— Милая Амелия, создавшая ореол совершенства во всём, ты не можешь быть святой для каждой земной твари, которую ты встречаешь на своём пути. Но станешь ли ты слушать кого-то, подобного мне?
Что ж, верно будет сказать, что Себастьян Сэллоу — не исключение из правил. Начиная с самой первой встречи, несмотря на оказываемые новенькой услуги из разряда: «пригласить в тайный клуб дуэлянтов на волшебных палочках», «стать партнёром в очередной дуэли», «сопроводить до Хогсмида», волшебник всегда продвигался к своей цели медленно, но верно, подобно стратегу на поле шахматных баталий. Главным для него являлось отыскать любое средство для снятия проклятия с сестры-близнеца, и не сказать, что его план был полон изощрённости и хитровыдуманных схем, о которых любят грезить подобные ему маги, нет. Но применяемых им уловок — мнимой вежливости, улыбчивости и приветливости — оказалось достаточно, чтобы одна «наивная новенькая» полюбила его настолько, что была готова принять воздействие непростительного заклинания на себя. И даже не одного. Слизеринца никогда не трогало столь открытое и откровенное отношение приятельницы. Последним, что действительно его интересовало среди множества проблем, было мнение какой-то выскочки, что при каждой встрече не могла отвести от него уже ставший привычным туманный медовый взгляд, сочетающийся с лёгким румянцем на бледных щеках, дополняющих ровные черты её по-детски миловидного личика с веснушками. Она и впрямь напоминала Солнце или его лучик — такая же яркая и несносная во всех его проявлениях, ведь как невозможно безотрывно смотреть на Солнце, так и на эту «поцелованную Солнцем» слизеринец долго смотреть не мог, играя роль заботливого парнишки только тогда, когда ему это было выгодно, и только пока ему это приносило хоть какую-то пользу. Неплохо иметь у себя под рукой столь способного товарища, который верит тебе, как никому вокруг, не так ли? Подыгрывая всей этой сцене показной смелости гриффиндорки, Сэллоу одобрительно кивает ей, проводя пальцами по струящимся по её плечам пшеничным волосам. Им нужно было пробраться вглубь Крипты Салазара Слизерина, им нужно было сделать это хотя бы для того, чтобы не умереть, хотя, может, Себастьян просто успокаивал себя этими словами. — Спасибо, я не забуду это, — пятикурсник говорил наотрез, отсекая всякую попытку девушки отступить назад. Взмах волшебной палочки, рассекающей застоявшийся воздух, пара шагов назад, растерянный медовый взгляд встречается со сталью карего взора. — Себаст-… — со скрываемой дрожью в испуганном, притихшем голосе. — Круцио! — из кончика его палочки со стрекотом вырывается поток молний красного света, окутывающих хрупкое тело волшебницы, точно терновник с шипами-лезвиями, проникающими под тонкую кожу к самой её сути. Не проходит и мгновения, как замкнутое пространство заполняет несдерживаемый стон боли, сорвавшийся с дрожащих уст, переменяющийся не то скулежом, не то подавляемым криком, исходящим от повалившейся на пол и бьющейся в агонии Адамс. Гримаса боли на лице этой малышки заставляет что-то, сокрытое глубоко в душе слизеринца, затрепетать, заполняя собой все (не)здравые мысли; казалось, что если он не возьмёт эти чувства под узду, то дальше что-то в теле этой хрупкой девушки надломится, — и не починишь это ни добрыми словами, ни заботой, ни заклинанием «Репаро». Тёмная магия на то и тёмная, что всё не так просто, как казалось бы неодарённому уму на первый взгляд. Воздействуя на Адамс, возможно, он ещё не понимал, что также ломает что-то и в своей душе, всё больше и больше выпуская наружу нечто зловещее, скользкое и вязкое, что другой предпочёл бы сокрыть за тысячью защитных чар, что другой предпочёл бы никогда не выпускать наружу. Себастьян прекрасно понимает, что боль его знакомой была совершенно невыносимой пыткой: её кости, казалось, вот-вот расплавятся, рассыпятся на тысячу кусочков, голова разлетится на крупные ошмётки. И лишь когда он встретился с бешено мечущимся взглядом, когда-то наполненным теплотой и любовью, парень понимает, что это именно то, чего он искал, подобно Философскому Камню, Утопии, грёзе и иллюзии, к которой каждый стремится по-своему. Кто знал, что для того, чтобы забыться, чтобы почувствовать столь неожиданное облегчение, он должен был увидеть боль в её сладострастном взгляде: полном страха, непонимания, душевных мытарств? Кто знал, что его собственный криптонит — боль, которую он может и которую он должен причинить этому непогрешимому созданию? Ему хотелось запечатлеть этот момент в омуте памяти, чтобы просматривать его раз за разом, не в силах остановиться. Действие непростительных проклятий растляло его сознание и представление о добре и зле, которые никогда бы не стали прежними. Брюнет уже не обращал внимания на то, что условия для прохождения запертой комнаты, ставшей ловушкой для них троих, были выполнены. Как и не обращал внимания на то, что дверь, разделяющая их и Скрипторий Салазара Слизерина, орнаментом которой являлось олицетворение мучений во плоти, пала под воздействием заклятия Круциатус. В этот момент для волшебника не было ничего значимее, чем ощутить то, как он подавляет волю одарённой «избранной». Её волю, и (не)только её. Амелия, не в силах остановить град нескончаемых слёз, хваталась то за голову, с силой прижимаясь горящей кожей к полу; то за грудь, сдерживая град нестерпимых конвульсий, содрогающих, рвущих на волокна, казалось, каждую мышцу, разрушая каждую клетку её тела. И сейчас хотелось только одного — чтобы эта мука прекратилась… забыться… умереть… Девушке казалось, что она действительно умерла и попала в Ад, где её душу будут терзать и рвать на части до скончания веков. Круциатус — заклинание боли и ужасных, нестерпимых мучений. Но для того, чтобы заклинание работало в полную силу, недостаточно просто направить волшебную палочку на объект и произнести: «Кру́цио!», нужно ещё и наслаждаться страданием жертвы. Предполагается, что любое из трёх непростительных заклятий требует откровенного желания причинить мучения своей жертве. Себастьян, казалось, в тот момент и не осознаёт, как усиливает воздействие заклятия, вызывая уже не то, что стон, а нестерпимый крик, концентрируя воздействие магической силы в одной точке — на тонкой шее гриффиндорки. Это заставляет несчастную повалиться на бок, схватившись за собственное горло, пуская пену изо рта под воздействием конвульсий, жадно глотать воздух, точно рыба, освежеванием которой занимается опытный садист, чьё орудие труда — желание получения большего. Она уже не кричала, скорее, задыхалась, сорвав мелодичный голос, которым так любила напевать трогающие сердце мелодии, оставаясь наедине с собой. — Себ-… Себастьян… — сквозь немые крики, мольба, направленная, казалось бы, к тому, кого ты так искренне любишь, кому ты так преданно доверяешь, — прошу… тебя… Казалось, ещё одно мгновение, и волшебник окончательно потеряет над собой контроль, поддавшись простому животному желанию, безвозвратно сломит волю девчонки, при необходимости применив заклятие «Империус», сделает из нежной героини точно тряпичную безжизненную куклу. Куклу, которая бы исполнила каждое его требование и приказание, которая не знала бы, что такое сопротивление или отказ. Единственным её стремлением стало бы одно — доставить удовольствие своему Хозяину, отдавая себя без остатка. Да, было что-то притягательное в этой мысли, подобно Запретному плоду, вкусить который означает быть изгнанным если не из Эдема на Землю, то прямиком в собственный Ад. И подобный расклад устраивал этого изверга в полном объёме. Усиливая поток магических молний, треск которых перемешивался с кряхтящими стонами изнемогающей девушки, он представляет, как приказывает ей раздеться, сбросив с себя мешающую во всех смыслах мантию, форму, бельё, оголив стройное, даже, скорее, тощее тело, в котором было мало чего примечательного, помимо усыпанных веснушками плечей, нескольких шрамов, синяков и порезов на разных участках талии, стана, бёдер, запястий. Сократив расстояние между ними, Себастьян представляет, как проводит рукой по вздымающейся от дыхания груди, очерчивая ареолы твердеющих сосков, спускаясь ниже по талии, прорисовывая узор на каждом изгибе податливого, мягкого, точно пластилин, тела, взглядом встречаясь с безжизненным взором, застеленным болотной пеленой, направленным куда-то в одну точку. Представляет, как его грубые пальцы протискиваются меж девичьих бёдер, как она в своём же сознании почувствует лёгкое отвращение, обнаружив, что они слишком легко скользят по её нежным складкам.— О? Так значит, тебе понравилось? Похоже, ты всего лишь испорченная шлюха, раз можешь получать удовольствие от такого обращения.
Представляет, как он, не церемонясь, спокойно приказывает ей взять в рот его член, хорошо обработав его слюной: — Конечно, Себастьян, — сухо и безэмоционально прозвучал бы её звонкий, подавленный заклятием, голос; пока та медленно и грациозно, точно балерина, опустилась бы на холодный мрамор своими коленями, удобно устроившись между ног своего Хозяина; как её длинные цепкие пальцы без каких-либо пререканий освободили бы его половой орган от одежды. Перед глазами стоит сцена, как без энтузиазма и прелюдий она обхватывает пульсирующую головку губами и берёт его во всю длину, размазывая по тонкой коже следы помады терракотового оттенка, старательно и обильно смазывая всё собственной слюной, создавая своим грязным ртом смачные, пошлые звуки, двигаясь в монотонном обратно-поступательном движении. Не сдерживаясь, парень насаживал бы на себя голову ученицы, пытаясь найти это дело привлекательным, понимая, что он близок к оргазму, в то время как подсознание второй изнывало бы то ли от унижения, то ли от нестерпимого желания. Империус… — проклятие, страшное в мире волшебников не только тем, что оно является непростительным и подчиняет себе волю жертвы, но и сохраняет её память и понимание всех происходящих событий в мельчайших деталях. Мысль об этом заставляла чувствовать большее желание со стороны тёмного мага, уже достигшего пика наслаждения. — Встань, — продолжил бы он нетерпеливо, резко приподнимая девушку с пола и держа её за заострённый подбородок; руки её он бы поднял вверх и зафиксировал в таком положении, применив «Инкарцеро» и «Левиосо» — связывающие чары, сомкнувшиеся на тонких запястьях, и заклятие левитации, позволяющее приподнять саму девушку над холодом мрамора. Получалось бы так, что Амелии только бы и оставалось невольно свисать, точно послушной, заколдованной кукле. Кукле, у которой уже не осталось бы сил сопротивляться, — лишь только позволить делать с собой всё, что заблагорассудится её Хозяину. Его пальцы скользнули бы внутрь девушки, заставив Сэллоу поразиться тому, насколько же самозабвенно она получала удовольствие от происходящего, несмотря на то, что сама себе не принадлежит. Только вот реакция её тела не могла обмануть Себастьяна.— Она действительно всегда была, есть и будет испорченной шлюшкой…
Её конечности свисали бы бесполезным грузом и совсем не слушались подавленную волю Адамс, но она бы, даже если бы очень того хотела, не смогла бы собраться с силами для сопротивления. Руки и плечи, на которые приходился бы весь её вес, ныли от перенапряжения, но измождённое, осунувшееся сероватое лицо не выражало бы никаких эмоций. Ему было бы любо её холодное послушание, будто она действительно — просто безвольный сосуд, имеющий форму кого-то отдалённо напоминающего ему.— Но счастье грёз не может длиться вечно, не так ли?
Звонкая и грубая пощёчина, пришедшая, казалось, откуда-то из глубины подсознания, точно будильник после сладкого сна, вырывает слизеринца из потока фантазий, заставив действие заклятия прерваться, а парня — взяться за горящую праведным огнём правую щеку. — Сэллоу, ты окончательно потерял рассудок?! — резко и оглушительно закричал Оминис, окончательно вырывая слизеринца из потока пьянящих грёз. Мракс никогда не церемонился с Себастьяном, поступая с ним так, как мог поступить только он, заставляя второго разочаровано цыкнуть, прикладывая тыльную сторону ладони к пылающей щеке, проводя по краю разбитых губ, на которых уже выступали капли крови. Проповедь и причитания Оминиса, припавшего к свернувшейся в позе эмбриона дрожащей девушке, казались Себастьяну чем-то совсем отдалённым. В его глазах не было ни капли здравого смысла, лишь только плясали черти, огоньки желания, возбуждения, собравшегося клубком сладострастия в нижней части живота. Его благоговение, увы, не могли увидеть ни незрячий товарищ, ни Амелия, пытающаяся всеми силами не потерять сознание, глотающая воздух так, словно в следующую секунду весь кислород мира закончится. Фантомная боль всё ещё ютилась в хрупком женском теле, заставляя забыть обо всех проблемах на свете и даже о том, что человек, произнёсший страшное, запретное слово, находился прямо перед ней; забыть о том, что причинивший эту боль человек — до сих пор любим ей. Могла ли она представить, что в этот момент почувствовал её возлюбленный? Волшебнице почему-то казалось, что за эти недолгие секунды между ними произошло нечто большее, чем просто заклятие «Круциатус». Придерживаемая Мраксом, что едва различимо шептал слова поддержки, Адамс, опираясь на руки, неуверенно приподнимается на ноги, пошатываясь, бросив измождённый взгляд на своего «мучителя». С его равнодушным опустошённым взглядом встретилась юношеская влюблённость, застывшая на приоткрытых в немом вопросе губах; глазах, мокрых от слёз, которые так и не могли остановиться, смазав под глазами тёмную тушь; цепких пальцах, что потянулись к Сэллоу, но остановились на полпути, обхватив собственные содрогающиеся плечи. Себастьяну казалось, что нет ничего прекраснее того, что он видит сейчас, — очередная «избранная», сломленная его же руками, — и, конечно, Себастьян знал, что ещё немного, и Оминис может услышать, как бешено колотится его сердце, как пульс зашкаливает, выходя за пределы допустимого, отдаваясь в висках. — Ох, Амелия, мне так жаль, ты в порядке? — принимая теперь уже образ невинной святоши, голодный хищник прячет свой оскал, блеск в глазах. — Тёмная магия — нестабильна, никто не знает, что сделал с этими комнатами Салазар Слизерин… Ты ведь сама согласилась на это, не так ли? — озадачив девушку, как ни в чём не бывало, Сэллоу разворачивается и проходит в лоно Крипты Салазара, привычным жестом смахивая с губ запёкшуюся кровь.Он никогда не будет относиться к ней, как прежде.
И сопровождает его только рваный вздох Адамс, понимающей, что ей, увы, нечего возразить на его слова. Как она могла только подумать, что Себастьян, такой заботливый, ласковый в её отношении человек, который принял всё её проблемы и чаяния, когда-то так нежно держащий её за руку во время их совместных прогулок, согревающий своими добрыми словами, мог и хотел причинить ей боль? Это было уму непостижимо, и, значит, что он не мог говорить ничего, кроме правды, которую светловолосая принимала без остатка, забывая о себе, забывая обо всём. — Это было невыносимо, но жить буду, — с наигранным оптимизмом ответила девушка. И только напоследок волшебница, освобождаясь от поддержки Оминиса, выдает ему: — «Спасибо, я в норме», — и после — поспешно направляется следом за объектом своего внимания, оставив потомка чистокровного рода в привычном ему одиночестве.Она никогда не сможет видеть в нём кого-то другого.
И Мраксу остаётся только выдохнуть, покидая комнату вслед за друзьями, переступая через место кончины собственной тётушки, понимая, что, возможно, произошло на самом деле. Понимая, что проделки его семьи были не столь ужасны, как нечто тёмное, зарождающееся в душе, в мыслях, в действиях Себастьяна Сэллоу. Понимая, что теперь никто не сможет защитить эту нежную бабочку, парящую навстречу тёмным языкам пламени. — Непростительно.