Жаркий огонь мистерий

— Ты все-таки хочешь поехать на Самофракию? — спросил Филиппа Парменион и, едва заметно сощурившись, посмотрел на серебрящийся в лунных лучах Стримон. — Да, дружище, — решительно ответил полководцу царь. Налетавший порывами холодный северный ветер разносил по берегу дым от пожаров и удушливый смрад разлагавшихся тел. Зловещая Нюкта накрыла берег залива черным непроницаемым покрывалом, и лишь Селена, время от времени выныривая из-за плотных серых облаков, ухмылялась кривым ущербным оскалом. Лаяли собаки, где-то невдалеке, на расстоянии плетры от проломленной македонским войском городской стены, вопил младенец. Впрочем, он скоро затих, и стоявший рядом с царем Черный Клит вздохнул с облегчением. — Это путешествие действительно необходимо? — уточнил он, обернувшись к старому другу. Филипп уверенно кивнул: — Да. Раз уж мы хотим укорениться в этих краях, то не мешает заручиться поддержкой местных богов. Амфиполь — только начало. Лицо молодого царя искривилось от сдерживаемого с заметным трудом гнева, рука его сама собой сжалась в кулак. — Я помню, — тем временем продолжал он, — слишком многие мечтали разорвать Македонию на куски, пользуясь ее слабостью. Иллирия, Фессалия, Спарта, Халкидика… Но я заставлю этих полудиких князьков склониться перед нашим могуществом! — А как быть с Афинами? — задал Парменион волновавший его вопрос и, перешагнув через обрубок чьей-то руки с еще зажатым в одеревеневших пальцах сломанным мечом, прикрикнул на задремавшего у костра дозорного. Филипп поморщился и, цепким взглядом осмотрев нерадивого воина, повернул к пролому в стене. Хотя пыль и шум минувшей битвы к закату уже почти полностью улеглись, все равно то и дело слышались звуки тут и там вспыхивавших коротких драк, отчаянные крики женщин. — Парменион! — в конце концов крикнул, не сдержавшись, царь. — Чтоб к утру в этом городе был полный порядок! Этот сброд позорит меня! — Они твоя армия, — тихо напомнил Клит. — Станут ею когда-нибудь, — поправил его царь. — И чем раньше научатся себя вести, тем раньше это случится. А что до Афин, то Амфиполь я им не отдам. — Они будут настаивать, — заметил Парменион. — Обойдутся, — решительно отрезал в ответ Филипп. — Я завоевал этот город, и он будет принадлежать Македонии. У меня большие планы на Пангейские рудники и местную древесину. — Гордыня афинян вряд ли позволит им согласиться с тобой. — Возможно. Но груженый золотом осел их одолеет. А уж деньги у нас теперь точно есть. Царь замолчал, вдохнув полной грудью тягучий, чуть горьковатый аромат разнотравья. Со стороны македонского лагеря доносилось задумчивое, печальное пение флейты. Облака разошлись, явив взглядам царя и его товарищей неприглядную картину разоренного Амфиполя. — Да, война, — задумчиво протянул Филипп и покачал головой. — Афины, наверное, уже успели проклясть тот день, когда Пелопид взял тебя в заложники и отправил в Фивы, — вставил Парменион. — Но сможем ли мы воевать на два фронта? — Вот для этого нам и нужна поддержка местных богов, — Филипп воодушевился, глаза его заблестели. — Мистерии продлятся до пианепсиона. Хотя я, конечно, рассчитываю не только на них. Я успею. Да тут и близко. А сейчас идите-ка вы спать, завтра долгий день. Клит, поедешь со мной на Самофракию? Молодой царь обернулся и напряженным, изучающим взглядом посмотрел в глаза друга. Клит улыбнулся и кивнул: — Разумеется. — Отлично! — не стал скрывать радости Филипп. — Тогда завтра и собирайся. Посвятим и тебя тоже в мистерии кабиров. — Давно хотел с ними познакомиться. Над рекой гулко захохотал филин и, шумно взмахнув крылами, полетел на охоту. — Добрых снов вам обоим, — пожелал Парменион. — Пойду, проверю посты. — Бывай, — махнул рукой Филипп и, вновь обернувшись к Клиту, спросил: — У тебя есть планы на эту ночь? — Нет еще, — признался тот. — Хотел посмотреть, не осталось ли чего от дневной добычи. Царь в ответ только махнул рукой: — За свою долю не беспокойся. Останься лучше до утра у меня. Подробности пути обсудить надо, и вообще… Чего тебе бегать по всему лагерю? Луна опять скрылась, и Филипп, вынув из рук ближайшего воина факел, прикрыл его пламя от порыва ветра. — Пойдем, — согласился Клит. — Благодарю! Царь несколько долгих мгновений смотрел товарищу в глаза, а после решительно кивнул и зашагал к своей палатке. Клит направился следом за ним. *** Галера вздрогнула, ловя парусами попутный ветер. Гребцы налегли на весла, и судно покинуло уютный, укрытый от ветров залив. Море дышало, билось пенными барашками в острый нос судна, оставляя на окованном железом бивне и трех зубцах крупные прозрачные капли. — Скажи, Филипп, ты веришь в богов? — Клит посмотрел через плечо на товарища и, опершись о фальшборт, принялся задумчиво всматриваться в укрытую блеклым серым маревом даль. — Не знаю, дружище, — тяжело вздохнул тот. — Признаться, до сих пор мне было немного не до них. Некогда было вот так просто сесть и глубоко, основательно подумать. То обучение, то плен, а там снова обучение. А после борьба за Македонию. До сих пор воюю и не даже приблизительно не представляю, когда удастся остановиться. То мой незадачливый тесть Бардил, то Афины. А есть еще Персия, о которой нельзя забывать. А боги? Что боги… Они просто есть. Где-то там, на Олимпе. Филипп нахмурился, как часто делал, размышляя о какой-нибудь неразрешимой задаче, и резко дернул себя за темный упрямый вихор. — Думаешь, они существуют? — задал вопрос Клит то ли собеседнику, то ли самому себе. — Хотелось бы выяснить наверняка. Меня в детстве учили уважать богов, учили обрядам, а верить… Нет, до этого дело не дошло. Отец стремился вложить в мою голову иные знания и запрещал забивать ее чепухой. — Тогда зачем нам Самофракия? — заинтересованно поднял брови Клит. Филипп ухмыльнулся и положил ладонь на плечо друга: — Я не могу знать точно, кто там наверху и под землей есть, а кого нет. Но если кто-нибудь где-то и присутствует, то заручиться их поддержкой не помешает. Широкий, поросший лесами берег таял вдали. Вершина Пангеона становилась все меньше и меньше, и Клит невольно всматривался, не показалась ли уже вдалеке полоска Самофракии. Само собой, там ничего пока не наблюдалось. — Кабиры, — вновь заговорил Филипп, нахмурившись. — Хотел бы я знать, что это такое. Или кто? Помню только, что Аксиерос — это вроде как наша Деметра, Аксиокерса — Персефона, Аксиокерсос — Аид, а Касмилос — Гермес. — Долго запоминал? — не удержался от ехидной реплики Клит. Филипп довольно расхохотался. — Сорта вин на симпосиях усваивались быстрее, — признался он. — Но я настойчивый, ты же знаешь. — Воистину так. Но Филипп, — вдруг посерьезнел товарищ, — пока мы все не ввязались в новую драку, подумай вот о чем. Тебе уже двадцать пять, и тебе нужен наследник. — Арридей же родился, — удивился царь. Клит пренебрежительно махнул рукой: — Его мать фессалийка. Аристократия открыто зовет Филлину дикаркой и не верит, что она знатного рода. Утверждают, что она была танцовщицей. Филипп, тебе необходим сын, чья мать не посрамит крови Аргеадов. Рука царя, напряженно всматривавшегося в даль, сама собой сжалась в кулак, но почти сразу разжалась, и Филипп вздохнул: — Ты прав. И Антипатр мне об этом же говорил, еще весной. Да я и сам это знаю. Смешно сказать — у меня уже четыре жены, а матери для наследника нет. — Значит, будешь искать пятую? — уточнил Клит. — Видимо, да, — кивнул царь. — Ничего другого не остается. И как можно скорее — наверняка Афины скоро ударят. Когда поймут, что я их надул с Амфиполем. — Как раз, пока мы в пути, есть время подумать. — Согласен. Филипп замолчал, размышляя о чем-то, и ветер, подгонявший корабль, упруго бил в спину, словно призывал поторопиться. — Хорошо, что мы с тобой оба посвящены в Элевсинские мистерии, — вдруг невпопад закончил он. — Значит, и до Кабирских жрецы должны допустить. Хотя… кто их спрашивает. Отказать царю они в любом случае не посмеют. Он вновь положил руку другу на плечо и крепко сжал. Клит похлопал его пальцы в ответ. — Все будет хорошо, — проговорил он негромко. — Даже не сомневайся. Ты со всем справишься. Секунду Филипп молчал, а после с чувством ответил: — Спасибо тебе. *** — Ну что ж, теперь нам туда, — Филипп выразительно махнул рукой в сторону узкого и довольно глубокого ущелья, юркой змеей петлявшего между островерхими скалами. — По крайней мере, так говорят жрецы. И надеюсь, они не врут, ибо если я сверну тут себе шею, то им всем крепко не поздоровится. Клит громко хмыкнул и с готовностью направился вслед за царем, который, несмотря на высказанные только что вслух сомнения, уже проворно пробирался вперед, словно всю жизнь бродил самофракийскими тропами. Колесница Гелиоса уже готовилась опуститься за гору, которую встретивший их накануне жрец назвал Саока, однако до заката еще оставалось достаточно времени. Налетавший со стороны моря ветер доносил йодистый запах гниющих водорослей. Тихо журчал неподалеку родник. Слышался грохот водопада, напоминающий рев раздраженного чем-то титана. Клит уцепился за ближайший валун и, проверив его на устойчивость, подтянулся. — Говорят, тут во время какого-то ритуала юноши должны танцевать с оружием, — сообщил он и заинтересованно посмотрел на товарища. — Ты собираешься участвовать? — Разумеется, — без тени сомнений ответил царь. — Мы же приехали, чтобы нас посвятили в мистерии, а не составить компанию горным козлам. Надеюсь, ты тоже будешь в числе мистов. Клит уже в голос расхохотался и ответил: — Конечно, мой царь. Но все же, мне кажется это не очень подходящим к твоему статусу. С минуту Филипп молчал, вдыхая горьковатый аромат лавра и думая над сказанными другом словами. Наконец, он заговорил: — Понимаешь, в мистериях кабиров не бывает рабов и царей. Тут каждый должен, начиная долгий семидневный путь, забыть свое имя, чтобы потом, к исходу последней ночи, стать кем-то иным и, может быть, получить дар. Так что участие в ритуальном танце меня не оскорбит. — Понимаю, — Клит кивнул и надолго впал в задумчивость. Филипп уверенно шел вперед в сторону святилища, дорогу к которому им обоим указали минувшим утром. Его острый, цепкий взгляд выискивал знакомые приметы, подмечал ручьи и овраги. Пару раз они переходили текущие с горы ледяные ручьи, однажды едва не поскользнулись на склизких камнях. Тени сгущались, небо на западе обретало зловещую, багровую глубину. Наконец, когда нижний край солнца уже коснулся вершины Саоки, Филипп объявил товарищу: — Ну, вот мы и на месте! Он встал на краю распахнувшейся перед ними широкой долины и, уперев массивные кулаки в бока, с интересом и заметным восхищением на лице огляделся. Укрытый прозрачным покрывалом подступающей ночи, вдалеке виднелся приземистый низкий храм из серого камня. У входа горели факелы, и македонскому царю на миг показалось, что перед ним врата в подземное царство Аида. Он даже головой тряхнул, отгоняя наваждение. Слышался тихий, протяжный плач, утробный вой, сопровождавшийся бряцаньем кимвал и тимпанов. То и дело раздавался демонический женский смех. — Подойдем ближе? — с энтузиазмом предложил Филипп. Клит с легким сомнением покосился на друга, но в слух ничего не сказал и только кивнул: — Идем. Царь посмотрел с одобрением и первым пошел вперед. Зловещие звуки на несколько секунд смолкли, и стало, наконец, слышно нежное, мелодичное женское пение. Где-то сбоку, среди олив и зарослей дикой розы, раздался смех какого-то животного, напоминающий зловещий хохот Ехидны. В центре долины зажглись факелы, выстроившись полукругом, и Филипп, приглядевшись, различил белые одеяния жрецов. Со стороны моря наползал прозрачный туман, и можно было подумать, что долина задремала. Музыка смолкла. Царь огляделся и, остановившись перед святилищем, провел рукой по шероховатому, кое-где поросшему мхом камню. Источенные временем колонны обвивал пышно разросшийся плющ. — Обновить бы это святилище не мешало, — уже привычно, по-хозяйски заметил он и шагнул под своды. Храм встретил гостей из Македонии тишиной, но не зловещей, а заинтересованной и даже уютной. Он словно приглядывался к людям, оценивал и выносил свой, ведомый только ему, приговор. Развешенные по стенам факелы выхватывали из густой темноты две статуи. Филипп пригляделся к ним и даже вскрикнул от удивления. — Посмотри, — взглядом указал он на одну из фигур другу, — мужчина стоит, как ему и положено, на двух ногах, а женщина… на голове! — Полагаю, это что-то должно означать, — заметил тот. — Несомненно. И мне теперь любопытно, что именно. Он прошел вглубь зала и, приблизившись к скульптуре мужа, задумчиво провел рукою по складкам короткого хитона. Оглядевшись на женщину, опиравшуюся на ладони, царь в конце конов объявил: — Должно быть, это что-то про гармонию. Мне так кажется. Хотя внятно объяснить не смогу. — Предлагаешь встать так же, чтобы постичь эту тайну? — не удержался от шутки Клит. Филипп в ответ весело хмыкнул: — А знаешь, ради Македонии я бы, пожалуй, встал. И не только на голову. Клит посерьезнел: — Знаю. Поэтому мы все и поддержали твое стремление стать царем. Филипп шумно выдохнул, запустил пятерню в густые черные волосы и с силой дернул прядь. За колоннами послышались легкие, невесомые шаги. Македонцы резко обернулись, выискивая опасность, и увидели устремившуюся к выходу тонкую фигуру девушки. Облаченная в длинный полупрозрачный хитон, с рассыпанными по плечам густыми темными локонами, в которых запутались отблески пламени факелов, она показалась царю то ли богиней, то ли ожившей демоницей. «А может, и тем, и другим сразу», — подумал он, ощупывая взглядом ее точеную фигуру, которую покровы ничуть не скрывали, и задержал взгляд на бедрах. Красавица обернулась, остановившись в дверях, словно нимфа, готовая в любой момент соваться с места и убежать. Она внимательно посмотрела в лицо Филиппу, глаза ее на мгновение блеснули жарким огнем, опалившим его душу. Впрочем, оно тут же исчезло за длинными ресницами. Девушка улыбнулась и выскользнула за дверь, в подступающую прохладу ночи. Македонский царь тряхнул головой, приходя в себя. Вдохнув полной грудью легкий аромат жимолости, он, в конце концов, объявил: — Пора и нам отправляться. — Ты прав, пришло время. Высокий тощий жрец шагнул им навстречу и указал широким жестом на круг из факелов, горевший посреди поляны. Македонцы кивнули и, решительно переступив порог святилища, присоединились к остальным мистам. Сумерки окончательно рассеялись, уступив место Нюкте и ее подруге Селене. Звезды высыпали на небо, но гораздо ярче и жарче их горели факелы. Филипп огляделся и заметил десятки мужчин и женщин, стоявших в круге огней с опущенными глазами, протянутыми вперед в молитвенном жесте руками и сосредоточенно внимавших. Македонцы присоединились к ним, и в этот самый момент восток озарился ярчайшей вспышкой, обрисовавшей возникшие прямо в воздухе врата. Послышался тихий, монотонный, пронзающий душу вой. — Да возвратятся ваши желания к душе Деметры, — пропел жрец. Ударили систры, послышались протяжные звуки сиринги, сияющие призрачные врата распахнулись, и на поляну к собравшимся мистам вышел мужчина. Высокий, в древних доспехах, с медным мечом в руках, он сам напоминал то ли оживший сон, то ли призрак, покинувший пределы Аида. «А может, так и есть?» — подумал Филипп. — Гармония! — крикнул скиталец, и македонцам показалось, что он готов заплакать. — Должно быть, это Кадм, — догадался Клит, но острый взгляд ближайшего жреца заставил его замолчать. Вглядевшись в черты призрака, царь понял, что друг прав. Легендарный основатель Фив выглядел почти так же, как на монетах и статуях. — Ищите Гармонию! — вновь пропел жрец. Вперед вышли младшие служители и повязали мистам на глаза повязки. Филипп ощупал тонкую хлопковую ленту, привыкая к непроницаемой темноте, и вновь послышалось пение: — Ищите ее! «На ощупь, что ли?» — подумал он, ощущая, как вспыхивает в крови азарт. — Гармония! — вновь то ли крикнул, то ли простонал Кадм, и сердце Филиппа на один короткий миг пронзила жалость. — Ищите ее! — уже более суровым тоном повторил жрец, и царь сделал первый уверенный шаг вперед, щупая руками воздух. Чутко прислушиваясь, он пытался понять, что происходит вокруг. Мягко шелестела под ногами трава, слышался сухой треск ломаемых сучьев. Время от времени ночную тишину нарушали ругательства. Филипп сделал два десятка шагов вперед, после, прикинув, что до края поляны должно быть уже недалеко, изменил направление. Время от времени он натыкался на чьи-нибудь выставленные вперед руки, наступал на ноги. Сдавленное шипение сквозь зубы и не слишком лестные отзывы о ближайшей родне были ему ответом. Тонко пели сиринги, увлекая мысли в странствия по самым отдаленным мирам и эпохам. Наконец, когда Филипп уже начал уставать от бессмысленной толкотни, его руки ощутили чье-то мягкое, теплое тело. Казалось, будто какая-то дева скользнула к нему в объятия. Нетерпеливым движением царь сорвал с глаз повязку и обнаружил, что обнимает ту самую девушку, которую встретил совсем недавно в храме. Собственная лента ее была сдвинута с глаз на лоб. Красавица хищно улыбнулась, словно львица перед охотой, глаза ее блеснули опасным, готовым обжечь огнем. Филипп, не думая больше, крепко обнял ее, но незнакомка не отстранилась, а лишь плотнее прижалась к его бедрам. Царь ощутил жар ее лона, и собственное тело его отреагировало, мгновенно напрягшись. Он наклонился и коснулся губами теплых, нежных губ девушки. — Пусть не Гармонию, но кого-то я сегодня определено поймал, — хриплым голосом прошептал он и вновь поцеловал, уже более требовательно и яростно. Рука его скользнула по крепкому, крутому бедру, и только мысль, что вокруг сейчас находится слишком много народу, удерживала Филиппа от того, что овладеть ею прямо там, где они стояли. Тимпаны гремели глухо и монотонно, словно призывали к чему-то. Сиринга пела все громче и громче. Губы царя коснулись шеи девушки, рука накрыла грудь. — Хороша, — прошептал он, не без труда отпуская ее. С губ Филиппа сорвался вздох сожаления. Незнакомка улыбнулась многообещающе и победно и, вернув повязку на глаза, выскользнула из его объятий. И можно было подумать, что даже так она видит очень хорошо. Филипп проводил ее взглядом и, оглянувшись на жрецов, убедился, что прогонять его с инициации никто не собирается. Тогда он последовал примеру незнакомки, вернувшись к поискам незадачливой дочери Ареса и Афродиты. Время то летело вперед подобно табуну диких коней, то замедлялось, почти замирая. Филипп вряд ли мог с уверенностью сказать, длились поиски пару часов или несколько дней. В конце концов, когда не только он, по-видимому, начал уставать, натыкаясь на прочих мистов гораздо реже и двигаясь медленнее, жрец объявил об окончании поисков. — Гармония с нами! — победно пропел он. — Снимите ваши повязки и возрадуйтесь! Кинув порядком надоевшую ленту в траву, Филипп увидел, как через поляну, прямо к победно улыбающемуся Кадму шествует его жена. Супруги взялись за руки, и легендарный основатель Фив поцеловал Гармонию. После они, взявшись за руки, шагнули в ворота. Сияние тут же погасло, а сами врата рассеялись. Мисты зашевелились, приходя в себя. Филипп взъерошил волосы и подумал вслух: — Интересно, они так каждый год приходят? — И, должно быть, не один раз, — ответил подошедший Клит, — раз мистерии длятся все лето и осень. На этот раз беседу македонцев никто и не думал останавливать. Филипп ухмыльнулся: — Скучно им там, должно быть, в полях Элизиума. Клит фыркнул в ответ, и в этот самый момент жрецы запели гимн постепенно разгорающейся на востоке заре. Розоперстая Эос распахнула врата, выпуская колесницу Гелиоса, и стало ясно, что первая ночь мистерий завершена. Высокий и седовласый, чем-то похожий на высушенный временем кипарис, верховный жрец подошел к царю и вручил ему ветвь мирта. — Держи, — коротко сказал он, и Филипп принял дар. — Теперь я могу считать себя допущенным? — на всякий случай уточнил он. — Да. Такую же ветку он вручил Клиту, а следом и всем остальным. Наваждение минувшей ночи постепенно рассеивалось, но македонский царь, сколько ни думал о произошедшем, все больше убеждался, что ночной визит Кадма и его жены был самый что ни на есть настоящий. И он с нетерпением в душе ожидал следующего вечера. «Что-то произойдет?» — думал он, глядя на полыхающий расплавленным золотом горизонт. *** — Ну что, как я выгляжу? — с заметным волнением в голосе поинтересовался Филипп. — Великолепен, — признался Клит и еще раз внимательно оглядел царственного друга. Короткая куртка до колен, перетянутая по талии двойным кушаком, в руках копье и щит. Македонский царь выглядел взволнованным юношей, собирающимся на свою первую битву, и Клит тепло, почти по-отечески улыбнулся. — Уверен, что ты со всем справишься, — сказал он Филиппу. — Тебя, в отличие от всех нас, обучали в фиванской палестре. Так что не переживай. — Стараюсь, — улыбнулся царь и выдохнул с заметным облегчением. — Не думал я десять лет назад, что мне доведется почтить богов таким вот образом. — Представляю, — кивнул его друг и взял собственные стрелы и лук. Сумерки сгущались, подступающая прохлада постепенно разгоняла дневной зной. Мисты собирались на площади, готовые отправиться к следующему святилищу, и ожидали жрецов. — Должно быть, к исходу седьмой ночи мы обойдем ведь остров кругом, — заметил Клит. — Почему бы и нет, — согласился царь. — По крайней мере, большую часть уж точно увидим. Он поискал среди женщин свою вчерашнюю незнакомку, но не нашел. Сердце против воли встревожено забилось. «Уж не решила ли она уехать», — подумал он, но решительно отогнал безрадостную мысль — бегство выглядело бы крайне глупо и совершенно ей не шло. Мысль о том, что он не знает ее имени, удручала. «И ведь не скажет, наверное», — с досадой подумал царь. Подобный шаг противоречил законам мистерий, однако легче от этого не становилось. «Значит, буду звать Мирталой, — подумал он. — Цветок Афродиты, символ молодости и красоты, а заодно и власти. Ей подходит». Решив таким образом, он отчего-то сразу почувствовал облегчение, словно произошло нечто важное. — Радуйтесь! — воскликнули хором вышедшие из храма жрецы. — Наступает вторая ночь мистерий! — Радуйтесь! — подхватили мисты, и вздох, вырвавшись одновременно из нескольких десятков глоток, эхом прокатился по поляне, отразившись от скалы и запутавшись среди ветвей олив. Вспыхнули факелы, музыканты достали инструменты, и грозный, воинственный бой тимпанов огласил долину. — Радуйтесь! — снова прозвучал призыв. Девушки вскинули руки, звеня браслетами, юноши ударили мечами в щиты. Мисты выстроились цепочкой и, получив из рук жрецов факелы, с песнями и танцами двинулись к следующему святилищу. По крайней мере, так им сказали служители богов. Македонцев, правда, время от времени посещала мысль, что тайная цель оных — всех укокошить. Пробираться приходилось по острым скалам, скользким камням и глубоким оврагам. Молодые ловко балансировали, демонстрируя гибкость и грацию, старшие потихоньку ругались. То и дело кто-нибудь падал, почти сразу вставая. И все же движение, несмотря на препятствия, не прерывалось. Филипп вместе со всеми шел вперед, вглядываясь в густую, обжигающую, колючую, словно куст шиповника, темноту. Скоро он заметил среди лесистых отрогов смутные очертания белых колонн и понял, что они пришли. Храм Кастора и Полидевка, божественных близнецов, укрылся от нескромных глаз среди отрогов Саоки, укутавшись в тишину, нарушаемую лишь пением птиц и тонким, рассерженным шипением змей. Филипп непроизвольно вздрогнул от отвращения и оглянулся на Клита. Тот стоял рядом, с любопытством всматриваясь в озаренные колеблющимся пламенем факелов лица. — Хотел бы я вернуться сюда еще раз, — заметил он. — Я тоже, — подумав, поддержал царь. — Надеюсь, доведется. — Радуйтесь! — снова раздался призыв жреца, и музыканты оглушительно ударили в литавры. — Мы здесь! Мы пришли! К кому обращался жрец, стало ясно несколько мгновений спустя. Колонны храма озарились призрачным серебристым сиянием, идущим будто откуда-то из глубины самого мрамора, и на траву из перистиля вышли двое мужчин. Кто это был, Филипп уже не сомневался. «Кастор и Полидевк! — понял он, глядя с восхищением на сына Зевса и его брата. — Так значит, вы все же существуете!» Мысль отчего-то вызвала воодушевление, словно он только что узнал нечто важное. Тем временем близнецы вышли вперед и, сомкнув щиты, вскинули копья. Мисты смолкли, и сразу раздался тихий вой, обжигающий душу ледяным холодом. «Кровь стынет в жилах, — подумал Филипп. — Кажется, так говорят именно о таком состоянии». Однако ужас быстро прошел. Близнецы начали танцевать, будто сражаясь сразу с несколькими нападавшими. Уверенные, отточенные движения привыкших к сражениям воинов завораживали. Было видно, что каждый удар копий близнецов, каждый выпад щитов отточен десятками боев. Кровь в жилах Филиппа бурлила, призывая разделить с Кастором и Полидевком радость боя, и он первый, не дожидаясь команды отчего-то молчавших на этот раз жрецов, присоединился к танцу. Перепрыгнув несколько раз с одной ноги на другую наподобие гимнастического шага, он ударил копьем, делая вид, что поражает противника, и увидел, как многие юноши и зрелые мужи спешат присоединиться к нему. Девушки застыли поодаль, наблюдая, но не все. Некоторые, подобно мужчинам, вышли в круг танцующих, и Филипп понял, что это спартанки. «Самые отважные из всего женского племени!» — с восхищением подумал он, становясь вместе с остальными в шеренгу и начиная наступать, и в этот самый момент увидел ту, кого совсем недавно в мыслях назвал Мирталой. Девушка стояла поодаль так, что не обратить на нее внимания было нельзя. В коротком хитоне, подобно богине-охотнице, обнажавшем длинные стройные ноги, с рассыпанными по плечам волосами, она была поистине великолепна. Филипп невольно залюбовался ею, однако не сбился с шага. Привстав на одно колено, он отыграл еще один удар, а после снова вскочил. Воинственный танец продолжился, и скоро все без исключения мисты присоединились к нему. Впрочем, некоторые постепенно начали покидать круг и отходить в сторону, чтобы немного передохнуть. Божественные близнецы по-прежнему танцевали, и Филипп, отходя к ближайшему кусту дикой розы, подумал, что в настоящем бою уже многие десятки воинов противника лежали бы без дыхания. — Ты был великолепен, — услышал он вдруг за спиной вкрадчивый шепот Мирталы и ощутил прикосновение к своей спине ее нежного тела. — Благодарю, — ответил он, мгновенно одеревенев. Рука девушки скользнула ему на грудь, обнимая, теплое дыхание обожгло шею. — Ты знаешь, — продолжила она, — что первым пиррический танец исполнил Ахиллес при похоронах Патрокла? — Слышал, — подтвердил Филипп, — отсюда и название. «Костер». — Верно, — еще тише, со страстью в голосе прошептала Миртала. Одна рука ее ласкала грудь македонского царя, вторая спустилась ниже, к паху, и забралась под хитон. — Приз победителю. Где ты учился? — В фиванской палестре. — Хочешь получить настоящую награду? — прямо спросила Миртала. Они стояли, укрытые ночными тенями и кустом розы. Селена играла, высвечивая в темноте колонны храма. Музыка то мягко лилась, подобно реке, то взвивалась победным гимном. Копья взмывали ввысь, к небесам, а после снова опускались. Щиты звенели. Мисты чествовали богов. — Да, хочу, — выдохнул Филипп, и Миртала неслышно скользнула вперед, опустившись перед царем на колени. Плоть его уже победно вздымалась, словно воинское копье. Девушка уверенным движением приподняла хитон царя и, полюбовавшись несколько секунд, подалась вперед и сомкнула на члене губы. Пальцы Мирталы уверенно и одновременно нежно коснулись его яичек, и Филипп зашипел сквозь зубы, сдерживая готовый вырваться из груди громкий стон. Он положил руку на затылок Мирталы и нетерпеливым движением подался вперед, входя в ее рот как можно глубже. Потом вышел и снова резко вошел почти до конца. Девушка медленно провела ладонью по внутренней стороне его бедра, вновь осторожно сжала яички. Филипп замер, с трудом сдерживая свои порывы, и тогда Миртала, отпустив его плоть, провела по ней языком. Потом еще раз. Обвела головку и, вновь обхватив губами, взяла глубже. Она играла, то беря член любовника в рот почти до конца, то отпускала его и принималась ласкать подобравшиеся яички. Она посасывала их, лизала, ласкала пальцами и снова брала в рот член. Филипп уже с трудом сдерживался и, в конце концов, обхватив голову Мирталы двумя руками, принялся входить и выходить резкими, нетерпеливыми движениями. Вздрогнув в последний раз, он бурно излился ей прямо в рот. Миртала подняла на любовника взгляд и облизала губы. Царь провел по ним пальцами и, подняв девушку резким движением, крепко поцеловал. Ее дыхание пахло медом и какими-то травами, в которых Филипп плохо разбирался. — Тебе понравилось? — прямо спросила его новоявленная любовница. — Да, — ответил царь. — Я рада. Она приложила палец к губам, призывая к молчанию, и указала взглядом на мистов. Танец заканчивался, Кастор и Полидевк уже опустили оружие, и Филипп, еще раз с благодарностью кивнув девушке, вышел на несколько шагов вперед. Близнецы осматривали поляну перед храмом, словно искали что-то. Или кого-то. От взгляда их, пронизывающего и тяжелого, словно камень из царства Аида, по спине бежали мурашки, однако Филипп не отвернулся. Наконец, один из близнецов остановил взгляд на македонском царе и, подойдя ближе, коснулся своим копьем его плеча. Жрецы разом выдохнули, словно произошло небывалое, а близнецы переглянулись и, вскинув на плечи оружие, ушли обратно в храм. Что делать со всем произошедшим, Филипп не представлял. *** — Ну что, есть вести от Антипатра? — нетерпеливо спросил Филипп. Клит сел к костру и, протянув руки к огню, покачал головой: — Нет, повелитель. — Значит, пока все тихо, — сделал вывод царь. Дубы и платаны уютно шелестели, очерчивая поляну, на которой утомленные мисты отдыхали в ожидании вечера. Со всех сторон доносились приглушенные голоса, плыли густые ароматы мяса, добытого днем охотниками. Колесница Гелиоса опускалась все ниже, готовясь в скором времени скрыться за кромкой леса, и царь ощущал, как в груди в преддверии новой ночи мистерий растет нетерпеливый восторг. Обведя взглядом поляну, он поискал Мирталу и, не найдя, сердито нахмурился. — Не переживай, — по-своему истолковал его движение Клит. — Если что-то случится, Парменион сразу даст знать. Филипп сорвал с ближайшего куста лещины гроздь орехов, и, выбрав один из них, раскусил. — Знаю, — с легким вздохом сожаления ответил он, — но ничего не могу с собой поделать — хочется все держать под контролем. Хотя, конечно, прошло слишком мало времени, чтобы Афины могли успеть хоть что-нибудь узнать и понять. — Может, нам удастся пройти этот кабирский круг до конца. — Хотелось бы, — царь согласно мотнул головой, и несколько непослушных прядей упали на лоб. Он с раздражением откинул их назад и продолжил: — Обидно было бы остановиться на середине. Они замолчали, понимая, что для разговора о делах Македонии сейчас не самое подходящее время. Филипп вздохнул, задумчиво уставившись в огонь, и принялся размышлять о наследнике, которого у него до сих пор не было. «Кажется, придется по возвращении поискать царицу среди знатных македонских родов», — подумал он. Подобная мысль не вызывала у него восторга, ибо давать столь серьезную власть в руки одного из семейств не хотелось. Рождение наследника женой-македонкой неизбежно вознесет на самую вершину всю ее семью. «А там и до новой смуты рукой подать», — Филипп зло сплюнул и швырнул сухую ветку в огонь. Язычок пламени взвился вверх, выбросив сноп искр. — Пора, — объявил тем временем Клит. — Все уже начинают собираться. Интересно, что нас ждет сегодня? — Скоро увидим. Царь встал и, поправив хитон, еще раз внимательно оглядел поляну. Мисты выстраивались друг за другом длинной цепочкой, и следующий впереди молодой жрец указывал путь. Македонцы встали в середину процессии, и Филипп, еще раз бегло оглядевшись в поисках Мирталы, заметил ее в самом хвосте. Сердце его подпрыгнуло, а плоть от одной мысли о ласках прошлой ночи с готовностью напряглась. «Найду ее там, у святилища», — решил он и отправился вместе со всеми в путь. Вереница огней петляла между деревьями, напоминая длинную, извивающуюся змею. Она то частично пряталась в расщелинах и оврагах, то круто выгибалась, преодолевая холм. Монотонно били тимпаны, и песни, обращенные к Персефоне, недвусмысленно давали участникам мистерий понять, кто именно может стать сегодня их гостьей. «О, Персефона, приди, дочь великого Зевса, богиня!» — пел вместе со всеми Филипп. Звезды над их головами мерцали, даря сердцу умиротворение и словно нашептывая о чем-то. Однако Филипп, сколько ни прислушивался, так и не смог разобрать их слов. Вскоре между деревьями показался озаренный Селеной темный зев пещеры. Мисты выстроились полукругом перед входом, и юные девы, одетые о короткие хитоны и голубые пеплосы, с венками из нарциссов на головах, выступили вперед, образовав полукруг. — …Жизнью дарящая, милая людям супруга Аида, — пели они, вздевая руки к пещере. — Приди! Филипп поймал лукавый взгляд стоявшей в самом центре Мирталы, и та, глядя македонскому царю прямо в глаза, одними губами выдохнула: «Приди…» Кровь его бурно закипела в жилах, гулко запульсировала в ушах, заглушая звуки гимна. Сердце часто заколотилось, а ладони вспотели. «Словно безбородый мальчишка», — мысленно обругал он самого себя, но уже ничего не мог поделать с охватившей все его существо страстью. Словно сквозь сон он смотрел на пещеру, на дев, призывающих царицу подземного мира. Наконец, когда прошла уже, казалось, половина столетия, земля под ногами ощутимо задрожала. Филипп сглотнул, тряхнул головой, сбрасывая любовное наваждение, и отчетливо различил низкое, на самой грани слуха, заунывное пение, весьма печальное и скорбное. Звук постепенно усиливался, приближаясь, и на поляну перед пещерой из холодной, непроницаемой темноты вышла та, что излучала, казалось, свой собственный свет, озаряя все вокруг призрачным голубоватым мерцанием. — Царица! — возбужденно выдохнули мисты. Мужчины пали перед Персефоной на колени, а девы начали танцевать. Филипп стоял, не зная, что ему теперь делать — падать ниц не хотелось даже перед богиней. В конце концов, он просто наклонил голову, и ему показалось, что Персефона вдруг посмотрела прямо на него, а на губах ее заиграла одобрительная ухмылка. Глаза ее, серебристо-прозрачные, как сам лунный свет, внушали почти потусторонний ужас. — …В пору ж осеннюю сходишь с земли ты на брачное ложе, — хрипло пропел он вместе со всеми, и мысли его вновь неизбежно вернулись к Миртале. Он воочию представил, как ложится вместе с ней в супружескую постель, и возбуждение вновь неумолимо и мощно, словно вечерний прилив, охватило плоть, вздыбив край хитона. Миртала танцевала, призывно изгибаясь, поводя в воздухе над головой руками, и ноги ее, словно стопы мифической нимфы, скользили над поляной, почти не касаясь, как казалось царю, травы. Девушка не сводила глаз с Филиппа, время от времени посылая ему улыбки, и тот понимал, что ни о чем уже не может думать, кроме как о ней. «И еще о Македонии», — подумал он, жадным взором разглядывая обнажившееся бедро девы. Луна скрылась за набежавшими облаками, и Миртала, воспользовавшись наступившей почти что непроницаемой темнотой, выскользнула из круга танцующих и скрылась за высоким валуном, лежавшим в стороне у входа в пещеру. Филипп, не медля, последовал за ней. — Ты скучала по мне? — прошептал он ей на ухо, подходя сзади. Он прижался к Миртале сзади всем телом, обхватив ее одной рукой за талию. Вторая его ладонь легла на грудь красавицы. Плоть Филиппа уперлась ей прямо в ягодицы, и царь, сделав нетерпеливое движение бедрами, направил свой член к ее лону. Склонившись, он коснулся губами шеи девушки, защекотав ее кожу своей бородой. Миртала выдохнула и, прижавшись плотнее к царю, прошептала с отчетливо слышимой страстью в голосе: — Да, мой повелитель! Больше Филиппа ничто не интересовало. Заметив краем глаза, что верный Клит приблизился к любовникам, став так, чтобы по возможности загородить их от прочих мистов, он решительно задрал хитон Мирталы. При всем желании, даже если бы прямо сюда, к пещере на Самофракии, спустились бы олимпийские боги и приказали бы отпустить Мирталу, он не смог бы этого сделать. Но и взять ее прямо тут, среди прочих мистов, не позволяла совесть. В нетерпеливом раздражении он спустил хитон с ее плеча и сильнее сжал шершавой от мозолей ладонью обнажившуюся грудь девушки. Соски Мирталы заострились, и Филипп гордо хмыкнул, еще раз поцеловав красавицу в затылок и шею. — Как ты прекрасна, — чуть слышно прошептал он. Просунув ладонь меж ее бедер, он погладил лоно Мирталы, сорвав с ее губ стон, и, найдя тот самый бугорок, о котором ему рассказывали фиванские гетеры, принялся его ласкать. Другой же рукой он обхватил свою собственную напряженную плоть и, крепко прижав ее к лону Мирталы, принялся тереться об него. Девушки танцевали перед пещерой в серебристых лучах Селены. Персефона ходила по поляне, собирая призрачные цветы. Песнь, напоминающая одновременно стон и призыв, летела к небесам, движения танцующих становились с каждой секундой все неистовее и жарче. Миртала уже почти в голос стонала, изгибаясь под руками Филиппа и прижимаясь к нему всем телом. Боясь, что их услышат, он закрыл ей рот одной рукой, второй же он продолжал ласкать клитор. Член царя терся о плоть девы, оставляя на ее коже крохотные белесые капли. Он то скользил меж ее ягодиц, то на несколько мгновений вводил самый кончик внутрь сочащегося влагой лона. Тогда Миртала делала нетерпеливые движения, пытаясь насадиться глубже, но Филипп выходил и вновь принимался тереться, проникая членом меж ее бедер. Руки его то ласкали их внутреннюю поверхность, то крепко сжимали ягодицы, рискуя оставить там синяки, то принимались мять нежную грудь. Миртала обхватывала его голову двумя руками, прижимая к себе и пытаясь поцеловать. Филипп касался губами ее шеи, плеч и жаждущих губ. Движения его становились все неистовей и быстрее. Он по-прежнему зажимал рот Мирталы одной рукой, и та посасывала палец, время от времени с силой кусая, когда Филипп принимался дразнить ее, ненадолго входя внутрь лона. Неистово били в темноте тимпаны. Мисты завывали, взывая к богине. Лиры звенели, и музыка эта бурной рекой лилась меж кустов и камней, отражаясь от громады горы. Филипп дернулся в последний раз, практически слившись с Мирталой в единое целое, и бурно излился, оставляя семя на ее бедрах. Она закричала, оседая на руках царя, но ладонь его поглотила звук. Селена в очередной раз выглянула из-за облаков, озарив серебристым светом поляну мистерий. Филипп размазал сперму по лону Мирталы и, дождавшись, пока она перестанет вздрагивать, наклонился и, накрыв губами губы девушки, с жаром поцеловал. Она ответила, вновь прижавшись всем телом, теплый рот ее раскрылся навстречу мужчине, и Филипп чуть не застонал в голос, представив, какой могла бы она быть женой и царицей. — Неистовая, — прошептал он со страстью. — Настоящая вакханка. — Хочу тебя! — выдохнула в ответ она. — Я тоже, — не стал скрывать царь. — Но не здесь и не сейчас. Он вновь задрал ее хитон, проник пальцами внутрь и некоторое время ласкал. Когда же дыхание Мирталы вновь участилось, отстранился и, поцеловав на прощание, прошептал: — Тут слишком людно. Прости. Но ты была потрясающа. — Ты тоже, — призналась она. — Я буду ждать. — И я. Он поправил свой хитон, благодарно кивнул Клиту и вернулся к мистам. Луна плыла, опускаясь все ниже, и скоро стало ясно, что еще одна ночь мистерий заканчивается. Персефона прекратила рвать цветы и, оглядев собравшихся девушек, подошла к Миртале. Филипп невольно вздрогнул, а его недавняя любовница смело вышла вперед и приняла призрачный цветок из рук подземной царицы. — Поздравляю! — не удержавшись, крикнул он, а Персефона тем временем, кинув в воздух собранный за ночь букет, скрылась в темноте пещеры. Девушки кинулись подбирать цветы богини, а Филипп и Миртала долго стояли, озаренные лунным сиянием, и, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Царь слушал, как гулко бьется в его груди сердце, и всей душой ощущал, что жизнь его во многом изменится по окончании смофракийских мистерий. Возможно, изменится навсегда. *** — Я хочу ее, Клит, — уверенным, немного резким от волнения голосом заявил Филипп и для пущей убедительности рубанул ладонью воздух, — и я ее обязательно получу! Коротко выругавшись сквозь зубы, он пнул скатившийся с холма прямо под ноги камень и посмотрел вперед. Туда, где сквозь густой подлесок шли в направлении ближайшей реки мисты. — Мой друг, — спокойно, терпеливо заговорил Клит, — ты ведь совершенно ничего про нее не знаешь: ни имени, ни кто ее родня. Что, если ее отец знатен и влиятелен? — И что с того? — с неподдельным любопытством спросил македонский царь. — Что он мне сделает? Вызовет в Ареопаг, как поступают афинские болтуны? — И все же ты бы поостерегся, — не отступал Клит. Закат прогорал, из сумрака лесов выползали тени, заливая окрестные луга и поляны. В преддверии очередной ночи мистерий они отчего-то напоминали Филиппу вышедших из мрачного Аида призраков, и от этого молодому царю становилось намного не по себе. Сорвав росший у тропинки цветок горечавки, он сунул его в рот и тяжело вздохнул: — Ты так волнуешься, Клит, словно первый день со мной знаком. Ты ведь знаешь — я никогда не бросаю своих любовниц. Даже мать Птолемея, когда она забеременела, выдал замуж за Лага. — Истинно так, — неожиданно для друга нахмурился Клит, — и в данном случае твое благородство — предмет глубокой скорби всех македонцев. Арсиноя родила тебе великолепного сына, а мы не можем признать его твоим наследником! Царь несколько секунд пораженно молчал, а после виновато развел руками: — Ну, прости. Теперь уж точно ничего не изменишь. — Понимаю. Но знаешь, Филипп, — вновь покачал головой Клит, — мне часто хочется, чтобы ты был не столь горяч, ибо однажды твоя страсть к любовным утехам и неразборчивость могут довести тебя до беды. — Но ты ведь будешь рядом? — спросил царь и посмотрел товарищу в глаза. — Непременно, — кивнул в ответ тот. — И не только я, но все гетайры. Проблема лишь в том, что враг может оказаться быстрее нас. Поэтому я волнуюсь. Очень. — Мой Клит, — Филипп улыбнулся с нежностью и, ненадолго остановившись, потрепал давнего друга по щеке, — я постараюсь, обещаю тебе. Все будет хорошо. — Надеюсь на это, — вздохнул тот. — И благодарю. Они продолжили путь и вскоре увидели, как серебрится петляющая между камней и пышных кустов река. Берег отлого спускался к воде. Ветви платанов мягко мерцали, окруженные нежным белесым сиянием. Мисты остановились и, оглянувшись на жрецов, замерли в ожидании. Филипп прислушался к себе и понял, что тоже ощущает в груди непонятное, непостижимое для него самого волнение. «Неужели я и правда верю во все, что тут происходит? — спросил себя он. — И Персефона, и Кастор с Полидевком. Они настоящие?» Ответа у него не было. Да он и не был нужен — здесь и сейчас, посреди Эгейского моря, правда все равно не имела никакого значения. «В конце концов, — подумал царь, — важно лишь то, что мы хотим получить по завершении этих семи дней и какими намереваемся стать». Он вновь коротко вздохнул, сунув пальцы за пояс, и начал вслушиваться в слова звучавшего все громче гимна. — Духом великий, о ты, повелитель подземного дома, — заунывно подвывал жрец под бой тимпанов. Филипп зевнул. Видеть Гадеса ему хотелось меньше всего, однако выбора, похоже, не было. Девы, надев, как и накануне ночью, венки, танцевали, мужчины били мечами в щиты. Звуки гимна неспешно плыли в воздухе, и серебристые воды реки отвечали людям, словно вступали в разговор. — О, призываем, приди с благосклонным веселием к мистам! — выкрикнул старик, и голос его напомнил царю карканье подстреленного на лету ворона. Стоявшие в ряд жрецы расступились, и македонцы увидели, как один из них ведет черную, без единого светлого пятна, телушку, коронованную венком из нарциссов. Служители мрачного культа вновь запели, призывая своего владыку, и на этот раз к хору присоединились мисты. Голоса их взмыли ввысь и устремились, должно быть, к самому Олимпу. Земля задрожала, слева от реки вдруг вспыхнул ослепительный золотой свет, и на берег вырвалась колесница, запряженная тройкой ослепительно-черных коней. Мисты в едином порыве выдохнули, и даже Филиппа мороз пробрал по коже. Всадник затормозил и обвел взглядом собравшихся, заглянув, казалось, им в самое сердце. Тимпаны смолкли, уступив место тягучему, нежному авлосу. Жрецы отошли, оставив телушку спокойно пастись посреди поля. А та, замычав на низкой протяжной ноте, словно чуя беду, вдруг обратилась прекрасной девушкой. «Персефона!» — понял Филипп. Аид, перегнувшись через бортик колесницы, подхватил богиню и, хлестнув коней, направил их за реку и скоро растаял среди прозрачных туманов и высоких трав. Вспомнилась прошлая ночь, когда к пещере вышла Персефона, вспомнились ласки Мирталы. Кровь царя закипела, ленивую скуку будто взмахом руки прогнало. Он поискал взглядом девушку, но не нашел и раздраженно, словно дикий конь, мотнул головой. — Теперь вам следует раздеться, — шепотом пояснил молодой служитель, видя, что македонский царь медлит, — и перейти на тот берег реки. Там продолжатся поиски. — Благодарю, — коротко ответил ему Филипп и направился вперед. Высокие травы шелестели, обнимая щиколотки. Тихо плескалась, перекатываясь на камнях, река. — Миртала, — позвал он тихо, забыв, что не сообщал придуманного им самим имени девушке. — Ты где? Он ждал и уже почти не надеялся получить ответ. Но то ли она услышала его зов, то ли сама искала своего любовника. Однако уже в следующую секунду Филипп различил среди кустов розы и величавых, тянущихся к небу, кипарисов, силуэт девушки. Она обернулась через плечо, на мгновение замерев, а после сделала шаг. Снова замерла и опять оглянулась. Филипп понял, что она зовет его, и ощутил, как в теле нарастает бурное, словно морской прибой, возбуждение. Кровь гулко билась в ушах, заглушая все прочие звуки. Он сделал несколько шагов, и Миртала, проскользнув изящной ланью между веток подлеска, исчезла так же быстро, как появилась. Царь последовал за ней и оказался на уединенном, огороженном со всех сторон кустами жимолости отрезке берега. Его любовница стояла посреди этой полянки, обнаженная и невообразимо прекрасная, и короткий хитон, словно сложенное оружие, лежал у ее ног. Миртала застыла, озаренная мягким лунным светом, посеребрившим ее черные волосы, нежную кожу и соски. Плоть Филиппа восстала, он рывком сорвал собственный хитон и уверенно, не размышляя более, шагнул вперед. Девушка протянула к нему навстречу руки, и царь схватил ее в объятия, прижав к груди. С силой впившись в податливые, теплые губы, он долго целовал ее, мял широкими, мозолистыми руками грудь и бедра. Миртала обхватила его за голову, и Филипп, оторвавшись на секунду, прохрипел: — Ты уже была с мужчиной? И тут же, не дожидаясь ответа, добавил: — А впрочем, неважно… Теперь он видел только ее глаза, бездонные и широкие, словно бездна Тартара, ощущал призывный жар ее лона и собственное сводящее с ума возбуждение. Ждать больше не было никаких сил, и Филипп, резким движением развернув Мирталу спиной к себе, заставил ее прогнуться и упереться руками в ствол ближайшего дерева. Сердце его бешено колотилось. Во рту пересохло. Положив одну руку девушке на живот, он несколько секунд неловко гладил ее, затем накрыл на миг ладонью влажное лоно и, набрав воздуху в грудь, резким движением вошел до самого основания, сломив преграду. — Все-таки девственница, — потрясенно пробормотал Филипп, почти не веря сам себе. — Невероятно… Две предыдущие ночи убедили царя в том, что его любовница опытная женщина, однако доказательства обратного теперь не вызывали ни малейших сомнений. Он вышел из Мирталы и, приглядевшись, различил в лунном свете на собственном члене капли крови девушки. — Прости, — пробормотал он покаянно. — Все в порядке, — ответила она. — Я сама тебя хотела. И все еще хочу. Второго приглашения Филиппу не требовалось. Сжав обеими руками груди Мирталы, он ворвался в ее лоно, словно военный таран, и начал резкими, нетерпеливыми движениями утверждать собственную победу. Так, как он привык это делать на войне. Царь тяжело дышал, входя и выходя, двигаясь то быстрее, то медленнее. Время от времени, вспоминая о своей любовнице, он принимался гладить ее, оставляя на нежном теле отчетливые, грубые синяки. Войдя в очередной раз до конца, он рывком потянул Мирталу за волосы, прижимая к себе, и, крепко обхватив двумя руками, принялся целовать, царапая ее кожу бородой и оставляя на губах отметины. Девушка столь же неистово отвечала, и тогда царь удваивал усилия. Музыка лилась, обнимая их. Река все так же нежно мерцала, перекатываясь у ног любовников. Миртала тяжело дышала и уже почти в голос стонала, когда македонский царь входил особенно глубоко. Филипп не пытался на этот раз заглушить ее крик, когда Миртала, в последний раз содрогнувшись, бессильно обмякла у него в объятиях. Сам царь, лишь мгновением позже излившись, застыл внутри любовницы, не отпуская ее и медленно приходя в себя. Реальность возвращалась, напоминая о себе голосами жрецов и такими же звуками, которые только что издавали они с Мирталой. Царь ухмыльнулся, поняв, что не только он решил предать утехам Эрота, и, двинувшись еще пару раз внутри Мирталы, понял, что собственный член его вновь набухает. Куснув девушку за шею, он ощутил, как она сладострастно вздрогнула и напряглась, призывно поведя бедрами, и, решительно поставив любовницу на колени, продолжил трахать ее. Это напоминало схватку двух тигров в ночи или же бой, в котором нет побежденных, а только победители. Два стона, два крика слились в единый зов, и пот македонского царя, стекая по вискам и груди, сливался с потом молодой женщины. Кончив второй раз, Филипп поцеловал Мирталу, оставив на ее губах очередной засос, и начал собираться. Надев хитон, он подпоясался и, глянув еще раз на распростертое тело любовницы, с восхищением пробормотал: — Как ты прекрасна! Та победно улыбнулась в ответ: — Благодарю. — Помочь? — на всякий случай уточнил он. — Не надо, — уверенно отказалась она. — Сейчас немного отдохну и оденусь. — Тогда до встречи завтра ночью. — Буду ждать. Миртала медленно провела ладонью по животу и накрыла ею лоно. Филипп тряхнул головой и поспешил уйти, всерьез опасаясь, что иначе не покинет это проклятущий берег реки никогда. И ему показалось, что он слышит за спиной тихий победный смех девушки. Однако прислушавшись, ничего не различил. «Наваждение, — понял он. — И все же я ни о чем не жалею. И хочу повторить». Но уже мгновением позже, увидев Клита, напрочь забыл о любовнице и поспешил к другу. Раздевшись, оба стали переходить реку, чтобы продолжить мистерии. И познать какие-то важные, словно сами основы мироздания, тайны. *** — Жутковатая сегодня ночь, не находишь? — Клит поморщился и плотнее запахнулся в плащ. — Пожалуй, — согласился Филипп и, сунув пальцы за пояс, огляделся по сторонам. — Только так, вероятно, и должно быть. Вчера мы перешли реку, знаменующую… какой-то рубеж. Может, это был Ахерон. И теперь мы по ту сторону мироздания. Там, где я бы не хотел бы оказаться досрочно. — Да я, в общем, тоже не рвусь, — признался товарищ. — И хотя умом понимаю, что мы с тобой по-прежнему на Самофракии, мне все же слегка не по себе. — Мне тоже, — согласился царь и положил руку Клиту на плечо. — Мне тоже, мой друг. От реки тянуло холодом, пробиравшим до самых костей. Небо укрыли густые, плотные облака, не пропускавшие лунный свет. Меж дубов и кипарисов струился серый, напоминающий змей, туман, и свет факелов в руках жрецов подрагивал, готовый вот-вот потухнуть. Звуки тимпанов, казалось, долетают из невообразимой дали. — Пышноволосую петь начинаю Деметру-богиню, — завыл жрец таким тоном, будто жаловался на свою горькую участь. Вопль его подхватили младшие служители, и Филипп подумал, что сам он, пожалуй, не откликнулся бы на подобный призыв. «Хотя, — он едва заметно поморщился, — кто знает, что там на уме у этих бессмертных богов». Грохот тимпанов и звон кротал становился все громче, очевидно приближаясь, и скоро в конце широкой, приютившийся у подножия горы поляны показалась процессия танцующих музыкантов. Они подпрыгивали, извивались, будто диковинные ящерицы, вскидывали руки, и мисты заворожено глядели на них, ожидая прихода богини. — Ахнули тяжко от вопля бессмертного темные бездны, — голосили тем временем певцы, и бездна вдруг действительно разверзлась. После того, что происходило в предыдущие ночи мистерий, Филипп уже даже не удивился. Земля задрожала, почти в голос застонала, будто оттуда, снизу, по ней кто-то бил гигантским молотом, и прямо в центре окруженной жрецами площадки распахнулся гигантский провал. Женщины закричали, однако голоса быстро смолкли. Провал дышал жаром, далеко внизу виднелись призрачные блики кроваво-алых огней. На востоке стала разгораться золотая заря, послышался горький, рвущий душу плач, и через несколько мгновений, показавшихся македонцам поистине бесконечными, на поляну вышла закутанная в черное женщина. — Деметра, — прошептал Филипп. Он вздрогнул, представив, что будет, если детолюбивая богиня не получит в очередной раз назад, из мрачного обиталища, свою дочь, и в этот самый момент ощутил, как его плеча коснулась мягкая, теплая ладонь той, с кем он делил последние ночи. — Это ты! — радостно воскликнул он, оборачиваясь. — Я, — певучим, завораживающе грудным, мягким голосом согласилась она. Глаза Мирталы блеснули, словно в них отразились сто огней разом, и Филипп, не раздумывая, обнял девушку и прижал к себе. Та охотно прильнула к царю всем телом, и он уже привычно ощутил, как начинает закипать в жилах кровь. Деметра тем временем пала на колени перед провалом и начала стонать, рвать на себе от горя волосы, но македонцы уже не обращали на нее никакого внимания. — Знакомься, — Филипп обернулся к своему спутнику, — это Клит, прозываемый Черным. Он мой друг детства и командир конной агемы отряда царских гетайров. — Рада познакомиться, — кивнула Миртала. — Я тоже, — ответил Клит. — А как твое имя? — полюбопытствовал Филипп и застыл в ожидании. Однако девушка не ответила. Она приложила палец к губам, призывая к молчанию, и указала взглядом на поляну, где уже разворачивалось мистериальное действие: — Смотри… Теперь он и сам увидел, как на площадку из провала хлынули мрачные, наводящие ужас тени. Послышался утробный, раздирающий душу вой, словно все волки Самофракии собрались в одном месте и теперь предвкушали живой, еще трепещущий ужин. Тени заплясали, вскидывая призрачные руки. Из провала послышались громкие женские стоны, перемежающиеся мужскими рыками, словно там, внизу, двое занимались любовью, и Деметра заплакала громче прежнего. — Это Гадес и Персефона, — шепотом пояснила Миртала. Филипп ощутил, как ее рука соскользнула с его плеча и легла на ягодицы, легонько их погладив. Царь обернулся к спутнице и заговорил: — Я хотел извиниться перед тобой за вчерашнее. — Вот как? — заметно удивилась Миртала. Филипп сглотнул и, на мгновение запнувшись с непривычки, продолжил: — Я, правда, не такой варвар, как это могло показаться. Стоявший рядом Клит сдавленно кашлянул, напоминая о себе, и проговорил: — Я буду рядом, мой повелитель. — Спасибо тебе, — ответил ему Филипп и посмотрел долгим, благодарным взглядом. Друг отошел, стараясь, тем не менее, держаться поблизости, а царь вновь обернулся к девушке, начисто забыв обо всем прочем, и приник к ее губам жадным, ищущим поцелуем. — Я должен вернуть долг, — жарким шепотом сообщил он и, крепко обхватив бедра девушки, прижал к себе, недвусмысленно демонстрируя собственную силу. Его губы касались шеи любовницы, ее ключиц, крутого плеча. — Я жду тебя, — ответила ему в ответ Миртала. Рука ее юркой змеей скользнула вниз, обхватив гордо вздыбившуюся плоть, и больше Филипп не медлил. Подхватив любовницу на руки, он понес ее к ближайшим кустам дикой розы. Скрывшись от глаз жрецов и мистов, он уложил девушку на траву и, скинув собственный хитон, лег рядом с ней. Глаза Мирталы манили, обещая то ли небывалое наслаждение, то ли погибель. «А может, это одно и то же», — подумал он. Задрав ее одежды, он смерил восхищенным взглядом обнаженные бедра и, с нежностью поцеловав Мирталу, принялся их ласкать с внутренней стороны. Сперва руками, а после губами, все настойчивей и настойчивей, пока, наконец, дыхание ее не сбилось. Глаза Мирталы закатились, а ноги сами собой приглашающе раздвинулись. Филипп ухмыльнулся и поднялся выше, сосредоточившись на упругой, такой нежной и манящей, сводящей с ума груди. Он посасывал ее, обводил гордо торчащие ввысь соски языком, а после снова принимался сосать. Царь помогал себе руками, лаская шею Мирталы, ее плоский живот и бедра. Рука его то и дело замирала вблизи ждущего лона, накрывала его, и тогда Миртала начинала беспокойно ерзать, прося о большем. — Подожди немного, — прошептал Филипп и ввел внутрь девушки палец. Затем второй. Спустился вниз, оставляя на теле любовницы дорожку из поцелуев, и, удобней устроившись, наконец, меж ее ног, принялся ласкать языком тот самый заветный бугорок, тщательно вспоминая науку гетер. Миртала закричала. Схватив Филиппа за волосы, она прижала его к себе, словно хотела слиться воедино. «Подожди», — ответил мысленно Филипп, сам сходя с ума от ласки, которую не дарил ни одной из своих женщин. Миртала выгибалась, рвала руками траву. Волосы ее спутались. Наконец, прервав ласку, Филипп накрыл молодую женщину своим телом и, раздвинув пошире ее бедра, рывком вошел. Та вскрикнула в ответ и обхватила тело македонского царя ногами и руками. Сердца их бились в едином бешеном ритме, грозя вырваться из груди. Филипп то замедлялся, почти полностью выходя, то вновь начинал наращивать темп. Миртала покусывала его, оставляя на шее и плечах отметины зубов, а на спине следы от ногтей. Царь мощными толчками вбивал любовницу в траву, отчетливо понимая, что здесь и сейчас сам он абсолютно беззащитен, и вздумай к нему теперь подобраться враг, то он ничем не сможет помешать ему всадить нож в спину. «Хорошо, что со мной Клит, — подумал он. — Надо будет после, утром, отблагодарить его…» Мысль о предстоящей благодарности усилила возбуждение царя, и он, наконец, излился внутрь девушки, практически рухнув на нее. Не сразу Миртала пришла в себя. Убедившись, что разум ее вновь осознает окружающую их обоих реальность, Филипп вышел из нее и, поднявшись на ноги, стал одеваться. Мысль его уже привычно вернулась к происходящему вокруг и к многочисленным делам. — Ты был великолепен, — без всякого смущения призналась Миртала. — Я испытала наслаждение. Спасибо тебе. — И тебе тоже, — ответил царь. — Теперь ты скажешь, наконец, свое имя? — Ты хочешь знать его? — вкрадчиво спросила она. — Зачем? Поднявшись текучим движением, девушка накинула хитон и пеплос. — Любопытно, — признался царь. — Я трахаю тебя уже третью ночь, не считая того, что было до этого. Хочу знать, кого именно. Его любовница подошла и несколько секунд смотрела мужчине в глаза. Вокруг них слышались громкие сладострастные стоны, недвусмысленно доказывавшие, что многие мисты последовали примеру подземных богов и разделили ложе. «Не зря все же эти мистерии называют оргиями», — ухмыльнулся царь. — Так как тебя зовут? — уже более требовательно спросил он. — Я Поликсена, — ответила девушка отрывистым, хриплым голосом, — дочь Неоптолема и племянница Аррибы Эпирского. Они смотрели друг другу в глаза, и этот взгляд напоминал противостояние. Быть может, поединок Ахиллеса и Гектора под стенами Трои? — Вот как? — хмыкнул царь. — А я уже признаться, привык тебя в мыслях называть Мирталой. Он замолчал, ожидая реакции любовницы. Его рука легла ей на ягодицы и в ожидании замерла. Поликсена молчала несколько минут, а после ответила: — Мне нравится. Да будет так. — Отлично, — не стал скрывать радости Филипп. Притянув к себе резким движением любовницу, он сжал ее бедро и продолжил: — А я… Но та не дала ему договорить. — Ты Филипп Македонский, — уверенно сообщила ему она. — Догадалась, — понял царь. — Да. Кого еще командир из отряда гетайров мог назвать повелителем? Царь ухмыльнулся: — Что ж, верно. Красивые жены у меня уже есть, добрые и милые тоже имеются, а вот умной еще не было. Душу Филиппа охватил бурный, такой сладостный от предвкушения скорой победы восторг. Глаза его блеснули. «Брак с Поликсеной обезопасит западные границы Македонии, — подумал он, — к тому же Эпир — союзник Афин». Мысль македонского царя подобно табуну неудержимых, диких коней летела вперед, просчитывая все возможные варианты, реакцию афинян, свои собственные действия, и он готов был прямо сейчас бросить все и, сев на корабль, отправиться в Македонию. Лишь мысль, что мистерии необходимо довести до конца, останавливала его. — Я вижу, ты не готов пока сказать, — заметила Миртала. — Я приду завтра. — Придешь ли? — в нетерпении нахмурился Филипп. — Даю слово. — Да будет так. Жду тебя. Девушка кивнула и, накинув на голову свободный конец пеплоса, улыбнулась царю и скрылась в ночной темноте. *** Окруженный мраморной колоннадой толос стоял прямо на пересечении двух дорог. Точнее, нахоженных тропинок, соединяющих затерявшиеся в горах поселки. Над головами шелестели широко раскинувшиеся ветви пальм. Шуршал под ногами гравий. Селена, пробивавшаяся сквозь плотные облака, освещала очередную затерянную у подножия Саоки долину, куда мисты только что пришли. — Что-то у меня нехорошее предчувствие насчет сегодняшней ночи, — поделился опасениями Филипп. — Геката — богиня колдовства, и мужчинам лучше держаться от нее подальше. — Понимаю тебя, — согласился Клит, — но у нас нет выбора. — Увы. Запела форминга, ее поддержали авлосы, и македонцы заметно вздрогнули, услышав в глубине святилища утробный, низкий вой, напоминающий стон хтонического чудовища. Филипп непроизвольно потянулся к собственному поясу, туда, где у него обычно висел меч, и огляделся по сторонам, ища Мирталу. Ее хитон мелькнул неподалеку, в паре локтей, и царь успокоился: «Если что — успею защитить». Жрецы жестами велели собравшимся перед храмом мистам отойти подальше, и тогда в самой его глубине зажглись огни факелов. Сначала два, потом четыре, затем шесть. Пламя приблизилось, и на траву, пройдя меж колонн, ступили одетые в черное девы. — Жрицы, — пробормотал Филипп, не сводя глаз с действа. — Ламии… Они обошли поляну и встали, образовав широкий полукруг. Слова гимна сорвались с их уст и полетели ввысь, растворяясь в ночном мраке, частью которого были: — Кличу Гекату, Энодию кличу тройных перепутий… Руки жриц взвились ввысь, к небесам, затем опустились к земле. Пламя задрожало, разъяренно зашипело, напоминая рассерженную змею, и тогда служительницы трехликой богини заплясали. Вновь в глубине храма раздался утробный, раздирающий душу вой. Царь быстро оглянулся и, перехватив взгляд Мирталы, кивнул ей. Девушка подошла, и Филипп крепко обнял ее, прижав к себе. — Я здесь, — успокаивающе прошептала она ему и, обвив руками шею, поцеловала. Филипп ответил ей, но внимание его быстро вновь обратилось к происходящему перед святилищем. Впрочем, не только его. Полы одежд танцовщиц взметались, обнажая стройные бедра, и один из мужчин, не выдержав, крикнул: — Я хочу ее! Он выступил вперед, очевидно наметив себе одну из жриц, и Филипп раздраженно сплюнул: — Несчастный дурак! Миртала кивнула: — Верно. Это ламия. Если этот бедняга не сможет разорвать ее одежды из конского волоса, то наградой ему станет смерть. Клит посмотрел на своего царя и его любовницу и, нахмурившись, подошел к ним ближе. Музыка вместе с людьми замерла, затаив дыхание, и десятки пар глаз обратились к безумцу. «Или смельчаку?» — подумал Филипп. Однако спустя несколько секунд он окончательно пришел к выводу, что мист просто-напросто сошел с ума: «Нужно все-таки понимать, когда и с кем можно себе позволить потерять голову. Чтобы не лишиться ее в буквальном смысле». Тем временем мужчина подошел к жрице и рванул ее черный хитон. Раз, другой. Ткань не поддавалась. Женщины тяжело вздохнули, опустив глаза. Завыли собаки. — Прими награду, — проговорила жрица и поцеловала беднягу. Вынув из прически кинжал, она вонзила его своему несостоявшемуся любовнику в спину. Тот упал бездыханным. Забили тимпаны. Из черного провала, ведущего в глубину святилища, повалил темный дым. Мисты закричали, однако в этот самый момент их храма вышли двое. Мужчина и женщина. «Точнее, бог и богиня, — поправил мысленно Филипп сам себя. — Гермес и Геката». Ибо это в самом деле были они. Крылатые сандалии Психопомпа блеснули в лунных лучах, говоря сами за себя. Лицо же богини казалось одновременно и молодым, и зрелым, и старым. Весь облик ее был текучим, словно река. Справа и слева от пары шли огромные черные собаки. Геката наклонилась к мертвецу и, достав из складок одежд деревянную чашу, стала собирать сочащуюся из раны кровь. Кто-то вскрикнул в толпе. Несколько женщин упали в обморок, и жрецы их унесли. Гермес тем временем кинул что-то в наполненную кровью чашу, и варево задымилось. Геката улыбнулась своему спутнику жуткой и одновременно чарующей улыбкой, от которой у македонцев мороз побежал по коже, и протянула чашу ближайшему мисту. — Пей, — велела ему богиня. Тот вздрогнул, но глаз не отвел. Поднеся сосуд к губам, он отпил глоток, и тогда Геката дала варево следующему мисту. Поняв, что и ему подобной участи не миновать, Филипп посмотрел на Клита: — Я на тебя надеюсь. — Разумеется, повелитель, — заверил тот. Чего ждать от сегодняшней ночи, царь не знал, однако, вспомнив собственные опасения, решил: «Точно ничего хорошего». Один за другим мисты пили дар богов. Когда настала очередь Клита, он отпил, а после, когда Геката отвернулась, незаметно выплюнул. Филипп сделал свой глоток вслед за Мирталой и больше уже о происходящем мало что мог впоследствии рассказать. В голове его помутилось, луна вдруг стала нестерпимо яркой. Он помнил глаза племянницы Аррибы Эпирского, помнил ее обнаженное тело и собственную страсть. Голос Клита то и дело врывался в сознание, куда-то звал, и царь следовал за ним, деверя не только тело, но и самую душу. Очнулся Филипп лежащим на руках у друга. Миртала спала поблизости. Селена ухмылялась с мрачного, беззвездного небосвода. — Что случилось? — требовательно спросил он у товарища и, тряхнув головой, сел на траве. Земля покачнулась, но быстро встала на место. Оглядевшись по сторонам, Филипп увидел, что мисты лежали в самых беспорядочных позах, застыв в сладострастных объятиях. С обнаженными чреслами, еще не покинув тел своих любовников и любовниц, они представляли настолько жалкое зрелище, что царя передернуло. — Я что, выглядел так же? — спросил Филипп и обернулся с надеждой к другу. — О нет, — успокоил его тот. — Вы с Мирталой вели себя приличнее прочих. Вы просто были сосредоточены друг на друге, тогда как остальные… Он запнулся и покачал головой, но все же продолжил: — И женщины, и мужчины просто пошли по рукам, повелитель. Все совокуплялись со всеми, не разбирая пола. Когда о местных мистериях говорили как об оргиях, я, признаться, не верил. Как оказалось, зря. — Проклятый остров! — разъярился Филипп и с силой саданул кулаком по земле. — Если бы в такой момент те же афиняне решили подослать убийцу… — Я был начеку, мой царь, — успокоил его Клит. — Спасибо тебе, — ответил тот и, с чувством поцеловав, вернулся к любовнице. Миртала спала, положив ладонь под щеку, и Филиппу стоило большого труда ее разбудить. Она открыла глаза, представ в первый момент такой юной и беззащитной, что у царя в груди защемило. Прежнее выражение загадочного лукавства быстро вернулось на лицо девушки, однако решение уже было принято. Клит отошел в сторону, туда, где еще совсем недавно стояли боги, и принялся осматривать землю. Филипп посмотрел любовнице в глаза и, мысленно еще раз перечислив все выгоды от брака с племянницей Аррибы Эпирского, спросил ее: — Хочешь стать царицей Македонии? — Да! — не раздумывая ни секунды, ответила та. Глаза ее блеснули огнем, и пламя это, пылавшее в глубине души девушки, могло обжечь любого, кто рискнул бы к нему неосторожно прикоснуться. «Но я не из пугливых», — подумал царь. Вслух же он сказал: — Отлично. Тогда прямо отсюда ты отправишься со мной в Македонию. Там мы и поженимся. А пока мы будем в пути, Антипатр начнет переговоры с твоим дядей. — Я согласна с планом, — уверенно кивнула Миртала. Они стояли, глядя друг другу в глаза, и позы их, самые взгляды вновь напоминали поединок. Клит обернулся и, посмотрев на повелителя и его спутницу, покачал головой. Луна садилась за горизонт, готовая уступить место ладье Гелиоса. До конца мистерий оставалась одна единственная последняя ночь, и мысленно Филипп уже составлял письмо своему наместнику в Македонию. Мисты просыпались, и вышедшие к ним жрецы затянули привычную, неспешную и лиричную песню. *** — К отплытию все готово? — требовательно спросил Филипп. — Да, повелитель, — ответил Клит. Протянув руку к ближайшему дереву, он сорвал оливку, раскусил и, поморщившись, выплюнул. — Надеюсь, нынешняя ночь будет короче предыдущих, — заявил царь. — Устал я уже от этого острова. Да и к войску пора. — Согласен, мой царь, — кивнул Клит, и оба направились вслед за прочими мистами к театральному кругу. Шумели кипарисы и кедры, словно прощались с гостями. Пылали в чашах светильники, оставляя на мраморе колонн и на стенах древнего храма смутные блики. В воздухе плыл густой запах цветов. — После окончания мистерий будет пир, — сообщил Клит. — На который мы не останемся — время не ждет, так что нужно поторапливаться. Но ты не волнуйся — когда мы вернемся в Пеллу, то пир я вам всем гарантирую. И не один. А ты будешь рядом со мной. — Благодарю, мой повелитель, — царский товарищ тепло улыбнулся и, приложив руку к груди, склонил голову в легком поклоне. Филипп хмыкнул и, притянув к себе Клита, поцеловал его: — Что бы я делал без тебя? — То же, что и со мной? — предположил тот. — Только с другим телохранителем. — Ты не понимаешь, — покачал в ответ головой царь. — Это, в самом деле, важно, кто именно прикрывает твою спину. В тебе я уверен, Парменион и Антипатр тоже не предадут, а вот остальные… Он нахмурился и вгляделся в пляшущие на колоннах тени: — Моя мать пыталась свергнуть моего отца. Мой старший брат Александр был убит в результате заговора. Второй брат, Педикка, погиб в бою, но я не уверен, что к этому не приложили руку враги Македонии. — Илирийцев вполне могли подкупить Афины. — Верно. И до сих пор многие знатные семьи мечтают подвинуть меня на македонском троне. Поэтому действительно имеет значение, кто стоит за моей спиной, мой друг. Будь рядом кто угодно другой, я бы не смог расслабиться и забыть обо всем на несколько ночей. — Спасибо тебе за лестные слова, — откликнулся заметно растроганный Клит. — Это тебе спасибо. Филипп хлопнул товарища по плечу и огляделся по сторонам в поисках той, что стала накануне ночью его очередной невестой. Миртала вышла их храма в сопровождении пожилой женщины и двух воинов. На этот раз она была одета в длинный шерстяной хитон и нежно-голубой пеплос, свободный конец которого был накинут на голову. Она нашла взгляд македонского царя, и тот, приблизившись, крепко обнял ее и поцеловал в губы. — Готова? — спросил он коротко. — Да, — не колеблясь, ответила Миртала. — Отлично. Их храма вышли жрецы и, обратив лица и руки к небу, запели. Слова поплыли над площадью, сопровождаемые звуками авлосов, огибая колонны и выплескиваясь за пределы театрального круга. — Гестия, Крона могучего дщерь, — призывали они, и жар светильников, казалось, становился сильнее от дыхания приближавшейся к мистам богини. — Ты охраняешь домашний очаг, и огонь твой бессмертен… — Воистину так, — пробормотал Филипп и увидел, как из дверей храма вышла та, которой не ваяли статуй, но кого почитали едва ли не больше всех прочих богов и богинь Эллады. В белоснежном хитоне, с укрытыми пеплосом волосами, Гестия была величественна и прекрасна, и от ее красоты захватывало дух. Лицо ее озарял неземной, идущий из глубины самого существа свет, и македонский царь невольно залюбовался. Меж тем богиня подошла к стоящему в центре площади очагу и разожгла в нем огонь. Десятки дев и жриц запели благодарственный гимн. Восток озарился нежно-розовым светом — то Эос вышла, готовая распахнуть врата и выпустить колесницу Гелиоса. — Пойдем со мной, — велел Филипп Миртале и взял ее за руку. Та молча вложила пальцы, и царь подвел невесту к божественному очагу, обойдя его вместе с нею дважды. Гестия ждала, безмолвно наблюдая, а после приблизилась и повязала обоим на головы пурпурные ленты филе и вложила в руки по железному, покрытому золотом кольцу. — А это съешьте, — велела она и вложила каждому в рот по три зернышка граната. — Благодарю, — ответил Филипп и, дождавшись, когда Миртала последует его примеру, вернулся вместе с нею на место. Жрецы вывели белоснежных баранов, чтобы принести их в жертву, а на востоке все ярче и ярче алело небо. *** — Так значит, это и есть наша царица? — полюбопытствовал Клит, когда Миртала скрылась в установленном для нее на корме галеры шатре. Гребцы налегли на весла, и теплый соленый ветер ударил в лицо. Филипп ответил: — Да, мой друг. Ее род происходит от самого Ахиллеса, и я сердцем чувствую, что именно эта женщина способна родить мне настоящего наследника. — Сердцем? — не удержался Клит. — Или другой частью тела? Филипп хохотнул: — Не имеет значения. Главное, что ее кровь горяча. — Воистину так. — А доблесть легендарного предка будет полезна и македонскому наследнику. И если Миртала родит мне сына, то в нем соединится кровь Ахиллеса и кровь Геракла. — Это будет необыкновенный ребенок, — согласился Клит. Глаза царя блеснули огнем, отразив свет факелов. Гребцы затянули песню, и пара чаек увязались за кораблем, явно рассчитывая на поживу. — Когда прибудем на материк, — продолжал строить планы царь, — надо будет сразу же послать гонца к Антипатру — пусть начинает переговоры о браке. Я должен жениться как можно скорее — у нас у всех действительно мало времени. Да и Миртала может быть уже беременна. Негоже, чтобы мой сын оказался ублюдком. Гребцы затянули песню. Филипп оперся о борт галеры и проводил взглядом показавшегося вдалеке дельфина. — Кстати, — заметил он, — я ведь дал Поликсене имя Миртала. — Что ж, — улыбнулся Клит и посмотрел на чуть заметно колыхнувшийся полог шатра, — слава македонской царице. Эпилог «…А еще после встречи с оракулом в Сиве Александр говорил со своими товарищами Гефестионом и Птолемеем, — читал пожилой раб доклад одного из ее шпионов, — и громко радовался тому, что жрец во всеуслышание назвал его сыном Зевса…» — Довольно! — вскричала взбешенная Олимпиада и, вскочив с резного деревянного клисмоса, резким движением скинула со стола все до единого свитки. — Когда же Александр прекратит оговаривать меня перед Герой?! Я рожала своих детей от мужа, хотя мы с Филиппом и не всегда жили в мире! Она обхватила себя руками и, подойдя к окну, посмотрела на укрытый ночными тенями сад. Чтец терпеливо ждал, держа в руках донесение, а мать царя все молчала, хмуря брови и покручивая на пальце подаренное мужем в день свадьбы кольцо. — Они не понимают, как можно любить и ненавидеть одновременно, — вздохнула она. — Никто не понимает… И все же… Я любила его. Где-то далеко, на мужской половине дворца, пела форминга. Звезды в небе горели и казались точно такими же, как много лет назад, на Самофракии, где все началось.