Люцик?

Жила была одна тихая, ничем не примечательная деревушка. За горами тридевятого королевства, за бесконечно простирающимися тёмными лесами. Жила она по своим законам, ни с кем не воевала или торговалась. Опять же, потому что с ней по соседству никто не живёт. Нет, это не племя аборигенов. Дома, пастбища, поля и даже церковь – всё есть для счастья и сытости местных жителей. Итак, среда. Очередной осенний день. Похолодало со вчерашнего. Листва на близстоящих деревьях уже принял золотистый окрас, и сыпятся, образуя золотой коврик рядом со стволом. Солнышко то показывается на небе, то прячется за сероватыми, массивными облачками. Пастух, вместе со своим одомашненным волком, ведёт стадо сытых овечек обратно домой. Тихо, не спеша, опираясь на свою герлыгу: тучек злобных-презлобных на небе не видать. Никто из стаи и не выбивается, а даже если это случается, то волк, пусть уже и совсем не молодой, но поможет. Деревня уже видна за горизонтом. До неё совсем недалеко. Пастух замечает, волк немного замедлился: уже устал старик. "Ничего… осталось совсем ничего. Потерпи…" – тихо говорит ему пастух. Навстречу к ним бежит маленькая девочка. В белом, немного помятом платьице, её светлые волосы лишь подчёркивают радостное личико. Кто же не рад видеть своего папаню и милого пёсика, возвращающегося обратно? — Папа́, — подбегает она обнять пастуха. Её голос наполнен радостью. Отец ответил взаимностью, хикнув. Когда твоё родное дитя с улыбкой и любовью обнимает, невозможно не радоваться. Волк тоже рад видеть девочку, подходит к ней и радостно виляет хвостиком. — Не поможешь батюшке загнать всех в хлев? — спрашивает он свою дочу, смотря ей в изумрудные глазки. Та молча кивает. И побежала вперёд, открывать врата загона, как погладила беленькую шёрстку волка. Овцы, как подобает стаду, пытаются все сразу зайти в хлев. Однако, слава Богу, как-то проходят сами, не ломая ничего, без чьей либо помощи. Врата закрываются, доча побежала в старенький простоватый, слегка дырявый дом, ибо там теплее. А волк за ней, неспешным бегом. Девочка вбегает в свою комнатку да садится на пол, у кровати. Аж вспотела немного после такой пробежки. Оглядывается она вокруг: деревянные куклы, что на полу, что на полке, которые лично вырезала матушка, когда та была ещё при жизни. Солнышко всё прячется за облачками, наполняет комнату лишь скучным цветом. На пороге двери, перед ней, наконец, доходит волк. Девочка подзывает своего лучшего друга к себе в объятия, тот подходит и ложится к ней. Она его гладит, почёсывает, ласкает его уши – дарит ему свою любовь как может. В ответ на это он тихо скулит. Ничего ей больше не нужно и не… нет, кое-что хочется и думается. — Как поем кашки, пойдём в "Палку" поигхлаем. Что скажешь? Отец, уже сам вошедший в дом, немного ушедший в мысли о том, как прокормить скотину, это слышит. Он не может пройти мимо. "Что же она, глупенькая, не понимает, что… так, хорошо…". И стоит батька у порога да начинает говорить: — Элизабет… — его голос был немного поникшим и словно… не знает, что дальше говорить. — Да, папа́? — та резко переводит свой глаз на папеньку. Её голос по-прежнему нежен и полон радости. — Можно поговорить с тобой? Наедине, — голос папы всё так же не радостен. На её лице улыбка потихоньку спадает. Она снова поворачивает свой взор на своего лучшего друга. Тот вопросительно смотрит ей в глаза. — Иди, — говорит она волку. Тот слушается и медленным, уставшим шагом уходит. Папенька к ней подсаживается. Пытается что-то ей сказать, но… как бы слова подобрать, с чего начать? — Ты не замечаешь… — начинает папа говорить. — Он в последнее время совсем уставший. Мало ест совсем. Он уже совсем старенький. — Но… почему, я не ве́лю в то, чтобы он был таким уставшим, — улыбка с девочки исчезает полностью. Будто её никогда и не было. Он тяжело вздыхает. Собирается с мыслями и силами. — Каждому живому отведено своё время… И когда оно заканчивается… настигает смерть. А её не обманешь. Такова природа. — То есть… — на глазах Элизабет начинают выступать слезинки. — Я больше не увижу Люца? Как маму́? Как наш плежний домик? — Не совсем… вспомни слова нашего священника… — после слов папы девочка немного смутилась. — "Они покидают этот мир и попадают туда, куда они заслуживают: в рай или в ад". — Но… — возмущается она. — Я не брошу Люца. Я с ним пойду. — Нет! — звонко парирует тот. Доча аж дёрнулась. — Пойми… твоего времени ещё очень много. Но ты правильно делаешь, что ты проводишь время с ним. Не бросай его ни за что. Элизабет, вся в слезах, испуганная, кивает. Папа окутывает девочку в свои объятия, дабы хоть как-то утешить. Всё будет хорошо. — Только не бросай его. Уже тогда, там, в раю, вы встретитесь снова, обещаю, — добавил папа. Она не бросит своего лучшего друга. Ни за что. Она будет с ним до последнего. Что бы ни случилось. Весь день дорогая Элизабет провела со своим Люцом. Ни на шаг от него она не отходила. Разве что, когда надо было кому-то из них поесть. Но ни во что активное и не играли: не бегали, не играли в "Палку". И не каталась она на нём, как раньше любила делать. А затем так ещё один день. И ещё. И ещё… Прогулки, еда, ласка – всё для счастья волка. Даже папенька не остался в стороне и всячески поддерживал инициативу своего чада. Но Люц, следует не забывать, уже стар и он всё менее и менее активен. Вечерняя суббота. Уходящее за горизонт солнышко красит небо в золотисто-красный. За домом совсем похолодало. У разожжённого камина, в котором дерево трещит, лежит он. Неясно, тихо сопит иль скулит он. С ним рядом сидит на коленках Элизабет. Смотрит… нет, можно сказать, пилит его своим наивным взглядом. В последнее время Люц совсем из дома не выходит и почти не двигается, если сравнивать, каким неостановимым был помоложе. Травы мало, чем помогают. И к тому же начал часто чихать. И ему стало труднее дышать. Простудился, бедняга… А тем временем, на крыльце домика сидят отец и его старый знакомый да ведут беседу. Негромко. Всё-таки многие в это время уже начинают ложиться спать. Давно вместе время не проводили, пусть видятся каждый день: отец девочки, как было сказано выше, пастух, а другой – за пшеничными полями следит да сено заготавливает на зиму для скота. — Ох, А́лард, зима уже на носу – а сена всё ещё нет! Чем скотину-то кормить, скажи, пожалуйста! — говорит его друг чуть громче, чем обычно. — Да тише ты!.. — шипит отец. — С сеном-то завтра разберёмся. Я хотел поговорить о другом… — Так… — глубоко призадумывается тот. — Во! Не поможешь мне с сеном завтра?.. А́лард посмотрел на него несколько недовольным взглядом. — Хорошо… — сквозь зубы соглашается он. — Спасибо. Так… ты чего хотел, кстати? — Волк… — Я его в последнее время его не видел. Он… что с ним? — Десять зим как прожил уже… Он уже совсем стар. Так ещё разболелся. Мучается, можно сказать. Бедненький… Слава Богу, дочка за ним ухаживает. Тот смотрит на своего друга глазами, полными сожаления… — Да… Я ещё помню, как ты со своей жёнушкой с ним играл, хех, — прерывает он. — Что, точно не будешь обращаться к доктору? — Тот зелёный лопух? Ага, щас! — довольно резко отвечает отец. — Я сам растил его с того момента, когда он был беззащитным щенком, рядом с растерзанной волчицей и собратиями. Я его лучше знаю. — А… в чём тогда беда? — непонимающе спрашивает друг. — Я ж вижу, силы уже покидают его. Я вижу, он уже мучается. Но больше всего я боюсь, что он помрёт на глазах моей девочки. А я не хочу, чтобы это повторилось. Как тогда… — Наверное, ты скажешь "нет", но… раз он прям страдает, может, отвести его… того? Раз ты не хочешь, чтобы дочь мучилась сильно. — С дуба рухнул?! — не выдержал пастух и как заорёт, встав со стула. — Нет… нет, это слишком. Даже для него. — Я предлагаю, что у меня на уме. Ты сказал, он мучается и он прожил своё. Закончи его страдания да пусть твоя Лиза не мучается. Отец призадумывается. Смотрит с тяжелым взглядом на него… своего друга. — Ты и так иногда помогаешь нашему мяснику разделывать туши, — продолжает тот. — Ты кровь и кишки уже видал. Ты, к тому же, охотился раньше. Ну, тебе виднее, я-то только с сеном да пшеном имею дело. — Помоги… можешь с ней пару часов посидеть пока буду занят? — Хорошо, так и быть… Друг уже потихоньку встаёт со стула: солнышко уже почти ушло за горизонт. Пора спать, завтра ведь трудится и трудится. Все потихоньку ложатся. И свет в доме уже потух. В отличие от упорства пастуха. Но если подумать, что остаётся делать ему? Подождать, пока он умрёт в страданиях? Нет, зачем далее мучить животное? Да разум Элизабет, его маленького родного дитя, будет подвергнут травме. Опять. А она – самое ценное, что есть у него… Рассвет. Петухи, как увидели первые красные лучи солнца, сразу же запели, пробуждая пастуха. Он выглядит… вялым, а его глаза – поникшими. Но пасти-то скот надо. Однако для начала надо разбудить да покормить свою Элизабет. Открывает он дверь в её комнату – а её нет. "Что?" Он в панике ходит по всему дому, смотрит под каждой кроватью, столом и стулом – но девочку нигде не видать. Она будто исчезла без следа… "Не может того быть…" – папа не верит своим глазам. Он идёт проверять всё, что можно, вслушиваясь в любой звук, в любой шорох. Дома нет, в сарае – тоже. И в хлеве её не видать. "Что ж такое-то!?" Ещё раз проверяет кровать – точно её нигде нет. Жители деревни не остаются в стороне, как пастух зовёт их на помощь, что неожиданно со стороны последнего, можно сказать, изгоя. Они тоже её ищут. Всё безуспешно. Смотрят каждое здание, каждую бочку, каждый шкаф и уголок – никого. Остаются только поля и лес. Отец пошёл в лес. Смотрят за каждым деревом, за камнем – тоже ничего. Внезапно в голову отца приходить мысль проведать могилу Люца, которую сам вырыл, что глубоко в лесу. Он бежит туда один, сломя голову. Добежав дотуда, отец замечает рядом с могилой лишь чьё-то маленькое растерзанное тело. Знакомое платьице, только оно почти красное от крови, но это оно… и волосы… те же самые светлые волосы…