тишину, и Куникузуши, быстро моргая, понимает, что слёзы текут по лицу, окропляют огненно горящие щёки — от агрессии, которой он позволил выплеснуться, смертоносной и разрушительной. — Нам пора идти, — с нажимом продолжает Доктор, разворачивая Куникузуши к себе. Слёзы струятся, и на миг Дотторе охватывает неподдельный восторг — божество надломлено и всё под его контролем, каждая эмоция Куникузуши нанизана на нить, лежащую в хватке Доктора. Куда ни отправится Куникузуши — Дьявол будет следовать за ним по пятам. И выдавить не получается из себя ни слова, а соль бежит по щекам, марая губы, отпечатываясь горечью на микроскопических трещинках, начинающих кровоточить. Куникузуши раскрывает рот, поражённо округлив глаза, испуганно глотая спёртый воздух, который пропитался лекарствами, разбитыми им же. Его адски трясёт, пока Дотторе выводит его из помещения, пока сам Куникузуши спотыкается о ступени, что ведут наверх, в зал, где его дожидается Царица. — Не трогай меня, — рыдая, приказывает Куникузуши, падая на колени, когда достигает последней ступени. Он сгибается, жмётся лицом в пол, сдирая ногти в кровь, когда скрежетает по острым доскам. — Не смотри на меня! — взревев, Куникузуши заходится в громком плаче, и он чувствует себя так отвратительно и мерзко, что вынести мысль, что он ослабел, почти невозможно. — Прекрати, — Дотторе наклоняется, поднимая за волосы голову Куникузуши, и даёт ему тяжёлую пощёчину, призывая остановиться. Остановиться быть таким человечным, остановиться чувствовать, пронизываться эмоциями, остановиться быть жалким. — Н… не прикасайся ко мне, — икающе воет Куникузуши, мотая головой из стороны в сторону, лишь бы Доктор убрал свою грёбаную руку подальше от него. Но его не слушают. Дотторе поднимает его, сжимая зубы от раздражения, и трясёт в стальной хватке, пока тело Куникузуши содрогается, а из его горла вырывается всё больше и больше криков, и слёзы текут лишь сильнее, огрубевая на коже Куникузуши. Он не здесь. Где-то далеко от Снежной, под цветущей сакурой он широко улыбается от щекотки Яэ Мико, игривой лисицы, ласково перебирающей его длинные, густые волосы. Куникузуши везде, но не здесь. — Не заставляй Царицу ждать тебя. Ему кажется, что он слышит нежный шум родника, щебет диковинных растений, мягкой подушкой выступающих под его телом, что плещется в лучах закатного солнца, пока Эи рассказывает о далёких истоках этого мира, о сказочных существах и удивительных природных явлениях. — Хватит сопротивляться, ребёнок.— Дитя, что ты знаешь о грозах?
Мальчик задумчиво кусает губы, а затем весело выкрикивает:
— Они ослепительно прекрасны и подобны сверканию твоего копья, мама.
Куникузуши безысходно кричит, вырываясь, мечтая о том, чтобы его прекратили трогать, чтобы трупные прикосновения Дотторе не марали его тело. Чтобы быть не здесь. А с мамой. Но голос, насмехающийся и унижающий, твердит ему, обволакивая со всех сторон, как густой туман: Тебе никогда не стать невинным, как прежде. Ни-ког-да не обнять создательницу, не вдохновиться её стойкостью духа, не оттаять от невесомого поцелуя в румяную щёку. Никогда. И голос этот принадлежит дьяволу.