***
Даби верит до последнего, что всё происходящее — какой-то розыгрыш, устроенный в их участке по приколу. Однако, когда его коллеги из смежных отделов заносят коробки с заказными пиццами и притаскивают пончики из ближайшей пышечной, разливают между собой по пластиковым стаканчикам колу и ещё чего покрепче, с лёгкой руки добродушного шефа устраивая праздник в честь пополнения в их участке, Тойя начинает осознавать, что "это" — никакой не прикол. К нему обращаются, смеясь и поздравляя так, будто он нашёл себе невесту, а не напарника — читай между строк — камень себе на шею, и, если представить, что их отдел — озеро, он уже становился утопающим: мало ему было двух камней в виде ебанутого Шигараки из подполья, и сошедшей с рельс адекватности психички Тоги? Нет. По классике, должен был быть третий. Что ж младший инспектор, добро пожаловать в "Клуб самоубийц". Те, кто старше и дольше работает, даже рискуют пару раз хлопнуть его по плечу, предлагая удочерить Тодороки Шото: все почему-то находят умилительным факт того, что они однофамильцы, и в участке тут же ставят ультиматум — либо чудом найденные брат и сестра, либо потерянные отец и дочь. У Даби противная горечь и тошнота во рту поднимается от любой из предложенных идей, но он терпеливо молчит, позволяя окружающим глумиться над чужой трагедией. Тодороки, оглядывающую кабинет и веселящихся в нём сотрудников, не способно пронять, кажется, ничего: она, чинно сложив ручки перед собой, стоит у стеночки, как отличница, ждущая, когда её спросят, смотрит своим ничего невыражающим блёклым взглядом — как у тухлой рыбины, — и форма её идеально отглаженная и стрижка двухцветных волос, короткая и вся такая "идеальная" — всё в ней бесит Даби до зубовного скрежета. Пока всеобщий гвалт и кутёж продолжаются, их взгляды пересекаются лишь однажды. И Даби понимает правильно — внутренняя ищейка в верном направлении роется и воет — его ждёт тотальный пиздец. Так всё и заканчивается: стеснительного робкого Мидорию забирает в свою обитель полоумная помешанная Тога из морга, орущего придурка Бакуго оттаскивает к себе в отдел тихий психопат Шигараки, а Даби достаётся Шото. Ни разу не хороший детектив, и трижды, а то и четырежды — отвратительный напарник. За первую неделю Тодороки с её пунктуальностью, вечно-чистым воротничком и привычкой всё делать по уставу — бесит его настолько, насколько не бесят даже двое его тупорылых втихую ржущих друзей, которые провели с ним последние тридцать лет его жизни. А ещё она четырежды нарушает технику безопасности — четырежды в его, сука, сторону. Мелкой засранке полностью наплевать, что он — её начальство. Шигараки, задымивший курилку полностью, две недели спустя в ответ на его ругательства скрипуче-неприятно смеётся — Даби очередной раз думает, что за такой смех, как гвоздём по стеклу, мать его, людям надо разбивать рожу, — а после неожиданно предлагает: — А ты впаяй ей выговор с занесением? А то Даби сам бы не догадался. Он молча зыркает в сторону патлатого ублюдка, смоля вторую сигарету подряд и ненавидя весь чёртов мир. Патлатый ублюдок взглядами его не впечатлялся никогда и теперь видать не собирается — Шигараки снова премерзейшим образом хихикает: — О, так вот в чём дело. Тебе эта идиотка нравится. Даби впервые соглашается с ним — да, Тодороки Шото ему нравится. Нравится то, как она без малейших усилий со своей стороны вызывает у него отвращение до тошноты. И теперь он в свой законный обеденный перерыв вместо того, чтобы жрать пончики и гоготать со своими коллегами — никогда не делал и уподобляться такому не будет; — и вместо курилки в душной компании Шигараки, Даби молча стоит за прозрачной перегородкой и лениво наблюдает за тем, как девчонка расстреливает мишени. Тодороки стреляет так, словно каждый из нарисованных на картоне силуэтов сделал что-то плохое лично ей. Серьёзно, у неё будто были свои некие счёты к населению стрельбища. Старые счёты. — Быть может у вас есть и ещё что-то общее кроме фамилии, — в какой-то момент обыденным тоном говорит Тога, пока копается в потрохах трупа на столе перед собой. — Например, такая же родинка на левой ягодице, ммм? Ах да, — это было так давно, что Даби уже и забыть успел, что год назад трахался с ней. У Тоги тогда был чертовски скучный месяц — ну, как же всего пять трупов и это в "разгаре преступного года"; только Тога, мать её, могла составлять графики увеличения преступности на досуге — Тога и извращенцы-логисты, впрочем они возможно были тайным клубом имени её; и, чтобы хоть как-то разнообразить своё время и пощекотать нервишки, они потрахались в морге на прозекторском столе. Даби иногда подумывал, что нигде, кроме как в морге, Тога бы и не согласилась на секс. Ебанутая на голову, Химико Тога вообще обожала только свою работу, выпотрошенных мертвецов и их внутренности: с первого дня работы патологоанатомом она относилась к своему труду со страстью, с которой никогда не трахалась. Тога смотрела на трупы, как люди смотрят на свои секс-интересы, а на своих партнёров — как люди обычно смотрят на трупы. — Тебе, наверное, интересно, Изуку-кун, — с хитрым прищуром интересуется Тога, продолжая перекатывать в заляпанных кровью по самый локоть резиновых перчатках длинные кишки покойника. — Откуда я знаю, о родинке на ягодицах старшего инспектора Тодороки? Даби скашивает на мальца осторожный непроницаемый взгляд: без толку — пацан как завороженный пялится на руки Тоги и явно думает совсем не о предмете их диалога. И, хвала небесам, он скорее всего даже не слышал, что говорили старшие. Поправочка — Даби так никогда не везло. — У Тодороки-чан нет родинок на ягодицах. — вдруг задумчиво выдаёт молчавший всё время до этого и ведущий протокол вскрытия с дотошностью самой Химики Мидория. "Блять" проклинает его Даби, пока они с Тогой синхронно смотрят на стажёра совиными глазами с вытянутыми лицами. Ощутив нечто дискомфортное в изменившейся атмосфере вокруг, Мидория наконец отрывает стеклянный взгляд от внутренностей трупа на прозекторском столе и замечает, как оба его старшие коллеги смотрят на него с почти что прямым вопросом, столь разнокрасочно расписавшим их флегматичные лица. Мидория сказочно быстро пунцовеет от ключиц до изумрудно-черноватых кудряшек, укрывающих лоб. — Мидория, ты, наверное, отличником в академии был — из тех кто всегда и везде поспевает? — почти вежливо и невесомо интересуется Даби, вопреки вкрадчивому тону и полыхающим огнями ада глазам; неспециально, сила привычки. — О, это столь прелестно, что пылкие юноши в наше время взрослеют столь… скоро, — Тога растягивает губы в подобие улыбки — выходит отличный маньяческий оскал. Хоть сейчас бери и в розыск рядом с именем "Каратель" вешай. — Нет-нет! — Мидория машет руками перед собой так, словно пытается взлететь, тут же запинаясь и краснея всё больше — пацан, что вознамерился взорвать голову с помощью прилива крови? Тогда дайте минуту, Даби выйдет, потому что в этом шоу не хочет участвовать. — Я н-не… Ничего так-кого! Я бы не… Тодороки-чан бы меня… — окончательно потеряв надежду признаться в том, что у них не было секса, Мидория оглушительно кричит на весь небольшой морг: — У нас ничего не было! Тога и Даби смотрят на него по-прежнему флегматично и равнодушно, и Мидория рискует дополнить: — Просто при полицейской академии был бассейн — посещение занятий по плаванию было обязательным… — окончательно заробев, он едва выдыхает. — Так что вот. И зачем он вспоминает этот разговор? Даби усиленно давит пальцами на веки, морщится от боли в глазницах, словно надеясь выдрать случившийся диалог с подкорки сознания, как иные выдирают сорняки с грядок. Вроде, отпускает. Даби на мгновения возвращает взгляд к ледянящемуся гневом профилю Тодороки. Кого ты представляешь на месте этих мишеней, когда без колебаний жмёшь на курок? Это, в целом, своего рода классика — обязательно представлять на месте мишени кого-нибудь неугодного. Даби думает, что любой бы удивился, кого именно представлял он — даже придурок Шигараки и поехавшая Тога не оценили бы. Хотя — как знать? Этот вопрос даже интимнее, чем: "Кого ты представляешь, когда мастурбируешь?". Пока окончательно не передумал, Даби толкает тяжёлую металлическую дверь с доводчиком, и оглушив себя знатной порцией грохота от выстрелов бредёт к проявляющей вопиющее неуважение к нему и собственным ушам — наушники валяются рядом ненадетые, — девчонке. — Тодороки, — достаточно громко зовёт её Даби, приближаясь. Без толку — эффект, что с наушниками, что без них, един — Тодороки его упорно не слышит. — Тодороки! — рявкает он наконец, остановившись в двух шагах от неё. И Тодороки резко разворачивается всем корпусом в его сторону: дуло пистолета едва не упирается ему в переносицу, пока гетерохромные глаза фокусируются на чужом лице. "Видела ли ты на моём месте одну из этих мишеней? Хотела ли хоть на миг нажать бесколебательно курок?" вдруг хочется спросить Даби, пока девчонка опускает оружие, тяжело дыша и передёргивая плечами. — Я вас не услышала, сэр, — опустив голову выдаёт она, Даби дёргает уголком губ. Ни извинений, ни извинительной интонации — тоже классика. — Хорошо хоть заметила. — равнодушно бросает он в ответ. Тодороки вспыхивает как спичка — большие влажные глаза блестят лазуритом и серым кварцем. — Боковым зрением. Случайно. Опасно так подходить к тому, кто стреляет. — Опасно тыкать пистолетом в лицо начальству и не надевать наушники в тире, если только нет желания сделаться к двадцати пяти глухой идиоткой, — Тодороки привычно уже пропускает реплику насчёт идиотизма в свой адрес. Даби скрипит зубами и переходит к сути: — Собирайся. Звонок. Едем — возьму тебя на дело. Даби разворачивается на пятках с острым желанием покинуть тир немедленно и выжечь из головы картину того, как тяжело вздымалась и опускалась грудная клетка девчонки, когда та силилась восстановить дыхание. Тодороки тут же послушно оставляет пистолет, не потрудившись убрать его на место. — "Каратель"? — уточняет она. Даби коротко дёргает плечом. — Кто? Я? — Дело, на которое мы едем, — терпеливо проговаривает Шото, семеня по пятам за старшим инспектором. — Вы же им занимаетесь, верно? Даби решает, что малодушно проигнорирует надоедливое создание. Он открывает тяжёлую дверь и выходит из тира, тут же разжимая пальцы: Тодороки за его спиной, вынуждена резким выпадом дверь придержать, дабы ей не вбило нос в череп. Даби неспешно шагает по коридору к лифту, когда в спину доносится тихое и ровное: — Вы должны были сделать мне выговор, сэр. — Я тебе ничего не должен, Тодороки, — цедит сквозь зубы Даби, не оборачиваясь. — И шевели ногами.***
Они колесят по городу третий час. Шото ведёт машину, изредка скашивая взгляд на экран навигатора, а Даби прихлёбывает второсортный чёрный чай, мечтая о виски где-нибудь в отдалённом баре: он чует кровь, размазанную на этом вечере так же отчётливо как запах жасмина и стирального порошка из-под воротничка очередной рубашки сидящей рядом Тодороки. Их отдел вышел на Карателя. Выходили они так в среднем раза три в месяц, и каждый раз все, кроме Даби, искренне верили, что это точно триумфальное "раскрыто", и готовились праздновать. Заблаговременно купленное шампанское, хранящееся на этот случай в сейфе Тошинори Яги, стало драгоценностью в их отделе более неприкосновенной, чем все секретные документы в этом сейфе вместе взятые. Из щели в приопущенном окне тянет ночным холодом и сыростью сумерек после недавнего ливня. Они едут в самый неблагополучный район города, к пристани и отведённым под снос зданиям, и у Даби зубы сводит от зябкой влаги и блядских нуарных клише, которыми этот вечер и всё это дело обклеено, как у Тоги ноутбук стикерами с героями аниме. Если бы Даби не знал точно личность Карателя, — ей богу, решил бы, что это определённо сама Тога: сходств немало — оба маньяки, оба обожают возню с трупами, у обоих склонность к нездоровой зрелищности и брутальности в методах расчленения. По счастью, Тога в своё время нашла себе работу, благодаря которой ей не надо было умерщвлять живых, вдовесок она — вряд ли полноценно осознавая — приносила пользу обществу и получала за это негласное одобрение окружающих, и ей не нужно было беспокоиться о пациентах — трупов в отделе всегда хватало. Чёрт, он то ли стареет, то ли скучает — и видимо по обществу ебанутой Тоги, — однако момент, когда та разложит благоговеющего пред нею Мидорию на своём священном столе и станет проводить в разы меньше времени с ним и Шигараки, был только вопросом времени. Даби несколько дней назад случайно видел — шёл за отчётом о вскрытии — разыгравшуюся трагедию в стеклянном окошке дверей в морг. Юный Изуку, заплаканный со стеклянными глазами сидел у прозекторского стола, а Тога, склонившись над ним, ворковала что-то успокаивающее: она на автомате поглаживала щёку Мидории, забыв снять перчатку. И свежая багровая кровь размазывалась по бледной веснушчатой коже на удивление… гармонично. Даби даже бы сказал, что зрелище вопреки всему было красивым и не вызвало у него ни зависти, ни блевотного рефлекса — а это уже было немало. Из размышлений его выводит внезапный вопрос. — Вы всегда так много курите? Даби скашивает взгляд, будто только сейчас замечая очередную тлеющую сигарету. В дождливую погоду вечером его всегда тянет к никотину больше обычного. — Я курю уже очень давно. — коротко поясняет он. — Это привычка. Где-то с семи… — С двадцати семи? — как-то наивно уточняет Шото. Даби мрачно ухмыляется. — С семи лет, — поправляет он. Золотой ребёнок — лучшая ученица полицейской академии в своём выпуске — чуть морщится от насыщенного табачного запаха, оседающего щиплющей горечью на слизистых рта и носа, и Даби неожиданно ощущает это как маленькую победу. Он не привык никого жалеть, а значит либо Тодороки привыкнет, либо… Шото косится на него периодически, включив дворники из-за возобновившегося дождя. Даби не обманывается — Шото его ненавидит, да и он, если на чистоту, уже мечтает, чтобы она хорошенько так "пострадала при несении служебных обязанностей". Её поездка в больницу стала бы на самом деле неплохим таким отпуском. Даби не помнит, когда брал последний, а ещё он не привык работать с молодыми зелёными стажёрами в качестве напарников. Тем более с напарниками-убийцами — Даби не обманывается и здесь: по взгляду Тодороки Шото видно, что она пробовала кровь. Ещё сказывается муторная дотошность его характера: так из личного дела, брошенного небрежной рукой Шигараки ему на стол, Даби узнаёт, что Шото перевели к нему в отдел аж из другой префектуры после того, как группу задержания в которой она была перестреляли на месте. Тодороки была единственной, кто выжил тогда. И Даби, конечно, не хотел, но уже прочитал факт того, что сестру-близнеца Шото, которая также была в той группе и могла бы стать полицейским, убили у неё на глазах… — Сверни-ка здесь, — кратко резюмирует Даби и проверяет кобуру, а потом наметив нужный старый дом командует. — Тормози. План у них с Яги был гениален и прост, — Каратель всегда работал по одной и той же гадливой схеме: вначале пропадал человек — убийца забирал его, убивал самым брутальным из способов, после чего устраивал мясорубку для трупа, а через неделю — возвращал тело туда, откуда человек пропал; будто бы послушный ребёнок, который взял игрушку поиграл с нею, а потом на место положил. Осложнялось всё ещё и тем, что Мусутафу — город-мегаполис — здесь люди пропадают ежедневно, и иногда на то, чтобы их найти, уходят годы. Так что об очередной жертве полиция может узнать случайно: мол, да, этот миловидный старичок не сам по себе испарился — это я свою шаловливую ручку приложил. Работал Каратель крайне грязно: у полиции уже был его отпечаток, была кровь. Не было только самого преступника. Даби знал почему. Если ты — "призрак" и тебя нет в базе данных — то тебя и не найдут. Анализ крови с места преступления, предположительно принадлежащей преступнику, для Даби уже был своего рода традицией. Каждый первый четверг в течение двух месяцев Даби брал запечатанный конверт с результатами из лаборатории, шёл к своему кабинету и, по дороге, выбрасывал его в мусорку не вскрывая. Потому что и так знал, что увидит там. Поэтому план припереться на место ближайшей встречи с маньяком и остатками его предположительной жертвы и подловить ублюдка на "горяченьком", был простой и надёжный, как швейцарские часы. Несущественная на первый взгляд мелочь — так пустяк, который они не учли, — состояла в рвении Тодороки Шото поймать убийцу. — Шото, стоять! — не выдержав гаркает Даби. — Стой! Каратель был здесь. Это Даби знал абсолютно точно. По этой причине его любил весь его отдел, никогда не слушал Тошинори Яги, который вообще был известен тем, что ко всем всегда прислушивался, когда-то трахнула на прозекторском столе сама Химико Тога, ведущий медицинский криминалист в префектуре, и боготворили чокнутые стажёры-малолетки, насмотревшиеся "Настоящего детектива". С Даби было нескучно. Он знал, где весело. — Шото, вернись! Бесполезно — Шото и след простыл. Даби чертыхается и перепроверяет барабан, ринувшись к дому сквозь темноту и дождь. Первый этаж встречает его пылью и чернотой. Даби резво бросается к ближайшей лестнице на второй этаж — искать источник света нет времени, — потому он просто опускает пальцы в старый истлевший ковёр, проведя по первой, второй и третьей ступеням. Сухо. Значит, дура с бедовой головой направилась вниз. У таких старых домов всегда была котельная на случай промозглой осени или холодной зимы. С ноги распахнув приоткрытую дверцу вниз, Даби ощущает себя блядской Нэнси Томпсон из фильма "Кошмар на улице вязов" Уэса Крейвена. В нос пахнуло едко удушливым: повсюду пляшут уродливые тени из-за игры с огнём, большая печь в центре подземного резервуара, раскочегарившись, освещает подвал алым и оранжевым зловещими цветами — будто пристанище дьявола, отовсюду тянет едким дымом и становится жарко как в преисподней или в духовке. Трубы, ведущие наверх в дом, гудят, местами из щелей капает вода и идёт пар. Ветхая старушка пока ещё готова поработать, но шанс того, что это было долгосрочное по своей длительности мероприятие, Даби расценивает как весьма сомнительный. Он резво двигается вниз, вперёд к своей цели, с пушкой наперевес и при этом умудрившись едва не навернуться с весьма крутой и скользкой проржавевшей лестницы. — Шото! — отрывисто зовёт он, плюя на субординацию. Ему отвечает зловещее гудение, звук влажных — шлёп! — капель, щёлкание огня и неисправного механизма печи. — Шото! — вновь орёт Даби, прежде чем увидеть её. Девчонка с закрытыми глазами прижата к металлическим поручням — в алом неровном свете она кажется ещё младше, чем есть на самом деле — а твёрдая мощная рука, взбугрившаяся мышцами под чёрной ткань водолазки, тянется к ней придерживая. На левом глазу красуется свежий сморщенный ожог — видимо случайно ударилась об раскалённую трубу в пылу схватки. — Какая прелесть, — неторопливо и елейно тянут из темноты со знанием дела — самого маньяка не видно; ну, да куда же без блядской любви к шекспировской театральности, трагик херов. — Не знал, что таких ещё делают. — Таких — дохуя, просто пиздуй в токийский бордель. Или в немецкое порно, — Даби скрежетает это сквозь зубы, щурясь и вскинув пистолет, снимает его с глушителя. — Зачем? — чуть наигранно гудят в ответ. — Здесь вот, рукой подать… — Верни ребёнка, — почти вежливо требует Даби. — Правда, давай не сегодня, нам будет нечего жрать месяц, если не два. Не уверен, что ты будешь ходить и искать себе подработку. Глаза Тодороки по-прежнему закрыты, веки подрагивают, остатки ресниц слева тлеют. — У нас ты по этой части, сынок. — Блять! Верни моего стажёра, — Тойя злится втрое сильнее прежнего, кровь оглушительно стучит в висках. В темноте в ответ коротко и басисто хохочут: — Ого. Такую идиотку? Ты её хоть чему-то учил? Ломанулась одна, в самое пекло и жопу, такая дурная… Даби методично стреляет в густой низкий голос, уверенный в том, что не промажет, и тьма незамедлительно отзывается коротким незамысловатым матом. В следующий миг Тойя уже оказывается на полу, когда в ногу ответно врезается жгучая стальная оса. Он стискивает пальцами бедро и сипло выдыхает, сжимая зубы. Кровь толкается в руки, липкая, густая, горячая, как чудовищный символ метафоричной фразы "утекающая сквозь пальцы жизнь". Шото на удивление быстро приходит в себя и подгоняет машину ближе к заброшенному дому, звонит с телефона Тойи и по рации связывается с ближайшими патрулями, спустя несколько минут Тошинори присылает ещё одну машину с офицерами. Карета скорой помощи мчит на всех скоростях. Изуродованный до неузнаваемости труп молодого мужчины находят в соседней полуразвалине. Шото бежала почти верно, просто в спешке перепутала дома в сумерках. — Он не убивает на том месте, куда возвращает труп, — Тойя говорит очевидные вещи, но это хоть немного развеивает мрачную атмосферу багряной раскалённой консервной банки, в которой они находятся. Почему девчонка ещё не ушла наверх, ждать медиков в более благоприятном месте для Тойи остаётся загадкой. Шото терпеливо сидит рядом с Даби, одиноко косясь на верх лестницы, и зажимает поочерёдно с ним обеими руками рану на ноге напарника. Вид у Тодороки до крайности раздражённый и пристыженный, будто это она за него пулю получила — не иначе. — Простите меня, сэр, — едва слышно бормочет она сквозь стиснутые челюсти. — Из-за меня вы… Тойя лениво открывает глаза, немного злясь на то, что ещё не вырубился: адреналин пляшет в крови, тело напоминает, что хочет жить и надо бы перестать терять кровь. — Шото, будь хорошей девочкой и сними-ка с меня ремень. — Что? — Тодороки испуганно отдёргивает руки от его простреленной ноги; кровь начинает струится сильнее. Даби преувеличенно спокойно и тихо вздыхает: — Ремень. — почти по слогам повторяет он, глядя в единственный открытый глаз, как назло, — бирюзовый. — У меня на штанах. Расстегни его и вытащи. Сделай это быстро и без лишних вопросов, как должна делать всё, что я тебе скажу, а не сидеть на жопе ровно, когда я подыхаю тут из-за твоей тупости. Шото почти невесомо касается его живота чуть выше паха, хлёстко вытягивает ремень парой движений, после чего Даби готов почти грохнуться в обморок. — Вкруг бедра и затягивай так, как недавно стреляла по мишеням в тире. — кратко инструктирует он. — Так, будто душишь человека. Можешь представить меня… Кожаная удавка затягивается выше раны, кровопотеря прекращается, и вся нога у него сказочно немеет. Даби едва не стонет от облегчения; что ж, кажется, не только у Тоги в их сраном кружке по интересам имеются нездоровые пристрастия. — Вы меня спровоцировали, — внезапно почти обвинительно ляпает Шото, уставившись в точку куда-то в сторону, в грязный тёмный угол поодаль от них. Даби может поклясться, — пигалица делает это намеренно, чтобы он не мог считать её эмоции по взгляду. Однако то, что она выдаёт следом — вообще ни в какие рамки не лезет. — Своим пренебрежением. Даби едва ли не крякает от такого оповещения, но потом всё встаёт на свои места: ну, ещё бы — с туповатым Бакуго и умирающим от смущения в любой ситуации Мидорией их наставники носились, как с золотыми яйцами. То ли дело до покинутой, брошенной всеми и всучиваемой Тодороки Тойе насильно Шото. Это даже забавляет. — Ну, выходит я тебя всегда провоцирую, — поучающая интонация у Даби едкая и злая, но отличить можно — Шото точно отличит, раз они настолько похожи. — Можешь подорваться и бежать хоть куда ещё. Только сенсей тебе больше не защитник. Шото молча и нехотя переводит взгляд на его лицо, в глазах — обида, вина и злость, — смесь жгучая в своей сути, но Даби, никак не реагируя, прибавляет: — Провоцируют тебя каждый день, Тодороки. Почему ты выбираешь именно этот день, чтобы позволить провокации влиять на твою работу? Шото молчит несколько секунд, старательно отводит взгляд, прячет выражение глаз под двухцветной чёлкой. — Сегодня день рождения Фуюми, — вдруг признаётся Шото, жалко втягивая голову в плечи. Даби проклинает свою память на имена, но зачем-то рисуясь въедливо тянет: — И ты решила подарить покойной сестричке хладный труп своего напарника. Уверена, что мы бы с ней поладили? Шото долго молчит, не смотрит в его сторону даже, пока приехавшие медики, немного неуклюже грузят его на каталку в карету скорой помощи, и Даби успевает было забыть о вопросе, надеясь отключиться во время поездки, когда Тодороки зачем-то всё же решается ответить: — Она бы в вас влюбилась.***
Домой Тойя возвращается уже прилично за полночь, подписываясь под всеми бумажками в госпитале и божась, что он в порядке, что взрослый мальчик и что позаботиться о себе сам, перед начальством в лице едва не ополоумевшего Тошинори Даби обязуется завтра же взять больничный и написать все рапорты, которые тот пожелает. Разумеется, что встречают его дома не пряниками. — Я тебя мало что ли колотил или что? Тойя вздыхает с трудом разуваясь и бредёт в гостиную. — Ты меня с шестнадцати лет не колотил, потому что после поступления в академию, я тебя уже отмудохать мог, пап. "Нет ничего важнее силы, Тойя. У кого Сила — тот и прав". По лицу видно — Отец им недоволен. Развалился на диване и молчит. В десять Тойя знал, почему. Энджи Тодороки не был ему родным отцом. Вытащил пятилетний писклявый комок из страшного пожара, устроенного разборками старых мафиозных кланов, да — не иначе как из отсутствия доброты душевной — не прихлопнул, дабы обугленный мальчишка не мучился. У Даби с тех пор всё тело в ужасных шрамах — даром что рожа сохранилась. Лишь на нижней челюсти шёл длинный фиолетовый рубец — застарелая рана всю его шею покрывала, но Даби была к лицу — как иным щенкам идёт пятно на ухе. Породу выдаёт. Шото, судя по всему, у них тоже теперь породистая. Даби сглатывает желчь, берёт аптечку и кратко информирует: — Когда твоё плечо заживёт — мы подерёмся. Тойя молча подхватывает рулон с бумажными полотенцами и присаживается на диван: он промакивает полотенцем безобразную глубокую дыру в плече Отца, пока тот показательно кривится. — Что за неуместные признаки благородства? Разве я этому тебя учил? Этот разговор повторяется меж ними с завидной регулярностью просто меняясь в вариациях. Когда Энджи расстроен, он начинает копаться во всех событиях своей жизни, пытаясь понять, которое из них было мерзким сорняком. Тойя был тем самым дурным побегом, паршивой овцой, уродом в семье из двух человек. — Кровь — не вода, Тойя. Не отстирается. — низким жутковатым тоном увещевает Отец. — Ты мне вот скажи, почему мой сын выбрал с его твёрдостью и силой профессию разгильдяя и любителя дубинок? — А что мне ещё оставалось? Я не люблю мафиози и надо как-то на жизнь зарабатывать, владея силой. — И как успехи? — ядовито щурится и тянет Энджи. — Как видишь, — Тойя стирает кровь и выбрасывает полотенце в наспех пододвинутое ведро, берёт следующее, уже смоченное в перекиси водорода. — А кем я мог ещё стать, с привитой мне любовью к силе и порядку? Бухгалтером? Судьёй? Библиотекарем? — Библиотекаршей, — Энджи шипит, как змей, когда на рану льётся перекись и вскипает бурая пена дезинфицирующего раствора. — Тебе бы очочки… — У меня был очень плохой день, — отзывается Тойя, промокая рану снова, пока она не становится чистой и не начинает слабо алеть. — А кровь отмывается — нужно просто сначала ледяной водой прополоскать. — Тойя тянется за шприцом. Он вкалывает иглу чуть повыше раны, Энджи хмурится и вдруг становится похож на Клинта Иствуда с его скошенным недовольным лицом. Настолько же, насколько Тойя обожал слэшеры про упоротых маньяков, наматывающих чужие кишки на вентилятор, Тодороки Энджи обожал вестерны и всё, что хоть как-то было с ними связано. Поэтому даже сейчас по телеку идёт очередное спагетти-шоу — они Энджи успокаивают. — Похож на Спайка? — хохочет тепло и сипло Отец. — Настолько, насколько я — на Сейлор Мун. — цокает языком Тойя, отодвигаясь. — Не съезжай с темы. Ты пытался убить моего стажёра. Её кровь я бы не отмыл, понимаешь? — Потому что я — твой папа, или потому что у тебя нет для несчастной девочки ледяной воды? — Энджи криво ухмыляется. Тойя пододвигает в сторону лоток с ватой и бинтами и достаёт щипцы. Энджи морщится в готовности к копошению в собственной плоти — и становится ещё больше похож на Клинта Иствуда. Пуля с задорным звяканьем падает в стеклянную миску. Тойя откладывает туда же щипцы, дезинфицирует рану перекисью и кладёт поверх свежую марлевую повязку. — Потому что она была случайным свидетелем, — Тойя приподнимает раненую ногу, дабы уменьшить давление на неё, и откидывается на спинку дивана, раскинув руки, чтобы устроиться чуть удобнее. Энджи окатывает его неодобрительным взглядом и цыкает, однако затем извлекает из кармана брюк складной нож. — У нас уговор. Всегда только одна жертва, которую я успеваю или не успеваю спасти. Шото тут ни при чём. — Это её фамилия? Тойя ухмыляется, не собираясь раскрывать все карты сразу, и качает головой. — Фамилия у неё, ты не поверишь, какая. — брючину на его ноге вспарывают. — Это была моя рабочая форма, старик. — Ключевое слово — "была". Всё равно новое покупать надо... И следи за языком в присутствии отца, — Энджи склоняется, разглядывая рану. — Какой стыд. — У меня был очень плохой день, — язвительно напоминает Тойя, решив смотреть в экран телевизора. Энджи вдруг смотрит на него из-под кустистых бровей — не знал бы, — сказал бы, что с сочувствием. Тойя выбирает именно этот момент, чтобы не смотреть и не замечать, уставившись в экран на нелепо кривляющихся парней в клёш-джинсах, с соломинами в зубах и огромными шляпами. Один из них выхватывает пушку — и так ясно к чему всё идёт... — Ясно. Ты влюбился, сынок. — Я, если честно, в глубине души надеялся, что ты её пристрелишь. — Ты влюбился, — тяжело вздыхает Энджи. — А она под нас копает, я верно понимаю? — Только под тебя, — огрызается было Тойя, но быстро переводит взгляд на сдохший пару месяцев назад на подоконнике кактус. — А ещё она меня ненавидит. — Она тебя сломает, — качает головой Энджи. — Если ты размякнешь. — Я не размякну, — буркает Тойя, закрывая глаза. —Ты уже. Что с ебанутой из морга? — Влюбилась в стажёра. — Святые угодники, вот же поветрие, — смешно морщится Энджи. — Приведи мне стажёра, я тож хочу. — Тодороки придёт на чай, — фыркает Тойя, откидывая голову на спинку дивана и из-под ресниц смеряя отца долгим пристальным взглядом. Энджи на миг застывает громадой нелепого изваяния, прежде чем обернуться к нему. — Тебе в больничке врачи успели какую-то дрянь занести? Дай лоб потрогаю… — Отец дурашливо присасывается колючим ртом куда-то над бровью Тойи, однако тот резво отталкивает его и брезгливо вытирается рукавом. — Её фамилия — Тодороки. — чеканит он почти с гневливой обидой на чужую недосказанность, однако ошарашенное лицо Энджи заставляет сбавить обороты и успокоиться слегка. — И я сомневаюсь, что найдётся ещё хоть один дегенерат с таким же чувством юмора, как у тебя, чтобы дать ребёнку такую фамилию просто так. — Святые угодники, — снова хмыкает Энджи, бесцеремонно тыкая в едва зашитую рану на бедре сына, явно задумываясь о чём-то. — А у вас в цирке есть кто-нибудь поскромнее? — Учитывая твои способы искать подружек… — шипит Тойя, и вдруг перед лицом маячит идеальный вариант. — … возьми Тошинори: он будет сопротивляться и уйдёт живым — это станет для тебя большим сюпризом. Все нормальные свидания обычно так и кончаются, — ворчит он напоследок, жмурясь. Энджи назидательно хлопает его по бедру в опасной близости от свежей раны. — Ты поэтому сегодня чуть не окочурился из-за подружки? — Она мне не подружка, — цыкает Тойя, неприязненно хмурясь. — Она мне может быть вообще сестрой или дочерью. Отец некоторое время молчит, серьёзно глядя на его профиль — это даже успевает начать раздражать, пока не случается самое интересное. — Это она в тебя выстрелила, сынок, — Энджи бросает на него тяжёлый быстрый взгляд исподлобья. — Не я. Она докумекала быстро и адреналин ей слух не испортил. Она слышала наш с тобой разговор. Даби посмотрел на отца осознанно и медленно осел, Энджи даже пришлось придержать его за плечо. Вечер определённо удался. Огонь. У Тодороки Тойи по-другому и не вышло бы, какую бы работу он не избрал. Что ж — хоть в чём-то их семья сходилась, демонстрируя завидное постоянство.***
— Вы опоздали. Да, утро начинается не с кофе. — Удали функцию часов и верни мне напарника, Шото. — устало сипит Даби, направляясь в курилку. — И начальство не опаздывает — начальство задерживается. — пафосно добавляет он, не меняя, впрочем, постной интонации. И так ясно зачем Шото караулила его для разговора. — Скажите мне, что я зря караулила у вашего дома, и что Каратель вышел сегодня с утра из вашей парадной, но не из вашей квартиры? Бирюзовый глаз её фокусируется на его лице как прожектор; второй — серый — заклеен белым ватным диском-повязкой. Даби чертыхается беззвучно, но на правах всё ещё старшего хватает Тодороки за шкирятник и тянет в курилку. Он захлопывает дверь, едва не обрубив любопытному взбешённому Бакуго нос, и запирает комнату на замок. — Скорее всего отправился в магазин за яйцами. Не буду врать. — буднично хмыкает отвечая Даби. — Он встаёт раньше меня и готовит завтрак обычно. Тодороки Шото въедливо морщится и оттого насколько хорошо — по-семейному — у неё получается, Даби хочет истерически смеяться. — Как вы можете? — осипшим голосом гневится Шото. — Он ведь серийный маньяк! Даби долго вздыхает и, прежде чем ответить, запускает старый автомат всё-таки сделать ему дешёвый кофе. — Ты не смотрела "В джазе только девушки"? — невесомо-отвлечённо интересуется он. — У всех свои недостатки, Шото. Да, Энджи убивает людей, я предельный мудак и курю с семи лет, а ты — плод моего первого секса в пятнадцать в клубе под песню Дэвида Боуи, причём далеко не лучшую, что, согласись, тоже тебя не красит. Шото смотрит на него впервые с того вечера не "рыбьими" глазами: гетерохромные радужки блестят, только лицо у неё белеет, прежде чем пойти розоватыми пятнами. — Правда, ваша дочь? — переспрашивает она, быстро заморгав, явно чтоб за взмахами ресниц скрыть неудобную влагу. — Да. — Даби чистосердечно врёт, и ни капли не жалеет. Потому что он всё ещё мудак. Шото застывает на несколько секунд, явно что-то мучительно обдумывая, пока Даби гадает, когда это блядское шапито уже закончит своё существование: он готов прямо сейчас сложить обе руки на поясницу за спиной, чтобы ей сподручнее было вести его в наручниках. — А… кем я прихожусь Карателю? — наконец выуживает из себя ещё один вопрос Шото. Даби на миг теряется, что он маскирует под короткое размышление. — Внучатой племянницей, похоже. Шото вдруг отчаянно кривит лицо — ещё девочка совсем: она морщит носик, крупные слёзы падают к её подбородку, даже не прокатываясь по щекам, она некрасиво пунцовеет, а потом ныряет в объятья окончательно-потерявшего хоть какую-то надежду на здравый смысл Даби. — Ну-ну... — Даби одеревеневшей рукой гладит девчонку по спине; он никогда не был силён по части сочувствия и подбадривания. — Ну, харе уже рыдать, Шото, у тебя ожог от соли жечь будет. — Уже... — шмыгают носом ему в грудь и Шото начинает рыдать сильнее прежнего. Может быть это первый раз со смерти сестры, когда Шото позволяет себе выплакаться, может — это впервые за всю жизнь. Тойя вдруг думает, что ей некуда было пойти с момента смерти сестры-близнеца — у неё не было никого родного в этом мире: они обе были из приюта, обе с мечтой стать служителями порядка… Никто никогда не говорил ей: "Шото, пойдём домой". Тойя тоже на это не способен — благо, нет такого количества соплей, — однако на сжимать плечо и тянуть табачное полухриплое "На боковую, мелкая" вечером по окончании смены — его вполне себе хватает.***
Через два месяца жертва Карателя впервые оказывается спасена — всё потому, что оба члена семьи Тодороки знали где искать их Отца, и какая рука у него всё ещё не восстановилась после ранения. Вскоре после этого события маньяк таинственно исчезает, переставая убивать — Энджи Тодороки открывает чайную лавку, где зарабатывает денег втрое больше чем оба его ребёнка вместе взятые. Шампанское в сейфе Тошинори Яги остаётся нераспитым, ожидая новое головоломное дельце для азартных работников весёлого отдела. Даби ждёт ещё пару недель после, чтобы удостовериться, что у Шото Тодороки действительно нет никаких родинок на ягодицах.