Шесть бывших Соломенной шляпы

      1.1. Санджи флафф, романтика, фудпрон, PG13. ТС +, до арки Биг мам              Они остались вдвоем на корабле. То, что Нами-суан и Робин-тюан нет, пожалуй, даже хорошо. Луффи будет главным по части дегустации. Пусть его незакрывающийся рот не отличит сливочного крема от творожного, с этим Санджи сам разберется. Главное, чтобы капитан улыбался и повторял свое восторженное «вкуснотища, Санджи!», причмокивал и тянул руки к каждой новой порции. Ему со стойки не видно, конечно, но Санджи стоит лицом к кухонному фурнитуру и даже не пытается бороться с улыбкой, вылезающей на губы от его слов. Он достанет десерты из холодильника, нанесет крем, посыпет сладкими драже. Обернется к Луффи, раскачивающемуся на высоком стуле, заберет пустую тарелку, поставит маленькие пирожные перед ним.              — Теперь эти попробуй, — сказал кок, оперевшись о высокий барный стол. Хочется посмотреть на его смешные раздутые щеки, когда он одним махом проглотит все три штуки. Санджи смотрит ему в лицо, не стесняясь.              Луффи улыбается, подтягивает к себе тарелку, хлопает в ладоши, кричит:              — Оооо, Санджи, чума! Приятного мне аппетита! — И пихает в рот сразу два. Жует, закрывает глаза довольно, смеется. Слизывает крем с губы, с щеки убирает пальцем. Санджи подает ему платок, всегда лежащий в кармане. — Ты как всегда на высоте. Ничего вкуснее не пробовал! — Санджи снова оборачивается к столу, заворачивает остальные десерты для команды, чтобы перекусили, когда вернутся. Улыбается. — А еще будет? — с нетерпением спрашивает Луффи, убрав крем с лица платком.              Будь кто-то на корабле, Санджи бы дал ему половником по лбу резиновому и рявкнул, чтобы дождался обеда. А тут чего притворяться? Хочет — пусть ест. Кто Санджи такой, чтобы ему запрещать? Пусть съест хоть весь холодильник, он просто приготовит еще.              — Будет, — заверяет Санджи. — Дай минутку, сейчас брауни из духовки вытащу.              Луффи болтает ногами, пальцем собирает с тарелки остатки крема. Тогда Санджи, чтобы он не скучал, отдает ему ложку из миски с кремом, Луффи принимается слизывать с ложки, держа ее двумя руками.              Санджи достает противень, проверяет бисквит — упругий и нежный. По кухне разливается шоколадный аромат. Надо остудить. Луффи он пока займет панакотой. Достает стаканчик из холодильника, ставит перед Луффи с маленькой кофейной ложечкой, забирает тарелку и кремовую ложку. Убирает их к раковине, снова поворачивается к Луффи.              — Что это?              — Панакота.              — А брауни?              — Позже. Пусть остынут.              — Ладно! — Луффи берется за ложечку, в два присеста почти выливает мягкое желе в себя, смотрит на Санджи. — Вкусненько! А есть еще?              — Есть, — с готовностью отвечает Санджи. Улыбается Мугиваре, но достать второй стаканчик не спешит. Луффи сначала ждет терпеливо, но потом видит хитрую улыбку кока.              — Можно? — спрашивает он. Глазенки наливаются блеском, как у кота-попрошайки, Луффи лыбится, как натуральный кот. Котенок.              — Можно, — отвечает Санджи. — При одном условии.              — Каком? — немедленно спрашивает Луффи. Да за его, Санджи, сладкое Луффи хоть с йонко подерется. Приятно думать об этом. Может не только за сладкое.              Санджи поворачивается к холодильнику, достает еще одну панакоту, ставит на стол, перед Луффи, тот тянет к ней руки, но Санджи не отпускает тоненькую низкую ножку стаканчика.              — Не спеши так, когда ешь. Распробуй, что там, внутри. Как кисловатый джем обжигает язык, как сливочно она тает во рту, как пахнет ваниль. И в самом конце остается привкус — лаймовый сок. Только в самом конце, если не спешить перебивать вкус и дождаться.              Луффи слушает его внимательно.              — Но она и так вкусная, Санджи, — невозмутимо возражает Луффи.              — Но ты попробуй, — убеждает Санджи.              — Ладно, я попробую, — соглашается Луффи. — Теперь можно?              Санджи тогда отпускает стакан, Луффи притягивает его к себе, собирается снова захватить половину содержимого за раз, но удерживается. Готовится, ерзая на высоком мягком табурете. Берет на ложечку совсем немного, принюхивается. Закрывает глаза — должно быть, подошел к делу со всей серьезностью, напряг все свои чувства, и вплоть до всех типов Воли, или как там ее. Открыл рот, губами снял с ложечки десерт. С закрытыми глазами ждал, когда она начнет таять и отдавать кислотой и сладостью одновременно, ложиться приятной прохладой на небе, расплываться гвоздичным облаком по рту.              Тогда Санджи тянется к нему, поднимает подбородок, целует нежно сладкие его губы, убирает свободной рукой его руку с ложечкой в сторону. Касается носом его носа, наклоняет голову в другую сторону, целует снова. В этот раз Луффи поддается, тянется к нему подбородком, ищет его губы в ответ и даже опускает ложку на стол.              — И правда, так вкуснее, — говорит он наконец, когда Санджи отстраняется, отпускает его руку.              — Я тебе говорил.              Санджи улыбается, возвращается к своим брауни — надо, правда что, остудить, да заняться теми морковными низкокалорийными кексами для Нами и Робин. Луффи долго смакует панакоту и доедает стаканчик, кажется, еще целый час.              1.2 Санджи ангст наверное, старый добрый ангст, ТС +, АУ, Пирожный остров, голодовка Лу // Санджи и мат как отдельный тип муда              В ботинках хлюпала вода.              Еще бы она не хлюпала — лило как из ведра, треклятый лужок, забросанный телами, весь был в лужах, невысокая трава цеплялась за ботинки, штаны были мокрые до колена, рубаха липла к телу. Плащ этот блядский мешал только. Золото на запястьях холодило. Корзинка превратилась в растрепанную сумку, болталась в руке.              Санджи в каждом втором чуть было не признавал капитана: вот у этого штаны похожие — нет. А вон на груди знакомый шрам — нет. Шляпа! Соломенная! Точно он! Но нет.              Санджи по метру прочесал этот лужок несчастный, это поле боя, это кровавое месиво, только чтобы в который раз отталкивать от себя тело чужого человека с поверхностным дыханием. Да будь он трижды мертв, Санджи плевать хотел, ему нужно было найти Луффи. Хотелось сказать, найти Капитана, но как он мог теперь его так называть.              Санджи сжал зубы. Хотел закурить, чтобы унять злость вперемешку с тревогой, что Луффи ему уже никогда не найти и не увидеть, но удержался. До побелевших пальцев сжал ручку корзинки. Бегом — туда, где он еще не был, пусть кажется, что он исползал здесь все. Если нужно, он каждый сантиметр просмотрит и руками прощупает, только бы найти этого мальчика, его сладкого мальчика, поклонника его первых, вторых и третьих блюд, его бестолкового, ничего не смыслящего в еде дегустатора с бездонным желудком. Воспоминания столетней давности — срок ушел. Воспоминания — не продукты, их можно бросать в расход, их можно выбрасывать, забывать, особенно если они не имеют значения.              В шуме дождя Санджи слышал, как колотится сердце. Как свистит воздух от того, что он дышит сквозь зубы. А еще, если прислушаться, за этим грохотом слышно: у кого-то урчит живот. Этот звук Санджи узнает везде. Он срывается с места, бежит туда, где за пеленой дождя и пара, прислонившись к мертвому полустволу, Луффи сидит, опустив голову.              Различив его очертания, Санджи почти теряет голову, — он что, без сознания? Он мертв? Что с ним?              Разодранная рубашка, разодранные бриджи, сбитые в крови кулаки, избитое лицо — Санджи научился наносить вред логии, Луффи от него здорово досталось. Разве он имеет теперь право прикасаться к этому лицу, к этому телу? Не имеет, но только Луффи нужна помощь.              Санджи с разбега падает перед ним на колени, берет в руки его лицо, поднимает его голову, чтобы только понять, дышит ли он, откроет ли он глаза.              Луффи поддается его рукам — как и всегда. Поднимает голову вслед за его руками, смотрит уставшим взглядом. Он измотан, ранен, он голоден — для него это смерти подобно. Он предан членом своей команды. Избит без сопротивления. Он вымок до нитки в приторно сладком дожде. И поднимает голову, видит его, Санджи, лицо и улыбается. Улыбается, как будто увидел что-то, чему следует радоваться, искренне, открыто. Блядство.              — Санджи, — слабый голос обычно неуемного капитана ранит сердце, пробирает до дрожи. Настолько слабый, что обрывается на полуслоге, скатываясь в шепот. — Ты пришел, — Луффи улыбается, его зубы стучат от того, что движения ему даются с бешеными усилиями. Санджи подхватывает его руку, сжимает в ладони, наклоняется к пальцам, целует кровавые костяшки. — Я ждал тебя. Ты слишком долго.              Санджи теперь только вспоминает, одергивает себя, пододвигает к Луффи корзинку и поднимается. Отходит в сторону. Луффи достает разбитое бенто, ест прямо руками. Сытость разглаживает его лицо. Санджи не видно, конечно, он стоит, отвернувшись, чтобы его ходящие от сжатых зубов жилки на шее не выдали капитану кома в горле.              Приходится по пунктам объяснять Мугиваре, что у Санджи с их командой покончено. Луффи его выслушал. Все три причины выслушал, хотя никогда не отличался способностью дослушивать до конца. Потом Санджи успел только услышать свист — с таким свистом Луффи перемещается в битве.       О, их капитан страшен в гневе, Санджи успевает сообразить, что ему в лицо летит кулак, когда расплывающееся из-за скорости перемещения тело Мугивары перед глазами материализовалось как из воздуха. Сто метров полета, Санджи разносит собой огромный ствол дерева. От удара спиной спирает дыхание, на языке откашливается кровь. Вдох никак не хочет сделаться, застревает в горле и давится кашлем. Да что Луффи его удары, он его может прикончить с полтычка, даже никакие свои гиры не активировав.              Накормил на свою голову.              Ладно, смерть предателю — справедливо, хотя жалко конечно, что он теперь ничем не сможет помочь этим выродкам из Джермы.              Санджи стирает кровь с губ, видит качающуюся в неспешной походке фигуру Луффи. Когда Луффи не суетится и не спешит, это он почти в гневе. Он идет, сжимает кулаки до белых костяшек, вот уже стоит над ним, пока Санджи приводит дыхание в норму. Тошнотворные сладкие капли падают с его волос. Санджи смотрит на капитана, стоящего над ним, сжимает зубы до боли в сведенных челюстях. Но Мугивара опускается над ним на колени, руками обхватывает лицо, пальцами проводит под самыми косточками челюстей, что Санджи приходится расслабить шею. Если перестать так крепко сжимать зубы, они начинают предательски стучать — от бессилия, от обиды, от сожаления. Луффи наклоняется над ним, стирает с подбородка сладкий дождь, приближается к нему, целует губы. От его поцелуев мальчишеских приходится глаза закрыть и унять тряску и еще перестать давиться слезами — смешиваясь со сладкими каплями, они отдавали соленой карамелью.              — Скажи правду, Санджи, — требует Мугивара негромко. Так тихо, что из-за дождя и не различить, но Санджи по губам считывает.              — Я хочу вернуться на Таузенд Санни, — сказал он. Мугивара тогда снова наклоняется к нему, целует его, Санджи теперь убирает его мокрые волосы назад, так он похож на мафиози. Луффи все целует его губы, потом отрывается, целует скулы, еще лицо, куда попало. Целует, пока на губы Санджи не начинает сочиться улыбка глуповатая. — Прости меня, капитан, — говорит Санджи то ли сквозь улыбку, то ли сквозь слезы. Мугивара тогда убирает его липкие волосы с лица, поднимается, упирая руки в боки.       Обещает расстроить свадьбу и надавать костылей Мамочке, чтобы Санджи мог спокойно вернуться на корабль. Из него начинает сочиться та безумствующая буйная энергия, не требующая планов и договоренностей: просто сила его безрассудства и мощность его решения.       Санджи опускает ладони на лицо, так и лежит у ног капитана. Сердце колотится. Дождь гремит в ушах.              2. Зоро броманс, до ТС + после ТС + страна Вано, G / PG13              — Зоро, ты просто заблудился.              — Нет.              — Заблудился.              — Нет.              — Заблудился.              Зоро теперь только сдвинул с глаз бандану. Она уже и ни к чему, на улице ночь, и он дремлет на палубе, полагаясь только на безупречное чутье в охране корабля. Посмотрел на Луффи исподлобья. Тому весело, он болтает ногами, просунув их меж рейлингами и свесив с палубы. Там, внизу, поплавок качается на мелкой ряби. Если Луффи будет неосторожен, потеряет сандалию. Тогда он поднимет шум, притащится кок, начнет отчитывать капитана, Нами ударит его по лбу своей палкой климата за то, что он разбудил их с Робин. Усопп с Чоппером просто будут кататься по полу со смеху без видимой на то причины. И ему не дадут поспать.              — Береги тапки, — предупреждает Зоро и опускает бандану обратно пониже. Луффи в последний момент ловит сандалию над самой водой.              От этого правда роняет удочку, и в итоге она, раскачиваясь на волнении, уплывает вдаль по кильватеру. Луффи смеется, перевешивается через борт, достает удочку.              — Резиновая… — он еще не придумал, как назвать прием для вытаскивания из моря уплывающих вещей. — Доставалка!              Потом он вскакивает на борт. На крючке болтается рыба.              — Эй, Зоро, — кричит капитан, тянет к нему свою резиновую руку. Зоро уже наизусть знал его повадки. Когда Луффи кто-то нужен, он не заморачивается, тащит к себе за шкирку. Мечник поднимает клинок, чтобы Луффи схватился за него, а не за воротник рубашки. — Иди сюда, что покажу!              Луффи притягивает его к себе своей резиновой ракетой, Зоро вовремя отпускает клинок чтобы не впечататься в борт, Луффи потом подает ему его мейто, показывает рыбешку на леске. Капитан его как всегда удивляет, он со своей волей может выловить всю рыбу в море, а он радуется с каждого хвоста размером с ладошку.              — Это на завтрак, — тогда говорит Луффи, снимая бьющуюся в руках рыбу с крючка и бросая ее в ведерко с водой. Зоро возвращает мейто на место. Луффи теперь снимает сандалии и кладет рядом с собой, прежде чем снова забросить удочку с наживкой и свесить ноги вниз с палубы. Тогда рядом с ним садится и Зоро, опираясь спиной о резное ограждение. У борта удобнее было, конечно, но и здесь сойдет.              — Эй, Зоро, — через две минуты снова окликает его капитан. Зоро в знак внимания неопределенно вопросительно мычит. — Тебе какую рыбу поймать?              — Пожирнее, — отвечает Зоро, не открывая глаз.       Луффи замолкает, дергает удочку, играя крючком, чтобы привлечь рыбу. Зоро, кажется, даже успел вздремнуть, пока Луффи снова не дергает его за плечо, опустившись перед ним на корточки. Зоро может услышать, как ему в лицо летит кинжал или как свистит клинок, но как к нему подбирается его обычно шумный капитан, Зоро не может почувствовать. От его руки на плече он дергается, рукой тянется к клинку, но увидев его лыбу во все лицо перед собой, выдыхает.              — Эй, Зоро, — зовет Луффи, пока он не поднимает бандану. Смеется от того, что у него получилось его напугать. Забавляет его это, видите ли. Он бросает удочку, валит Зоро на спину, чтобы он головой опустился ему на ноги. Луффи смотрит на него сверху, улыбается.              — Да, капитан? — Зоро расправляет плечи. Лежать на спине на твердой поверхности очень полезно, а Луффи хоть и костлявый, но резиновый. Сладость комфорта растекается вдоль позвоночника. Его пальцы проводят ему по голове, разделяют коротко стриженые волосы, массируют виски. Зоро тогда закрывает глаза, хотя обычно он не позволял себе засыпать, когда капитан с ним говорит.              — Спи, я послежу за кораблем, — говорит Луффи, сам опирается о борт, садится удобнее. Зоро мычит свое «ага», не открывая рта, и позволяет Луффи перебирать его серьги меж пальцами. Луффи на удивление замолкает, задумывается. Зоро снова успевает провалиться в сон.              //              Зоро, когда Перона с ощутимым остервенением дергала его перевязи, впервые задумался, что насмерть он никогда не бился. Никогда не стремился убить противников. Никогда не испытывал к ним личной неприязни. Следовал своей цели — достичь мастерства и еще заработать денег. Никогда не ставил жизнь на кон. Никогда, пока не встретил мальчишку в соломенной шляпе.              С тех пор как назвал его своим капитаном — началось. Непреодолимое желание порвать глотку любому, кто встанет на его пути, просто изодрать в клочья, проложить путь Мугиваре до самых вершин. Если нужно, сложить голову по дороге.              — Да не рыпайся ты, — шипит на него пустоголовая девица, пытаясь сменить ему повязку, при этом не отпустив свой дурацкий зонт. Тогда Соколиный глаз убирает ее от койки Зоро, сам накладывает повязку. Говорит, что завтра вечером ему станет лучше, и тогда они продолжат, а пока Зоро следует поспать.              Два года тренировок на износ с его противником на ближайшие пятьдесят лет тоже не входили в его планы, но вошли теперь. Теперь — это когда даже такая крайняя мера как драться насмерть оказалось недостаточной, чтобы открыть Капитану все двери. Сабаоди очень красочно показал, как он слаб. Из-за того, как слаба его команда, Луффи потерял все — друзей, брата. Черт возьми, надо стать сильнее.              Было бы Зоро снова восемь, он бы расплакался. А тут оставалось скрипеть зубами и давать себе молчаливые обещания. Луффи-то его обещания ни к чему, он просто снова доверится ему вслепую — и вот тогда-то Зоро лучше не сплоховать.              //              — Эй, завитушка. — Санджи повернулся на пятках, чтобы облить его ругательствами, но Зоро кивнул в сторону. — На пару слов.              Кок прикусил сигарету, ничего не сказал, вышел вслед за ним из развалины, в которой они встретились с командой в Вано. Зоро видел, как он затянулся глубоко, задержал дыхание, сигарету бросил, прошелся по ней сандалией. Выдохнул дым, когда они оба остановились в нескольких шагах в стороне от входа во временный штаб революции в Вано.              Обернулся — и шеей чуть не напоролся на черный клинок. Не отступил, но слегка отшатнулся — Зоро видел, но не ради эффекта он обнажил меч. Наклонил рукоять, что коку пришлось задрать подбородок, чтобы не дать пустить ему тонкую струйку крови над кадыком.              Санджи не дурак — видит, что у Зоро есть причины. Это не ради драки по дружбе. У Зоро к нему дело как у правой руки их капитана, и дело это нехорошее.              — Послушай меня внимательно, кок, — сквозь зубы говорит мечник. Тихо, всерьез, голосом металлическим — кажется, его клинок с ним резонирует, подрагивает от каждой шипящей, как будто только ждет команды — «смерть». Перережет Санджи горло, у Зоро даже рука не дрогнет. И в глазах серых, как сталь, ни намека на сомнение.              Санджи слушает. Съездил бы по башке зеленоволосой сковородой чугунной, но у Зоро есть право так с ним обойтись. Сегодня. Сейчас. Единственный раз.              — Будь я на Пирожном острове, ты был бы мертв, — низко гудит голос Зоро. — Еще одно покушение на предательство Капитана, — Зоро клинком касается его кожи — металл холодный, как лед. Зоро безупречно владеет собой. Знает, как касанием не навредить. Знает, как касанием убить. Чертов маримо за два года вернулся машиной. — Я колебаться не буду.              Кок стоит перед ним, молчит. Впитывает его слова. Строгость вице-капитана растекается морозом по его жилам. Его злость понятна — он делает то же, что вся команда: пытается защитить их бестолкового капитана, неспособного отказаться от бесконечной доброты, прощения и битвы за твою жизнь. Зоро был зол — не раздражен, не раззадорен — натурально зол на Санджи. Не за то, что он капитана ударил. Не за то, что он вынудил Луффи одного драться с армией мамочкиных солдатиков. За то, что потерял в него веру. Это было предательство. Это было непростительно. И Зоро не снес ему голову только потому, что Луффи не позволил.              — Надеюсь на это, — произносит Санджи. — Еще одна попытка на предательство с моей стороны — убей меня. Луффи не сумеет.              — Так и будет.       Зоро одергивает клинок, резко вкладывает его в ножны. Разочарованный в бескровном исходе, клинок звенит гибким лезвием. Зоро разворачивается, в проходе в развалюху возникает Нико Робин, подает Зоро его саке, тот хватает бутылку, на ее вопрос, все ли в порядке, отвечает сухим «да», скрывается внутри. Нико Робин поднимает взгляд на Санджи.              — У вас все в порядке, Санджи-сан? — спрашивает она. Кок достает сигарету.              — Да, Робин-тян. — Он курит. Робин стоит в проходе, прильнув к стене. — Просто рад, что мы можем побыть все вместе. Идем, я заварю вам чаю и сварганю что-нибудь для капитана, — он бросил бычок в траву. Нико Робин улыбнулась.              — Конечно, кок-сан.              3. Ло драма, смерть второстепенных персонажей, отклонения от канона, односторонний, (расставание?) G / PG13, после МФ       

      Ло по своей природе не был бойцом, но унимать Мугивару, когда его брат распятым еще стоял, как будто не осознавая своей смерти, а Луффи рвался вытащить его тело, приходилось именно ему, причем силой: заламывать руки, удерживать рядом с собой, криком внушать ему благоразумие громче его гнева — только бы он не сорвался туда, где непременно погибнет. Рисковать навредить ему еще больше, чтобы он точно коньки отбросил. Хотя медицина всегда состояла из компромиссов: одно лечишь, другое калечишь.

      

Люди умирают, и они несчастны, ваш покорный слуга

      В темной операционной свет приглушили, потому что он был ни к чему. Ло сидел от кушетки в стороне на кривом стуле, вращающемся вокруг своей оси. Не было в его присутствии никакой нужды, приборы показывали, что Мугивара стабилен. При смерти, но стабилен. Его сердце бьется, его легкие дышат, его части тела подвижны, его зрачки реагируют на стресс. Живой, если судить как хирург. Мертвый, если судить как любовник.              Ло сидел в стороне, отвернувшись, чтобы не поддаться соблазну заговорить с безучастным и бессознательным телом, больше похожим на мумию. Не поддаться соблазну стоять, наклонившись над его постелью, держать его руки, целовать ему лоб и рассказывать, как провел выходные, чистить ему яблоки или оставлять цветы на столе возле самого экрана, на котором уже звук выключили, чтобы тот не пищал, что пациент ходит по очень тонкому льду.              Ло как будто не знает, только что он сделает?       Он врач. Он может наложить ему швы. Дать ему лучшие лекарства из тех, что ему известны. Он может подключить его к приборам, чтобы не дали ему умереть. А Мугивара все равно поступит, как ему вздумается. Захочет — выкарабкается. Захочет — плюнет Ло в душу и выпилится. Вот так, прямо здесь. Ло тогда больше в операционную — ни ногой. Кому угодно позволено умереть под его скальпелем — женщине, ребенку, старику. Мугиваре — нет.              — Слышь, Мугивара-я, — произнес Ло. Боролся с собой до последнего и проиграл. — Я подыхать тебе запрещаю, понял?              Он поднялся со своего кривого стула, подошел к койке, уперся руками в край, наклонился над Луффи. Забрал ладонью его волосы. Привычным жестом потянулся к шее, туда, где прощупывается пульс. Монитор показывает, конечно, но так привычнее. Чувствовать, что он еще сражается там в глубине себя, и его сердце колотится, как будто он все еще пытается не умереть от рук адмирала. Если бы только цветы и начищенные яблоки могли вывести его из этой борьбы, успокоить его сердцебиение и смыть мучительное выражение с его даже бессознательного лица.              Мугивара лежит неподвижно. Его дыхание поверхностное едва поднимает грудь. У него из неповрежденных частей тела — только кончик носа. Ло наклоняется, целует курносое лицо, переносицу, под бровью возле самого глаза. И чувствует — этот вдох дается больному тяжело. С хрипом. Дыхание резко углубляется и как будто причиняет мальчишке боль. Ло почувствовал, как сжались его зубы. Неужели от боли? В нем столько обезболивающего, что…              — Эйсу, — шепчет он. Ло смотрит на его лицо — он едва открыл глаза, в них ни намека на сознание, он не в себе, и он сейчас устроит погром, если только Ло не сделает что-нибудь.              — Мугивара-я, — цедит Ло сквозь зубы. Мальчишка, конечно, не виноват, что Ло беспомощен перед его страхом и гневом от потери брата, но сейчас Луффи подскочит с койки, и швам его безупречным хана. Ло может сколько угодно гнать горбатого, что ему все равно, если мальчишка сдохнет, — Джембею или Хэнкок, но кто бы знал. — Мугивара-я, посмотри на меня…              Поздно. Мугивара поднимается рывком, вырывает провода, иглы из вен, одним ударом выносит двери.              — Э-э-э-эйс! — раздается протяжный крик из коридора.              Его команда пытается поймать его уже на палубе.              Битый час Мугивара громил лес и орошал кровью землю Амазон Лили. Джимбей внушал ему благоразумие. Весьма успешно — всяко успешнее, чем Ло. Мугивара роняет слезы, загибает пальцы, называет накама по именам. К нему возвращается рассудок. У Мугивары приоритеты очень четкие. Прежде всех идут братья. Следом — накама. После — невинные люди. Чужие государства. Безызвестные короли. Бедные и болезные. Животные. Где-то внизу списка — любовники.              Ло падает на свой кривой стул без сил, с дырой в сердце. Можно делить постель, можно пересчитывать его родинки по памяти, можно терпеть его заразительный смех и глупость, но когда он игнорирует тебя перед лицом покойника, отчего-то в сердце зарождается пустота и боль. Надо же, Хирург думал, что сердца-то у него уже не осталось.              3.2 Ло после ТС, пост ДР, корабль Бартоломео              Альянс — это он хорошо придумал. Два года думал. Так это теперь называется.              Альянс — это связь между людьми, как и отношения. В альянсе можно достигнуть своих целей, как и в отношениях. В альянсах имеет место предательство, как и в отношениях. И альянсы распадаются. Как и отношения.              Мугивара держался как обычно — как ребенок малый, то есть. Упрощал, кричал, не мог усидеть на месте, улыбался во все тридцать два зуба. Надавал люлей Цезарю. Надавал люлей Дофламинго. Долго не мог очухаться — отсыпался три дня, даже с Сабо не увиделся.              Ло едва ли спал за эти три дня. Разглядывал его перемотанное бинтами тело в постели. Опять. Только теперь в окружении его накама. Нико Робин свернулась в постели. Ророноа Зоро дремлет сидя, опустив голову и рукой придерживая бутылку саке. А Ло не спит, смотрит, как вздымается его грудь в мерном дыхании человека, идущего на поправку.              Потом бегство.              Корабль Бартоломео был паршивым местом, потому что здесь от громогласного Мугивары было не скрыться. Он сидел на носу корабля, подливал масло в огонь обожания Бартоломео своей вездесущей беспечной открытостью. Улыбался всем одинаково. Раньше Ло мог ловить в этой неисчезающей радости подтексты, которые предназначались только ему. Теперь они ему мерещились время от времени. Но Ло тогда собирал в кулак свои беднеющие силы и старался убраться, только чтобы не видеть недоумевающего лица Мугивары, когда в ответ на свои улыбки он не получает кривого оскала Ло.              Ночью Луффи разглядывал звезды, раскинувшись звездочкой на носу в форме собственной шляпы. Воля подсказала, что Ло стоит в тени навигаторской рубки под мандариновыми деревьями. Ну теперь-то ему никуда не деться. Мугивара поднялся, улыбнулся Ло, приподнявшему шапку рукоятью нодати. Увидел на лице его сухое безразличие. Тогда не выдержал, схватился за перила и пулей вылетел к нему.              — Тра-о, — он залез на перила, сел на них на корточки, придержав шляпу от ветра.              — Что, Мугивара-я? — спросил Ло. Был в нем автоматизм отвечать всем одинаково.              — А что с лицом? — спросил Шляпа, обхватывая его лицо руками и вытягивая его рот в стороны. Тактильность его превосходила всякие пределы.              — Мугивара-я, я не резиновый, — Ло убрал его руки, но Мугивара легко увернулся от его выпадов, перестал тянуть щеки в разные стороны, подушечками пальцев аккуратно подтянул кверху уголки его рта. Ло бросил сопротивляться. — Доволен?              — Нет, — улыбаясь, ответил Мугивара, не отпуская его лица. — Я два года тебя не видел. Дай на тебя посмотреть, — сказал он. Трафальгар стоял перед ним, пока он тянет его лицо в разные стороны. Закрыл глаза, чтобы бороться с непреодолимым желанием послать его к чертовой матери с этими переобуваниями. К черту его и альянс. У Ло сил никаких нет.              — Мугивара-я, ты это брось, — сказал он наконец и отодвинул мальчишку, уперев рукоять нодати ему в грудь, когда он приблизился, чтобы начать его целовать. — Это в прошлом.              Мугивара покачнулся на перилах. Будь на его месте кто-то нормальный, произошла бы, наверное, очень драматичная сцена. Но Мугивара сидел, корча лицо недоумевающей пятилетки.              — Кто это тебе сказал? — спросил он серьезно.              — Ты.              — Я? Я бы такого не сказал, я не хочу, чтобы это было в прошлом. — На этом для Мугивары конфликт был исчерпан, он снова потянулся к нему, довольный, в этот раз придерживая нодати руками, чтобы не схлопотать ощутимый тычок в грудь. Ло отстранился, покачнувшись на пятках. — Ну что?              — Мугивара-я, — предупреждающим тоном процедил Ло.       Черт возьми, два года прошло, а Ло еще помнит, как Мугивара как будто все слова забыл, кроме девяти: его братца-покойника и команды. Имя Ло в его стресс-вокабуляр не вошло. Больно.              Мугивара разглядывал его, напрягая все свои интеллектуальные способности. Или притворялся, что напрягал. Или притворялся, что все.              — В чем дело, Тра-о? — спросил он, наконец.              — Ты в море вышел, не чтобы найти любовника, — уклончиво ответил Ло. — Твои накама ждут тебя на Зоя.              Мугивара противопоставление не понял. Спрыгнул с перил, уселся на них по-нормальному, а не как портовый моряк на перекуре.              — Ты не просто любовник, — сказал он. — Ты накама.              — На Амазон Лили ты так не считал.              — На Амазон Лили? — Луффи задумался, припомнил, что было на острове женщин. Поглядел на Трафальгара, как на идиота — Ло такие взгляды не прощал, рубил пополам, чтобы голова покатилась по полу, но в исполнении Мугивары он вводил в ступор.              — Ло. — Мугивара глядел на него, не сводя взгляда. У хирурга от его серьезности по шее и спине прошла волна гусиной кожи. Ну они же не в постели, чтобы Луффи к нему так обращался. — У меня есть команда, а я их капитан. Я за них в ответе, я их потерял из-за своей слабости. Хочешь, буду и за тебя отвечать, — вступай в мою команду.              — Ни за что, Мугивара-я, — отрезал Трафальгар. Луффи покачнулся на перилах, усмехнулся — он такого ответа ожидал.              — Если бы ты потерял команду, ты бы тоже думал только о них, — сказал Луффи.       Ло был, пожалуй, согласен. Смотрел на его лицо серьезное, улыбка сошла с лица, он глядел на него из-под полей шляпы, ждал, что он скажет, глубже опускаясь в воспоминание о горе остаться без команды и о вечном шраме у него в душе остаться без брата. Ло отчего-то поклялся себе, что цели вводить Луффи на эту глубину у него не было, и укол вины ощутимо кольнул в груди. Мугивара продолжил:       — Ты умнее меня, и ты сильный. Тебя я не потеряю из-за своей глупости. И из-за твоей не потеряю. — Луффи не принимал отказы за ответ. Тем более, что Ло не так уж и горел дать отказ. Только бы он не продолжил называть его по имени, а то он совсем потеряет голову. — Так почему в прошлом?              — Не почему, — сказал Ло.              Кажется, кровь снова поступает в сердце. Пустоты заполняются ею и еще чем-то вроде ощущения, что ты был идиотом. Он сделал шаг к Мугиваре, взял его лицо в руки, поцеловал в губы — так забыл, что этот мальчишка поддается, как золотой мальчик. Он покачнулся на перилах, чтобы не потерять равновесия, обвил рукой плечи Ло. Когда Ло опустился к его шее, запрокинул голову, его шляпа соломенная полетела вниз — он поймал ее резиновой рукой, вернул на макушку, улыбался. Ло вернулся к его губам, поцеловал их, чувствуя, как его улыбка медленно перетекает на его губы, заставляет вытянуться в стороны, наполняет легкие чужим дыханием.              — Не в прошлом, выходит? Чума! — улыбнулся Мугивара. Ло придерживал его подбородок.              — Не, — ответил он, и в собственном голосе услышал эту заразительную радость, хоть и приглушенную фильтром его эго, но теплым сиропом ложащуюся на воспаленное эти два года сердце.              4. Эйс прелюдия, первый раз, андерейдж но на низком рейтинге, Арабаста, PG13 / R       У Эйса руки были горячие. Раскаленные, как обожженный кирпич, грубые пальцы. Мягкие прикосновения. Если пытаться хватать его за плечи слишком грубо, кожа обращается языками пламени, облизывая пальцы, и Луффи становится так жарко под его телом, что захватывает дух и перехватывает дыхание.              Арабаста неласково раскаляет солнцем камни мостовой, сушит застоявшийся в узком переулке воздух, где Эйс жмет Луффи к прохладной стене, оказавшейся в тени от нагроможденных бочек. Пропускает меж пальцев влажные волосы, от этого шляпа скатывается на спину. Поцелуи Эйса обжигают подсохшие губы, его руки обхватывают шею, чтобы Луффи было не увернуться, а Луффи и не пытается. Это он сначала не нашелся, как реагировать, а теперь — жмется к Эйсу на каждом толчке, хоть ему и жарко, и горячо, и невтерпеж от тяжести, опустившейся внизу живота. Жмется, съезжая на самый край ящика, притягивает Эйса к себе крепко, руки у него теперь сильные, и хоть выглядит он все еще как треугольный пятиклассник, повзрослел во многом.              В том, как сильно может вцепиться в Эйса на тяжелом выдохе. В том, как легко поддается поцелуям. В том, как после всего не требует объяснений и не спрашивает, просто не может насмотреться на Эйса и выразить словами то, как он рад его видеть.              Луффи повзрослел, конечно, но все равно подросток. Вид у него слегка глуповатый, улыбка наивная, счастливая, он одет как четырехлетка. Но чуть не валит кулак Эйса на бочку, когда он решает поддаться ему по-старому в шуточном армрестлинге. Смеется, лепечет что-то про команду. Эйс рад за него до тряски в руках, безумно. Видеть его, как он улыбается, как болтается из стороны в сторону при ходьбе, как он почти прирос к своей шляпе и может вслепую ловить ее, когда ее уносит ветром. Как в проулке сидит, свесив ноги вниз с ящика, стучит пятками по доскам, пока болтает без умолку. Потом поднимает взгляд на него, Эйса, замолкает.       Видеть, что Луффи рад с ним встретиться, особенно греет пламенное сердце Эйса. То самое, в котором дыра шестиметровая после смерти Сабо. Латана-перелатана, уже давно излеченная Отцом, шуточками Марко, новостями про путешествие Луффи, иногда все-таки отзывалась фантомной болью. А тут — сидит перед тобой резиновое недоразумение, повзрослело, не поумнело, лыбится во все свои тридцать два зуба, болтает ножками.              Смех его заразителен — поглядишь на него, засмеешься сам. Эйс треплет ему волосы ладонью. Луффи тогда замолкает, смотрит на него снизу со своего ящика.              — Луффи, присоединяйся к Белоусу.              — Нет, я стану королем пиратов, — буднично отзывается он. — Для этого я должен быть капитаном. — Вот так просто.       Эйс хохочет, запрыгивает на ящик, садится с ним рядом, обнимает его за плечи. Его, Эйса, ждет непростое дело, посидеть вот так с вытянувшимся в рост улыбчивым братцем по саке нечеловечески хочется. Растянуть в стороны его щеки резиновые, раздумывая, откуда в нем столько силы, чтобы не переставая транслировать это счастье, как дозорный радиопередатчик.              — Так и знал, что ты так скажешь, — улыбается он.       Луффи покачнулся с ним из стороны в сторону, придержав шляпу, повернул к нему голову. Эйс целует его снова. Поверхностно, не всерьез, чтобы не начать все по новой.              Луффи не различит этого в лице Эйса сейчас, но, может, поймет позднее. Эйс не стал сдерживать желание только потому, что побоялся, что у него больше не будет шанса. Черт возьми, только бы увидеть этого идиота еще раз до того, как произойдет что-то непоправимое.                     5. Сабо встречи, расставания, драма (?), ангст (?), старый-добрый hurt/comfort, АУ в колизее, PG13 / R              Сабо редко поддавался сожалениям. Потому что одно сожаление в его голове перевешивало любые другие возможные: он потерял десять лет жизни в беспамятстве, позабыв про самое дорогое, что у него было. Про братьев. Его забвение привело к ужасным последствиям. Одно — в форме могилы. Другое — в форме награды в полтора миллиарда за голову. Первое неизменно давило на плечи грузом, являлось во снах и тревожило старые воспоминания, долго хранившиеся в запретном отсеке памяти. Второе глядело на него из-под шлема гладиатора, и глаз было не видать за реками слез.              — Сабо! — кричит он, но закрывает рот руками. Никто не обратит на вопли в Колизее, конечно. — Сабо! — кричит он, но шепотом.       Сколько времени нужно Мугиваре, чтобы начать шевелить непослушными конечностями? Мгновенье — и он в два шага допрыгивает до Сабо, бросается на него руками врозь, чтобы в три оборота скрутить его плечи. Тот легко ловит его в объятья.              В Колизее Луффи изошел слезами. Смешно, может показаться, но Сабо был так рад видеть эти слезы, что не мог прийти в себя. Эйс был мертв, из его чашки уже никто не выпьет саке, но парнишка Луффи — этот улыбчивый остроугольный и ломаный мальчик — встретил Сабо слезами счастья. Его крепкие объятья сжали его в руках и ногах. Луффи был рад его видеть; он простил ему все за одно мгновенье: его смертоносное забвение, его отсутствие, его молчание.              Сабо вжимал ладони в его спину, напряженными пальцами пытался как будто когтем дракона пролезть внутрь него, взять руками сердце и расцеловать его ребра. Сабо покачивался, потому что не мог успокоить колотящегося сердца. Луффи покачивался, потому что был счастлив неподдельно и не мог выразить этого словами.              У Сабо упал цилиндр на пол. Луффи обхватил его лицо руками, долго глядел в глаза, убирал пальцами локоны с лица, хотел насмотреться наперед. В глазах — совершенный блеск радости, близкой к сумасшествию, от которого Луффи никак не в силах освободиться, от которого не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, которое распирает его изнутри. Не успевает Сабо улыбнуться и сказать Луффи, чтобы тот вспомнил, как дышать, он обхватывает его лицо руками, целует его в губы. Так отчаянно, так искренне, так глубоко.              Сабо теперь сам забывает, как делать эти бестолковые вдохи и выдохи.              Роняет Мугивару на груду ящиков, избавляется от лишней одежды, Луффи уже тянется руками к его штанам, лицом — к его губам, льнет близко, чтобы почувствовать упирающийся в живот член. Сабо хочет дать ему то, что Мугиваре нужнее всего. Не секс ради секса, просто эта форма, в которой он научился выражаться ясно, искренне и однозначно и получать, наконец, взамен столько, сколько отдает. Столько любви взамен, сколько он заслуживает. Сабо замирает только на секунду, задерживая свою оплату, чтобы поддаться не выходившей из головы чепухе.              Как вышло, что Луффи не семь и он не мальчишка слезливый? Что он много наук освоил без их с Эйсом помощи? Как стал закатывать глаза, кусать губу, чтобы не дать стону сорваться? Сжимать зубы, чтобы быть ближе тогда, когда у него уже совсем на это нет сил?       Как много этот мир должен вернуть ему за его любовь и открытость, что он несет своей улыбкой?              Сабо не знает, как ответить. Не знает, как наверстать упущенное в том, чтобы открыть Луффи глаза на то, как он может быть любим. Не знает, как подсчитать, сколько ему задолжал жестокий мир. Улыбается остывающему Луффи, который наконец берет себя в руки, перестает трястись, как лист осиновый, позволяет Сабо смотреть на него сверху вниз.              — Луффи, прости, — шепчет Сабо. Но Луффи качает головой. Не простит?              Тянет к нему руку — не к лицу, к его руке. Сабо хватает его ладонь, Луффи тогда прижимает ее к себе крепко.              — Сабо, я так рад, что ты жив! — шепчет он. У Сабо перехватывает дыхание.              Он наклоняется целовать его, только чтобы он не расплакался снова. И чтобы не расплакаться самому.              6. Луччи (!) спойлеры (по манге) (но не критичные), ТС +, филлерные события. А так хз. Флафф, наверное, непостоянные отношения, отношения на расстоянии, PG13 / R       Короткие встречи с Мугиварой проходили до нелепости неожиданно.              Вот на Гран Тесоро он отбился от команды и наскочил на Луччи со спины, что он и не услышал его шлепающих шагов.              — Луччи! Сто лет не виделись! — завопил он, Луччи пришлось закрыть ему рот ладонью, лишь бы не вопил тут на все казино. Намек Мугивара понял. — Что это ты здесь делаешь? — спросил он шепотом.       Смешным заговорщицким шепотом, как в плохой пьесе. Отчего-то все еще не слез с Луччи. Луччи приподнял когтем его шляпу, чтобы посмотреть в его глазенки счастливые. Тут-то он и просчитался: Мугиваре раз достаточно на лицо посмотреть, и все, Луччи приходил в себя уже в постели.              Лично уволок Соломенную шляпу туда, где их не побеспокоят, где можно вжимать мальчишку в дорогую мебель, бороться с собой, чтобы не порвать его на кусочки, рычать ему в шею и кусать острыми зубами неподдатливую кожу.              На Дресс Розе Мугивара пробегал мимо Луччи и агентов, сидящих вокруг стола на веранде кафе средней степени паршивости, в спешке. Луччи понадеялся, что за маской он его не узнал, но Луффи вернулся на задней передаче, чуть не в беге на месте беспардонно наклонился перед откинувшимся на спинку стула агентом, поднял его маску. Убедился, что Роб смотрит на него самым смертоносным взглядом, на который способен. Почему он не действует на Мугивару?              — Понял. Увидимся, Луччи! — растянулся он в улыбке, опустил маску на место и резиновыми руками утянул себя пулей куда-то в сторону дворца.              Что он там понял? Когда они там увидятся?       Попробуй объяснить эту нелепицу коллегам. Того хуже — начальству. Но объяснить — полбеды. Сначала надо понять, почему он снова проснулся, лежа головой на груди раскинувшегося звездочкой на траве Мугивары. Если подумать, с полдюжины его накама сидят в покосившейся сарайке ни сном ни духом, что их капитан здесь, щекочет Луччи ладонь, позволяет ему когтями царапать его плечи — просто так, для развлечения. Если не усердствовать с волей, даже следов на нем не останется. Вернется утром ко всем, они так и не узнают, пожалуй, что у их капитана связи с мировым правительством более тесные, чем прилично говорить вслух.              Мугивара умел притихать, когда нужно — чтобы выйти среди ночи из комнаты, не потревожив сна накама, чтобы тихонько смеяться над Луччи и его тщеславными словами, за которыми он прятал желание поглядеть на улыбчивого пирата подольше, пока тот не попал в очередную заварушку, в которой ему снова будут пророчествовать смерть.              На пиратской выставке Мугивара и вовсе заметил его, когда корабль его команды взмывал к небу на вертикально бьющем потоке. Луччи понадеялся, что благодаря вызову пяти у них не будет возможности встретиться.              Черт возьми, ну пять флотилий Дозора должны прервать эту череду недоразумений.              Но нет. Дозорные отменяют штурм острова, чтобы не перебить своих, пираты сбегают легко и непринужденно, огражденные стеной пламени, а на закате, Луччи слышит, Мугивара с характерным щелчком от сокращающейся резины прыгает на борт на его — Луччи — корабля. Стусси смеется, увидев Мугивару на борту, Луччи выходит из каюты, смотрит на смеющегося пирата-малолетку. Увидев его, Луффи показывает ему раскрытую ладонь.              — Йо, Луччи. Так и знал, что это был ты, — улыбается Мугивара.              Сипи не нужно большого корабля, не нужно большой команды, — так, двенадцать человек, которых натаскивают на способность держать язык за зубами. Луччи окидывает двоих из них, что наставили на Мугивару свои пистолеты, таким взглядом, что они немедленно исчезают. Мугивара спрыгивает с борта, выдает «я бы поел, Луччи, найдется перекусить?». Стусси надевает на него свою шляпу с розочкой, пока его соломенная болтается за спиной. Мугивара поворачивается с таким видом к Робу, держа в руках панакоту в бокале, которую тоже забрал у Бэкингем.              Когда там у Мугивары закончится таймер, отведенный на светские разговоры?              Тогда Роб прижмет его, наконец, к стенке, сотрет с его лица улыбку, заставив прочувствовать всю величину его неудовлетворения его редкими и взбалмошными появлениями. Только чтобы потом пытаться вызвать ее снова, украдкой целуя его пересохшие губы. Больше не ломанный-переломанный мальчик с острыми локтями и коленками. Теперь умеет заткнуться и своим молчанием провоцировать Луччи на долгие послелюдии, пока ему самому не надоест, пока его лицо не расцветает улыбкой снова. И он поднимается на локтях, чтобы оторвать Луччи от его кожи под самым шрамом и сквозь хитрую улыбку целовать его в губы. Роб завалит его на спину, чтобы пойти по сценарию по новой.              Точно, с пяти флотилий Дозора все, собственно, же и началось.              Ну и отдельная категория встреч с Мугиварой, когда пропуск в его объятья — неминуемый прописанный в лицо резиновый пистолет. Теперь не просто резиновый пистолет, а божественный резиновый пистолет.       Каку продует своему зеленоволосому дружку примерно по той же причине, что Луччи продует Мугиваре. Потому что команда Соломенных шляп определенно пробивает потолок своими навыками. Но есть еще вторая причина. Потому что здесь, где Мугивара улыбчиво раскачивается, сидя на полу перед повязанным в наручники Луччи, а Ророноа глядит сосредоточенно вдаль перед лежащим без сознания Каку, Луччи может наконец велеть ему, чтобы заканчивал цирк и снимал наручники. Биться против озверевших детишек им придется вместе. Луффи соглашается, просит Зоро снять наручники, а потом наклоняется над Луччи, целует его в губы прямо тут, на глазах старпома. Агент бросает на мечника взгляд — как отреагирует: никак.              — Паршивец, — шипит Луччи Мугиваре в зубы, целует его, потом поднимается на ноги, поправляя жилетку. — Мировое правительство до последнего надеялось, что Кайдо тебя похоронит, наконец, — сказал он. Мугивара тоже вскакивает, надевает шляпу.              — Держи карман шире, — отвечает он.              Была бы воля Луччи, он бы мальчишку здесь же и разложил. Но Каку, да еще мечник, бросающий нехорошие взгляды вдаль коридора. Судя по глубине его безразличия к отношениям между своим капитаном и агентом CP-0, он либо знал, либо сам был причастен. Луччи этой стороной жизни коллег никогда не интересовался и вряд ли будет. У него есть проблемы посерьезнее.              — Тебя все сложнее достать, — сказал Луччи. Мугивара улыбается ему искренне.              — Хочешь дам свою библи-карту? — предлагает он, и Луччи чуть-чуть не соглашается.              Когда он станет Королем пиратов, как они будут видеться? На этот вопрос у Луччи ответа не было, но вот его постановка постепенно поворачивалась ребром.