она опасна.
Я согласен тобой вместе в тупик,вместе на рабство,
— мурлычет он себе поднос, искоса поглядывая на напарника и, убедившись, что его слышат, продолжает, — И пусть напрасна моя жертва, так что ж,закон негласный
разрешает тебе взять в руки нож… Мелодия уже слегка подзабылась, и Эндзо отчаянно промахивается мимо нот, местами перевирая текст. Поет, как помнит, но и этого оказывается достаточно. Трюк срабатывает. — Только не говори, что мы ныряли в ледяную воду ради сборника дурацких песенок, — доносится сверху, и чтец старательно прячет самодовольную ухмылку. — Нет, но ты не далёк от истины. Рукопись сильно повреждена и не подлежит реставрации, вряд ли нам удастся что-нибудь из нее вытащить, — в подтверждение слов он брезгливо переворачивает очередную раскисшую страницу и, помедлив, наиграно возмущается, — Чем тебе не угодили мои песенки? — Ничем. Просто я не понимаю, что ты в них находишь. — В песнях люди поют о своих радостях и горестях, о чувствах. В этом есть свое обаяние. — Какое тебе дело до чувств незнакомых тебе людей? — рельс жалобно скрипит, пока Элеф спускается со своей высоты. Каталог приземляется на стол рядом с раскрытой рукописью. — Ох, Эли, твой наставник обучил тебя всем существующим наукам, но совершенно не научил жить, — делано сокрушается чтец и прислушивается к удаляющимся шагам. За спиной тихо звякает стекло, раздаётся характерный звук вынимаемой пробки. — Кажется, я просил не коверкать моё имя, — в ответ Элеф недовольно цыкает и наливает две стопки. Его микстуры невыносимо горькие и такие крепкие, что дыхание перехватывает, а с пары шотов мажет, как от бутылки вина. Приходится выжигать лишний градус. В повисшей тишине чиркает спичка, и Эндзо испытывает укол ревности. — Мог бы меня попросить, — бросает он через плечо, чувствуя, как ноздри заполняет запах трав и горящего рафинада, и краем глаза подглядывает, как напарник аккуратно покачивает ажурную ложечку, прокапывая плавящийся сахар в несимпатичную бурую жидкость. — Не хотел отвлекать от размышлений о высоком, — парирует Элеф, и в его голосе сквозит сарказм, но Эндзо рад и такому проявлению эмоций со стороны вечно хмурого и отстраненного напарника. Шутит — значит в хорошем расположении духа. Значит, есть все шансы договориться. Из томных фантазий его вырывает стук каблуков и чужое запястье, скользящее вдоль лацкана. — Перекур, — раздается над самым ухом, и на стол звонко опускается стопка с порцией микстуры. Жидкость еще горит, и Эндзо поспешно накрывает огонь ладонью, не позволяя стеклу перегреться. Казалось бы, секундная заминка, но ее хватает, чтобы упустить ускользающую руку и подходящий момент. Шаги снова отдаляются, оставляя чтеца наедине с горьким снадобьем. Выдохнув досаду, Эндзо опрокидывает всю стопку разом, попутно отмечая, что с сахарком и впрямь гораздо лучше, и поднимается следом. Пить надо, пока не остыло. От выпитого в груди разливается приятное тепло, а в сердце — песня, и Эндзо припоминает еще пару строк, вальяжно подходя к колдующему за импровизированным «баром» напарнику со спины. Подкрадываться к Элефу — дело небезопасное, и уж тем более чревато вот так хватать его за плечи, сжимая в объятиях, да только Эндзо на особом счету, чем без зазрения совести сейчас пользуется. — И пусть льется слез невинных река,зато красиво
багровеют поцелуев следы,под плач мотивы,
распускаются ожогов цветы, — мурлычет он в самое ухо, прозрачно намекая на свои намерения. Элеф намека не понимает, и Эндзо спрашивает по-другому. Широкая ладонь мягко ложится на горло, очерчивает линию челюсти большим пальцем, вторая ныряет в корсаж, теснее прижимаясь к плоскому напряженному животу. В ответ Элеф ничего не говорит, лишь спокойно наполняет очередную стопку, коротко выдыхает и, не тратя времени на игры с огнем, залпом вливает в себя настойку, быстро зализывая противную горечь кубиком сахара — и для Эндзо этот жест красноречивее любых слов и песен. Застежки легко щелкают под пальцами, отпуская тонкие кожаные ремешки, накладной рукав соскальзывает с плеча, и чтец мягко прижимается губами к открывшейся полоске «кожи», пробует материал языком. На это Элеф неопределенно хмыкает и, вывернувшись из-под поцелуя, стягивает странный предмет одежды вместе с перчаткой, полностью обнажая прозрачную, словно высеченную из хрусталя руку. Зрелище завораживает, хоть Эндзо и видит его по десять раз на дню, и чтец с нежностью проводит ладонью от плеча до запястья, всматриваясь в запутанную сеть артерий, вен и капилляров, пронизывающих кристаллический протез. Это неправильная кровеносная система, но она позволяет хозяину свободно двигать рукой, воспроизводя мельчайшие движения настоящей, живой конечности. «Жаль только, что чувствительность ей не прикрутили», — думает Эндзо и переключает внимание на более отзывчивые части тела напарника. По какой-то причине, сам Элеф не жалует излишнего внимания к протезу, и Эндзо поспешно стискивает его в объятиях и зацеловывает, пока тот не начал вырываться от скуки или смущения. Руки торопливо скользят по телу, расправляясь с бесчисленными ремешками и застежками, и в такие моменты Эндзо мелочно порывается просто спалить одежду партнера к архонтовой бабушке, лишь бы скорее коснуться голой кожи. Вот только ссориться не хочется, терять с таким трудом заслуженное доверие не хочется, в конце концов, корчиться на полу от невыносимой боли тоже очень, очень не хочется, и чтец стоически добивает последнюю застежку, а после жадно припадает губами к открывшейся шее, в отместку ставя сочный багровый засос на загривке, чуть ниже косого среза волос, и самодовольно отмечая участившееся дыхание напарника. Без всей своей одежды Элеф совсем худой, тонкий, как лоза, и такой же гибкий и сильный, с проступающими под кожей мышцами и жилами. А еще страшно приятный на ощупь, и Эндзо с удовольствием повторяет тот же путь, что и раньше, спускаясь от угловатых плеч к хрупким щиколоткам, только теперь он делает это не взглядом, а руками, концентрируя в ладонях элементальную энергию. От горячих — буквально — прикосновений Элеф тихо охает и моментально покрывается мурашками, зябко ежась в прохладном сумраке архива. Трюк снова срабатывает. Довольно жмурясь, Эндзо прижимает напарника к широкой груди, унимая озноб, массирует напряженные мышцы, вылизывает чувствительную кожу за ухом, легонько касается шрамов на груди — там, где кристаллическая ткань врастает под кожу — целует, гладит, тискает везде, куда только может дотянуться. Ласка действует на Элефа сильнее любого наркотика, и на каждое прикосновение он отзывается рваным вздохом и жмется теснее, цепляясь за предплечья, тихо, жалобно всхлипывает, когда на шее расцветает очередной засос, подставляется и совсем уж несдержанно стонет, когда рука Эндзо спускается ниже, в ложбинку между ягодиц. Там, внизу, Элеф все еще мягкий и податливый после их прошлого раза, и пальцы легко скользят, растирая новую порцию смазки по нежным стенкам. Торопиться им некуда, и Эндзо продолжает прелюдию до тех пор, пока Элеф не начинает извиваться в его руках, прося большего. Очарованно хихикнув, чтец напоследок коротко чмокает напарника в висок и легко подхватывает под колено, вынуждая опереться на узкую столешницу и буквально лечь грудью на полки с книгами. Член входит легко, почти сразу на всю длину, и оба стонут в унисон. В этом стеллаже Элеф хранит свою личную коллекцию пыльных талмудов, большая часть из которых нужна ему для исследований — в первую очередь, над самим собой. В отличие от половины Эндзо, где творческий хаос соседствует с классическим бытовым срачем, здесь всегда царит идеальный порядок: книги и справочники выставлены по категориям, полки вылизаны от пыли, пронумерованы, а в одной из ниш вместо книг аккуратно примостились пузыри с настойками и микстурами, также педантично расставленные по какому-то неизвестному Эндзо принципу. И потому он с мстительным удовольствием наблюдает, как один из них опрокидывается на бок, не выдержав их сотрясающей шкаф любви. Хозяин коллекции никак не реагирует на разливающуюся у него по носом анархию, продолжая томно стонать и подаваться навстречу с каждым новым толчком, и, убедившись, что все внимание безраздельно принадлежит ему, Эндзо снисходительно ставит пузырек на место. Немного хаоса иногда не повредит, но за годы, проведенные вместе, чтец слишком прикипел к напарнику, чтобы пренебрегать его привычками. А некоторые из них со временем даже начали вызывать в нем странное щемящее чувство, так непохожее на более понятную для монстра вроде него пылкую страсть или тлеющую ненависть. Такой была и привычка от удовольствия тереться щекой, и Эндзо обделенно вздыхает, заметив, что прямо сейчас эта нехитрая ласка достается ветхой макулатуре, а не ему. Сбившись с ритма, чтец слишком резко толкается в податливое тело, и Элеф под ним выгибается дугой, восторженно вскрикивая и лишь сильнее притираясь к и без того потрепанным корешкам. Звук оседает в ушах, заставляя сердце биться чаще, и Эндзо страшно хочется услышать его снова и слушать всю оставшуюся ночь, пока у напарника не сядет голос и не закончатся слезы. В порыве нежности он гладит его по спине, пересчитывая выступающие позвонки, легонько щекочет. Элеф в его руках такой тонкий, что в своей проклятой форме Эндзо запросто мог бы обхватить его талию двумя ладонями, и, недолго думая, он проверяет свою догадку, осторожно сжимая и на пробу толкаясь бедрами. В ответ Элеф заходится протяжным стоном, до хруста гнет спину, бездумно хватаясь за корешки. Несколько книг падают с полки, «выцарапанные» в порыве страсти, и Эндзо взглядом провожает их в дальний путь, продолжая все сильнее наращивать темп. Постепенно стоны заполняют все пространство библиотеки, перемежаясь с ритмичными шлепками и тихим поскрипыванием старой мебели. От слишком интенсивных ощущений Элеф, кажется, теряет последние остатки самообладания и громко часто зовет чтеца по имени, бесконтрольно подаваясь навстречу. Эндзо льстит, бесконечно льстит такая реакция, и он неистово вбивается в своего напарника, партнера, любимого — да кем бы они друг другу ни были — и снова прижимает его к груди, с горем пополам отцепляя от стеллажа. Элеф высокий, и даже так легко запрокидывает голову чтецу на плечо, ухватившись тому за загривок для равновесия. От близости сносит крышу. Хочется кусать, целовать, ласкать до победного, но щемящая нежность в груди слегка остужает пыл, давая дорогу здравому смыслу, и Эндзо останавливается и выходит, чем вызывает у Элефа полный непонимания и даже какой-то обиды стон. — Еще скажешь мне спасибо за свои книжки, — шепчет он, разворачивая любовника и усаживая на столешницу, а после подхватывает под колени и резко входит на всю длину, припечатывая обратно к полкам и возвращая бешеный темп. Наконец-то он видит лицо Элефа и может хорошенько рассмотреть искаженные эйфорией черты, заправить за ухо взмокшую прядь волос, открывая острые блестящие от пота скулы, лизнуть искусанные губы и безвозвратно утонуть в огромных синих радужках, темных настолько, что звездчатый зрачок практически полностью теряется на их фоне. Эндзо целуется жадно, исступленно, вылизывая рот напарника длинным нечеловеческим языком, давит горячей ладонью на живот, и Элеф все же срывает голос, обильно кончая и пачкая их обоих вязким липким семенем. Чувствуя, как напарник конвульсивно сжимается на его члене, Эндзо утробно урчит, и его накрывает следом. Изливаясь внутрь любовника, чтец нежно гладит того по голове, слизывая дорожки слез и мурлыча что-то успокаивающее, а после выскальзывает из обмякшего тела и утягивает Элефа за собой на пол, где их уже ждут падшие, всеми забытые книги. В наступившей тишине отчетливо слышно, как размеренно тикает хрустальное сердце, и Эндзо прижимает его хозяина к себе, бездумно перебирая пальцами мягкий пепел волос. Первым дыхание почему-то восстанавливает Элеф, и тут же пребольно тыкает напарника под ребра острым локтем. — Не знаю, где ты это вычитал, но я забыл, как дышать — не то что качать кровь, — шипит он, недовольно ерзая у чтеца на коленях, но уже через мгновение сменяет гнев на милость, — Сделаешь так снова в следующий раз? — Сколько пожелаешь, милый, — смеется Эндзо в ответ и получает еще один тычок под ребра. В отместку он до хруста стискивает любовника в объятиях и утыкается носом в висок, с наслаждением вдыхая родной запах. Элеф пахнет жженым сахаром и чем-то пряным, и Эндзо посещает очередная гениальная идея. Нашарив у себя над головой одну из склянок, он под возмущенный возглас напарника делает пару глотков прямо из горла и, не дожидаясь продолжения тирады, размашисто мажет языком тому по шее, зализывая неприятную горечь. Все-таки с сахарком гораздо, гораздо лучше.