_____________
Отец кладёт руки на плечи Аякса, прежде чем подталкивает его к одному из Предвестников Царицы. Рвёт звено родства без жалости и возможности скрепить его обратно. Знает, что ничего не вернуть, а ведь и не хочет этого. От проблем обычно избавляются, извращённо, намеренно колко, но всё-таки избавляются, не пугаясь возмездия, которое схватит за горло и начнёт душить. Наказывать и карать. — Идём со мной, Аякс. Пульчинелла не выглядит грозным или злым. Без заминок Аякс осознанно вкладывает ладонь в его и позволяет себя вести, не отказываясь от предложения. Сказать нет семье, но согласиться на воодушевляющий приговор. Аж челюсть сводит от того, как это хорошо — быть среди таких же вечно голодных монстров в человеческом подобии и знать, что внутри них всё устроено, как и у тебя. Механизмы те же, безымянные, однако так подходящие Царице. Обделённые признанием, славой и любовью, её дети пугают простаков и великих, древних Архонтов. Но не её саму — она гордится каждым ребёнком в своём искусственно созданном семейном очаге, а особенно одиннадцатым. (Отчаявшимся, правильно сломанным, однако несломленным.) Она дарит ему форму Предвестника и кратко треплет по волосам, и в её касаниях слёзы и кровь приобретают форму заботы. Аякс следует за прикосновением, которое напоминает о Скирке. О становлении охотником._____________
Порок и красота становятся синонимами, когда и то, и то лжёт тебе.Оберегай меня от того, что познал, но не зазнавайся — я хочу узнать, кто ты на самом деле и насколько мы похожи.
— Пройдёмте в мой кабинет. Я расскажу Вам обо всём. Аякс учится принимать, о чём бы его ни попросили. Держит в голове свод законов об охоте. Он — не впервые — ступает за Чжунли и улыбается, потому что следует за истинным Богом, в прошлом которого царствует привычная Аяксу валюта. И это не может не радовать или подпитывать тщеславие. Создавать впечатление, словно он знает Чжунли, каждую его кость и мысль. — Правда, что люди недовольны статуями Моракса? Обычно неприличие ненавистно, но в его случае оголённость только к стати, отчего народ и бунтует: все хотят больше открытых участков на теле Божества. Забавляясь, Аякс склоняет голову к плечу и неприкрыто исследует Чжунли. Он никогда не устанет наблюдать за светом в его глазах, сияющих жидким золотом под солнечными лучами, пробивающимися сквозь неплотно опущенные жалюзи. Взгляд Аякса откровенный и ясный. Нечего скрывать, когда сам Архонт ухмыляется, принимая изящную позу. — Возможно, — задумчиво отвечает Чжунли. — У Вас интересный вопрос, Чайлд. Сразу так и не прикинешь решение. Аякс кивает, улыбка не покидает губ. Ему тепло, весело и легко. Хорошо. В компании незнакомого Бога хорошо. Будто Аяксу и есть место в божественных покоях, в ловких сетях опытности и понимания течения мира. Будто без мудрости он не сделает и шага, омоним чему — ступить без правды невозможно, хотя с ложью, определённо, далеко зайдёшь. — Я помогу Вам, господин Чжунли, отыскать путь к выводу, — Аякс поднимается, разминая затёкшие плечи. — Ваше дело определиться, хотите Вы этого или нет. Подношение безропотное, стоит прямо перед драконом и не стесняется предлагать себя. Чему учили, то и пригождается. Говори на всё да, не забывая обыгрывать врага. Охотники ведь так и поступают. Но не то чтобы Аякс сильно ловок в охоте. Рыбалка ему больше по душе: выжидать, пока жертва качнётся ему в руки; наслаждаться выбранной наживкой, преподносить её в качестве благословения свыше, но никак не приманки. Иногда он отпускает своих жертв. Чтобы они помнили о нём и боялись. Чтобы никогда не забывали о валюте, о том, как больно проявляется она, отпечатываясь на подкорке сознания. Всегда рядом, затравленная, сброшенная с пьедестала, но возвеличенная Царицей. Богиней, которая любит поднимать мусор — расколотое самопознание и раздроблённые кости — и награждать его знаменем Фатуи. Притворство ведь лечит, хоть чаще и калечит. — Чайлд, мне стоило заподозрить, что ты менее глуп, чем тебя кличут, — от слов Чжунли хочется смеяться, смеяться до грёбаных слёз, смея- — Меня тоже не предупредили о том, кем Вы являетесь, — Аякс, усмехнувшись, подходит к восседающему в кресле Чжунли и наклоняется к нему почти впритык. Нос к носу, взгляд к взгляду, откровение ложится на честность, а отрицание и недоступное принятие перегрызают друг другу глотки. — Моракс. Бог Контрактов, выдумавший лживую и неправильную валюту. …смеяться. Потому что что-то внутри жаждет этого. Плачет от того, что Аякс не лелеет это, не усыпляет любовью. Что-то — это покинутость, годы одиночества и ощущение, что среди толпы он один и так будет всегда. — Неправильная валюта? — Чжунли улыбается насмешливо и так по-людски просто, словно не на его глазах умирали Боги, словно не он убивал их, безжалостно и расчётливо. — Мальчик, ты настолько боишься собственную Богиню, что решил осмелиться растоптать другого?Другого Бога, которому ты позволил бы вырвать собственное сердце и сжать, потому что тебе оно не нужно. Это мелочь и формальность, ненужный хлам.
Забирай и терзай его. Оно бесполезно.
— Я не боюсь её, — тихо отвечает Аякс. — Она для меня роднее матери, но тебе этого не понять. Никому не понять, только мне, — выдыхает слова в чужие губы, а те оседают хрупким пеплом на коже. — Моракс, разве ты сам не считаешь слёзы чем-то более ценным, чем мора?Разве ты не хочешь видеть мои?
— Ты решил, что способен спорить со мной? Прекрати считать себя сильнейшим, дитя. Гордыня — порок, и весь ты, Чайлд, совершенное, порочное порождение низшего и пустого. Твоё высокомерие не приведёт ни к чему хорошему, — шепча, рокочет Чжунли. Он поддевает пальцами подбородок Аякса, слегка сжимая. — Я хочу, чтобы ты навсегда запомнил это. — А я хочу, чтобы ты знал, Моракс, — Аякс прикрывает глаза, неровно вздыхая, — я верю только в красоту, а побочные грехи для меня насущны. И за хорошим я не гонюсь. Чжунли усиливает хватку, и Аякса пьянит, что тому не нужно прикладывать особых усилий, чтобы подчинить, поманить и поймать. Голос мужчины неохотный, ленивый, отчасти сожалеющий о том, что придётся сказать: — У меня встреча через десять минут. Продолжим наш разговор позже. И на этот раз «позже» сбудется._____________
Аякс пьёт изысканное вино, игриво сцепляет пальцы на бокале и смотрит на Чжунли из-под полуприкрытых ресниц, трепещущих от волнения. — Мне всегда было интересно: правда ли, что Моракс скрывал своё лицо? Чжунли не сводит глаз с Аякса, и это кружит голову. Хочется быть его единственным, неповторимым и плохим. — Действительно, так и есть. Моракса смущало, что люди могут прочитать его. Аякс чувствует некую связь с Чжунли, ощущение, будто они одновременно похожи и совершенно разные. Похожи в том, что скрывают горечь за масками, за полотнами одеяний и притворной вежливостью. Похожи в том, что оба считают себя самыми сильными и ненавидят всё, что следует за властью. Слёзы, кровь и смерть. — Но я ведь могу прямо сейчас видеть тебя, — шёпот сокровенный, едва различимый в гудении тектонических сдвигов плит. Моракс подзывает к себе, и инстинкты говорят Аяксу: оставайся на месте, не позволяй ловить себя. Однако в кои-то веки он не слушает их. Оставляет бокал на столике, и ноги сами тянут его к Мораксу, потому сопротивляться бесполезно. — Может, я хочу, чтобы ты знал меня, Чайлд? Аякс, задыхаясь, жмётся к Богу и налегает на него всем телом, оказываясь у него на коленях.Помолись за мою душу. До звёзд тебе ближе, чем мне — простому смертному. Тому, кого ты будешь однажды поминать, жалея.
— Аякс, — дыхания так мало, грудная клетка яростно дрожит, и внутри всё пульсирует, боязливое. — Я Аякс, прошу, называй меня так. Моракс прижимает его к себе, оказывая утешение в берегах собственной печали. Его Аякс, его воин, отклик чувств в смертности и сочувствие в шрамах, которые можно только поджечь и позволить им гореть, вспыхивая керосином. Разрешая сиять, распространяться пламенем по божественным рукам и гореть, но вместе. — Позволь себе отказаться от борьбы, мой мальчик. Отбрось контроль и забудь обо всём.Но всегда помни обо мне.
Аякс яростно кивает, пряча лицо в изгибе шеи Чжунли. Он чувствует, как форма Фатуи слетает на пол, высокие ботинки больше не приземляют его, а боевые ранения наконец свободны, и спина покрывается мурашками, скользящими к молочным бёдрам. Страшно, когда о тебе заботятся. И ещё хуже — когда не делают этого. Отвыкать и привыкать к ласке заново — вот, чего хочется избегать. Любить, но не быть любимым, верить, но не быть тем, кому верят. Ошибаться, но не быть прощённым и навеки прощать других, унижаясь. Доверять. Хочется доверять. Аякс стонет, насаживаясь на пальцы, сгибающиеся в нём. Спокойствие овладевает им, и он может только выкрикивать имя Моракса, ведя бёдрами навстречу его прикосновениям, выгибаясь к его губам, целующим шею. Окутанный Богом, вверивший ему себя. И это похоже на любовь. — Ещё, пожалуйста, — просит Аякс, ахая, когда пальцев становится больше, всего становится так много, и это ошеломляет. На язык ложатся три слова — покорное таинство. Когда пальцы сменяет член, тепло растекается в груди, а кончики пальцев вжимаются в плечи Моракса, помечая сквозь одежду. Аякс, хнычущий в беспамятстве, клянётся хранить все секреты и тайны Моракса. Обещает, что не расскажет никому о том, что знает о нём. Отчаянное желание кричать от того, насколько сейчас хорошо. — Ещё-ещё- Он захлёбывается стоном, выгибаясь к сильным рукам Бога. К рукам опытного охотника, которому не страшны противники. Аякс, жмурясь, кончает и пьёт хрипы с губ Чжунли, прижимается к его рту поцелуем, жаждущим и странствующим. Будто он не здесь. Будто они не здесь, а там, где никто их не видит, где Моракс — единственный Бог Аякса, а тот — единственный последователь, самый преданный и верный. — Спасибо-спасибо-спасибо, — тараторит Аякс, смазанно целуя Чжунли. — Иди сюда. Моракс раскрывает руки для объятий, и Аякс падает в них, не боясь синяков от приземления. Это ведь не Бездна. Больно не будет._____________
— Смотри, солнечные зайчики. Аякс свешивает ноги, сидя на столе в кабинете Чжунли. Постоянно возвращается сюда без единой мысли о переборе. Или о наглости. — Они красиво играют в твоих волосах, Моракс. Искренность — ключ к другому человеку. Почти как наживка, однако без умыслов. Чжунли улыбается ярко и прозрачно. Каждая его улыбка — невесомость, божий свет и проявление благотворительности. Не только любовь спасает, но и чистые улыбки. — Такой наблюдательный, — уличает Чжунли, словно комплименты запретны и озвучивать их надо тихо. — От Вас набрался, — Аякс дёргает ногами, как ребёнок. — Вы ни одну тростинку не пропускаете. И, ах, позор Вам, если Вы не скажете мне о том, как нежна она, — он ухмыляется по-мальчишечьи. А ведь он и есть мальчик. Позабывший вкус блинов, упавший в Бездну и переломавший кости в ней, однако поднявшийся с колен и плевавшийся кровью, обливающийся слезами, мальчик исполняет миссию в Лиюэ. Остаётся дождаться кульминации, и тогда всё будет позже. В который раз с Чжунли «позже» — это не пустой звук, а обещание.Я защищу тебя от всего, что повидал, и залечу твои раны своим благоволением, как не смог сделать ты.
В Лиюэ ведь валюта не кровь и не слёзы. Значит больно не будет и не нужно рыбачить или охотиться — нет ни прорубей, ни густого бескрайнего леса. Есть только сверкающее золото, древнее богатство и заживающие шрамы. И любовь.