Твои прикосновения целительны

— Проклятие! — Глен выругался сквозь зубы яростным шипением. Неуклюжие попытки снять рубашку выводили подполковника из себя. Приходилось быть медленным и аккуратным, выгибать руку под неудобным углом, чтобы вытащить её из раздражающе узкого рукава, который при натягивании ткани и вовсе не хотел слезать с локтя. Всё это требовалось для того, чтобы не потревожить недавно полученное ранение, которое вскорости "украсит" его плечо ещё одним шрамом. Последнее задание забросило их прямиком в глубинки ада, и едва ли кто-то смог выбраться из этого пекла без единой царапины. Считать потери было всё равно что клеймить бесконечные цифры раскалённым железом на сердце; переполненное больничное крыло и подавленные лица подчинённых, лишившихся своих товарищей, говорили больше, чем не до конца заполненные списки павших бойцов. Он ещё легко отделался. То ли из-за нежелания тревожить утомленных врачей, то ли из-за свойственного ему упрямства Глен, стоя в ванной и сжимая от усердий челюсть, пытался самостоятельно поменять бинты, хотя за десяток минут удалось лишь избавиться от рубашки. Да, удалось, она комком полетела в кучу белья, словно прокаженная, а с Ичиносе, который ещё не приступил к самому главному, уже сошёл не один пот. Марлевая повязка, добротным слоем обмотанная вокруг плеча, слезала с него поначалу легко, но, когда на ней появились засохшие пятна крови бурого оттенка, стало ясно, что волокна прилипли к ране и дальнейший процесс едва ли будет приятным. Боль Глена не пугала. Разве можно страшиться свою неотъемлемую спутницу жизни, что так плотно вцепилась ему в спину и время от времени вдавливала в неё свои острые когти, едко напоминая о своей неминуемой близости? Холодное оружие не раз сталкивалось с его кожей и питалось вытекающей из перебитых вен жидкостью, но показывать врагу свою уязвимость — смерти подобно, поэтому даже со сломанными костями он мог вести себя вполне непринуждённо, игнорируя саднящие или откровенно сжигающие, как агония, ощущения. Но Глен устал от боли, поэтому пришлось протяжно выдохнуть и настроиться, прежде чем продолжить. За такое неуважительное отношение к собственному телу Ичиносе наверняка получил бы выговор от врача, но он, выждав несколько секунд, рванул повязку, решив, что такой способ будет гораздо гуманнее, чем растягивать пытку. Он до крови закусил губу, сжал веки так, что перед глазами замигали точки неразборчивого цвета, болезненный стон, несмотря на попытки ему препятствовать, всё же прозвучал в тесноватом помещении и отразился от плиток. По предплечью стремительно побежала змейкой алая струйка, и Глен только и успел, что занести руку над раковиной, дабы не испачкать пол. — Вот же... — он приложил чистое полотенце к обнажившемуся ранению, которое жгло не на шутку. От досады хотелось волком выть, ну или бросить всё к чертям. Жаль, что пузырёк обезболивающего, который ему в спешке всучила медсестра вместе с рецептом, куда-то запропастился. — Нужна помощь? — Глен поднял взгляд на зеркало и увидел в нём Шинью, что стоял в дверном проёме, вальяжно облокотившись о косяк. — Кое-кого стучаться, по-видимому, не учили. — Я думал, у кое-кого есть привилегии. Ичиносе усмехнулся. На Шинью даже разозлиться было трудно: хитрец своей улыбкой обескураживал умело, знал, что ему позволено гораздо больше, и этим знанием пользовался мастерски. Не то чтобы Глен возражал, не то чтобы он не наслаждался чужой дерзостью, искусно завуалированной меткими, как стрелы, словами, что попадали всегда точно в цель, но не посвоенравничать не мог, кинув в ответ не уступающую в своей складности шпильку. Не дожидаясь разрешения, Шинья проскользнул в комнату и закрыл за собой дверь, перекрывая попытки прохладного воздуха извне прошмыгнуть вместе с ним. Несмотря на колкую речь и ещё не один десяток шуток в запасе, в каждом его движении прослеживалась почти незаметная нервозность, нетвердая поступь шагов выдавала неуверенность, привычные жесты казались неестественными, дыхание стало чересчур быстрым, когда он подошёл ближе, а глаза на мгновение помутились, как два старых стеклышка, уперевшись в брызги крови, пестреющие на светлой керамической поверхности и прижатой к руке тряпице, местами уже пропитавшейся таким же сводящим органы алым, окоченевшие пальцы царапнули по внутренней стороне ладони. От Глена ничего не укрылось, ему даже смотреть не нужно было так внимательно — всё было понятно по одной изменившейся атмосфере, по тяжёлой тишине, застывшей в воздухе. То ли он научился воспринимать малейшие колебания его эмоций, то ли маскировка Шиньи давала сбой. — Опять дал себя продырявить? — успевшие показать свой истинный лик чувства вновь спрятались за маской; Хиираги без усилий, по крайней мере так чудилось со стороны, взял себя в руки, хотя помост его опасно накренился, грозя сбросить актёра и отдать его на растерзание публики. — Подумал, что давно не истекал кровью, вот и напоролся на первое попавшееся остриё, — Глен саркастически улыбнулся и выгнул бровь. — Куда же жизнь без опасностей? — Как жаль, что меня не было поблизости. Такое зрелище пропустил. Был бы рядом, прикрыл бы его спину, предупредил об опасности, уничтожил того, кто посмел приблизиться к слепым зонам, пользуясь царящей суматохой на поле боя. Словом, сделал бы хоть что-то, чтобы избежать таких последствий. Но Шинья находился за километры от Глена, вернулся в штаб гораздо позже да узнал обо всех раненных и убитых по шумящим в коридорах слухам, которые, передаваясь из уст в уста, обрастали всё более шокирующими подробностями, а теперь изгибал притворно губы, стараясь отвлечься от взволнованно мечущихся внутри всевозможных "а что, если". Ичиносе умолк и посмотрел понимающе. Вслед за ним затих и Хиираги. Словно обозначили конец обмена остротами, заменявшими им приветствия и сотню других невысказанных фраз, засевших меж не теми словами, не теми буквами. — Давай сюда, — голос был суховатым, ломким, Шиньи захотелось смочить горло, причём чем-нибудь покрепче чая. Он потянулся к повреждённой руке Глена, который без каких-либо сомнений разжал ладонь и тем самым дал безмолвное разрешение отнять полотенце, обнажить явно неприглядную картину и помочь. Обилие красного и стягивающие края раны свежие швы отозвались в трепете светлых ресниц и резком вдохе. Шинья, конечно, видел вещи гораздо хуже, и взгляд его был холоден, как сталь, — с таким ремеслом хочешь - не хочешь, а научишься относиться к жесткости жизни бесстрастно, принимая её суровые реалии как данность. Но дело было далеко не в ранении, а в том, кому оно было нанесено и теперь причиняло муки. Лезвие явно вошло глубоко в кожу, чуть ли не до кости, а небольшая царапина на груди свидетельствовала о том, что плечом пришлось пожертвовать в попытке избежать смертельных увечий. Шинья сжал челюсть. Очередная ужасная мысль закралась в голову. — Ты дурак, Глен. Пусть словами этими хотелось показать свою злость, вызванную беспокойством, они были напрочь лишены грубости. — Так и есть, — Ичиносе попросту не знал, что ещё сказать; его пальцы чуть подрагивали от желания тут же притянуть Шинью к себе и избавить его от напряжения, сковавшего по рукам и ногам. К подстерегающим на каждом шагу опасностям стоило привыкнуть, как и к тому, что бесследно они не проходят, но Хиираги воспринимал все по-другому. Он не любил, когда Глен рисковал, тем более, когда рисковал без него. — Тебе следует помолчать, пока я делаю то, что ты, судя по всему, — Шинья продемонстрировал ранее сорванную повязку, — делать не умеешь. Глен прислонился к краю раковины, позволив ему хозяйничать. Шинья вымыл руки, достал аптечку и разложил необходимые инструменты и склянки, лишь после этого повернувшись к своему пациенту, который за эти несколько суетливых минут убежал куда-то в спутанных размышлениях. Хиираги провел костяшками пальцев по его щеке. Мимолетный контакт вернул Глена в реальность, от холода чужих рук по шее расползлись мурашки так, что захотелось съежиться, ресницы быстро захлопали, глаза прояснились, вернув свой аметистовый блеск. Вероятно, у него поднялась температура, раз внутри заныло желание вновь ощутить эту прохладу. — Не уходи в себя, — попросил Шинья, смачивая кусочек бинта какой-то жидкостью, отдающей слабым лекарственным запахом. — Дёрнешься ведь из-за чего-нибудь, а я не хочу навредить. Глен лишь кивнул, завороженный чужой сосредоточенностью. Тактильность не была сильной стороной Ичиносе. Вынужденные объятия сопровождались ворчанием и недовольным выражением лица; плановые медицинские осмотры, в ходе которых его ощупывали отвратительными латексными перчатками, вызывали неприязнь; случайные касания заставляли чуть вздрагивать и напрягаться, как при опасности. Но Шинья — исключение из правил. Его руки на коже ощущались донельзя правильно, словно согревающий солнечный свет, и стоило им оказаться на щеках, а голубым радужкам — загипнотизировать его, вокруг смыкалось кольцо комфорта, отрезая их от всех тревог. Оттого довериться врачевательным навыкам Хиираги было нетрудно. Плечо попеременно щипало и жгло, пока Шинья ловко открывал то одну, то другую банку, а Глен только успевал улавливать сменяющие друг друга тонкие запахи, сначала похожие на какие-то травы, после — на что-то совсем едкое, с резко бьющим в нос спиртом. Это последнее что-то было особенно неприятным по ощущениям. Стойко перенёсший всю процедуру Глен не сдержал протестующее шипение. — Наслаждаешься законным способом меня помучить? — Когда ещё представится такая возможность? — Шинья бросил на него взгляд из-под ресниц, вонзающийся, как остроконечная звезда, с таким же спрятанным в нутре жаром, заметным лишь по танцующим бликам, и, чуть склонившись, подул на рану, успокаивая нервные окончания. — Ты обращаешься со мной как с ребёнком, — фыркнул Глен, но в противовес словам голос его понизился до той приятной консистенции, что своей тягучей пряностью заполняла каждый уголок разума, заливалась в трещины на поверхности сердца, заменяя горечь на языке ягодной сладостью. — Я забочусь о тебе. Цени это. Шинья отрезал бинт и надёжно обмотал вокруг плеча, закрепляя концы аккуратным узелком. Расслабленный выдох вырвался из лёгких вместе с гнетущим страхом, что отравлял их, как ядовитые испарения. — Спасибо, — произнёс Глен, встретившись со взором Хиираги, что постепенно таял, оставляя лишь неприкрытую васильковую нежность. Искренность, звучавшая в гласных, алой нитью вышивала на душе, стежок за стежком выписывая буквы, чистотой сравнимые с первым снегом. — Дурак. — Повторяешься, — смех, вспугнувший тишину, заставил Шинью возмутиться и нахмурить брови. Такая реакция забавляла ещё больше, учитывая его подрагивающие уголки губ, непослушно желающие взметнуться вверх. Что-то внутри Хиираги, что держало органы в подвешенном состоянии, что касалось сердца тонким кончиком иглы, отступило, но не исчезло. Лишь дало передышку до следующего несчастного случая, который их обязательно заденет, как задевал всегда. Глен казался живее всех живых, глаза по-ястрибиному острые, жаждущие, хоть сейчас лети на очередное задание и ныряй в гущу событий, и неважно, что одно крыло подбито. Но зрение порой лживо. Поэтому пальцы Шиньи, потеплевшие в силу работы, прижались к предплечью неповрежденной руки, там, где сквозь бледную кожу проступали вены, разветвляясь синеватой паутинкой, и, если прогуляться по небольшой территории, можно было нащупать пульсацию. Прижались и замерли. Он знал — у Глена есть границы, за которые он пускает не всех и не всегда, а радиус личного пространства превышает нормы, в особо тяжёлые минуты простирается за пределы видимости. Вот и сейчас немой вопрос повис меж ними, незримой преградой стоял перед кончиками пальцев, пока Шинья считывал эмоции с его лица. Но глаза Ичиносе мерцали, как звезды на поверхности тихого озера, отражающего картину сумеречного неба, чуть склоненная голова выдавала лишь интерес, лёгкая улыбка подначивала продолжить задуманное. — Смелее. И Шинья послушался. Заскользил пальцами по плечу, наслаждаясь каждым сантиметром теплой кожи, взором прослеживая свой томительно медленный путь и наблюдая, как свет переливами играет на бархатном полотне, затемняя одни участки, выбеляя другие. Добрался до ключиц, обводя контур хрупких косточек и опускаясь в яременную впадинку. Коснулся шеи, надавливая на мышцы так, как Глену нравилось. Ичиносе прикрыл от удовольствия веки, что делал всегда, когда Шинья, недовольный им, работающим сверх меры, пробирался ему за спину с грациозностью кошки, опускал ладони на затекшие мускулы и парой движений лишал Глена самообладания, будто знал секретные точки на теле подполковника, нажатие на которые превращало сурового волка в очаровательно покорного щенка. Видеть, как он тает в его руках, превращается в мягкий воск, из которого лепи, что хочешь, было единственной слабостью Шиньи, что ему нравилась. В укромное месте, где соединяются шея и плечо, Хиираги нравилось прятаться, закрывая глаза, ориентируясь только на ставший таким родным запах и осязательные чувства: чужие ладони, что гладили его спину и перебирали волосы, свои, что пробрались за край выпущенной из брюк рубашки Глена. И на несколько таких минут можно было забыть обо всём: о гудящей в висках боли, о висящем на краю обрыва мире за пределами их комнаты, о порохе и крови. Ничего не имело значения, кроме медленных покачиваний в объятиях, нежного "Шинья" шёпотом среди напева небылиц о будущем ему на ушко, как сказка для несмышленного дитя, и привкуса соли на губах. Пальцы в своём маленьком путешествии добрались до первого шрама, напоминающего месяц, нашли следующий, растянувшийся на рёбрах. Мрамор ведь тоже не идеален: его текстура не полностью гладкая, а на поверхности расплываются, как краска по воде, волнистые узоры отличных цветов. Но разве мешает это любоваться его красотой? Шинья касался бледных линий, расчертивших кожу Глена так аккуратно, будто читал историю взлётов и падений на ветхом пергаменте. Сколько здесь было молчаливых криков о несправедливости, стиснутых от злости зубов, не удостоенных ответов вопросов...Сколько рубцов сопровождалось этим беспокойным, отчаянным и таким заботливым "Дурак"... Но пока было кому его говорить и кем, для них не существовало комплимента краше. — Твои касания целительны, ты знал это? — жжение в плече больше Глена не тревожило; разнеженные нервы теперь купались в щедро дарованной им ласке, недостаточной, чтобы накалить их, достаточной, чтобы расслабить и стереть из памяти все неприятные ощущения. Мир исчез в расплывчатом многообразие красок, словно фокус его был настроен лишь на Шинью, время и вовсе утекало мельчайшими песчинками, измеряясь в умиротвореных ударах двух сердец. — Жаль, что они не могут исцелить самую болезненную рану, — Шинья говорил тихо, медленно, будто и вовсе через силу. Его ладонь остановилась на грудной клетке, где трепетало главное доказательство жизни Глена. Хотелось возразить, быстро и уверенно, но Ичиносе был не столь безжалостен, чтобы осквернить возникшую интимность ложью. Он покачал головой: — Ты и не должен. Лучше позаботься о себе. Голос Глена чуть дрогнул, совсем не заметно для обычного человека, но Шинья был чуток к каждой его эмоции, годами собирая то немногое, что могло бы открыть ему завесу чужих тайн. — О чем ты не договариваешь? — в глазах Шиньи мольба, отчаянное желание разобраться в головоломке, найти недостающий пазл, не боясь того, что предстанет на собранной картинке. Он запутался, подобно котенку в клубках ниток, и по-детски желал забиться в угол, чтобы разрыдаться над очередной неудачей приблизиться к разгадке. Но упорства ему не занимать — и с разбитыми коленками привык подниматься без тени досады на лице, —поэтому Хиираги готов был, ломая ногти, продираться к душе, что скрывалась в клубах дыма, сквозь который ни зги не видно, сколько не приглядывайся. — Есть вещи, о которых лучше не знать. Глену было практически стыдно. Убранную с его груди руку захотелось поспешно вернуть обратно, да и всего Шинью тоже. Но он не успел ничего предпринять — Хиираги не собирался отдаляться, заранее зная, какой ответ получит. Он ступил на шаг ближе и слегка обнял за шею, заполняя большую часть поля зрения Ичиносе. — Тогда пообещай... — он споткнулся, прикусил губу, опустил взгляд, ругая себя за оплошность. Давать клятвы они оба не могут. Глен дотронулся его челюсти пальцами, пробегая по её чёткой линии похожими на касания мягких перышек движениями. — Шинья... — Попытайся, — глаза его, чистое небо, которое омрачать было бы кощунством, и без того часто оно блестело стеною дождя, упрашивали ещё действеннее, чем рвущие душу в клочья слова. — Хотя бы попытайся. Я выбрал тебя и пошёл за тобой не для того, чтобы каждый раз бояться потерять единственное, что у меня есть. У Глена на задворках разума издевательски грохотали отсчитывающие минуты часы, к сожалению, не его жизни. Неужели он вновь увидит, как исчезает свет из этих очей, сейчас затуманенных страхом? Ему тоже страшно потерять. Особенно, когда он уже испытал этот всепоглощающий ужас на своей шкуре. — Хорошо. Но я жду того же от тебя. Шинья, кажется, был удовлетворен хотя бы этим, по существу, большим, что мог дать ему Глен, поэтому наконец обнял его, всем телом прижимаясь, и Ичиносе был только рад обвить здоровой рукой его талию и уткнуться в плечо. Времени мало, но оно ещё есть. И если тратить его, то только на Шинью, на всё, что они ещё могут успеть. Так решил Глен, заклеивая пластырем без остановки кровоточащую рану — на сколько хватит в этот раз? На самом деле у Хиираги была ещё работа, но заключённый в уютный кокон тепла он без зазрения совести решил, что не столь важные рапорты подождут до утра. Сегодня, остро чувствуя нутром, что его маленькое счастье — хрупкая льдинка в ладонях — окружено ненастной судьбой, позарившейся его разрушить, он не желал ни на секунду расставаться с Гленом. — Хочу чёрный чай, горячую ванну и, — Шинья поднял голову и заглянул в тёмные глаза, нетерпеливо ждущие продолжение, — целовать тебя. — Это можно устроить, — Глен усмехнулся и положил руку на щеку Хиираги. — Только давай в обратном порядке. — Так и подразумевалось. Не самое удобное для поцелуя место — неаккуратное движение грозило шишкой, полученной при столкновении с полкой — не беспокоило их, пока задетая полупустая бутылка с жидким мылом не полетела на пол, пав жертвой настойчивого порыва Шиньи. Звук вышел не слишком громким, но всё же вынудил их отстраниться друг от друга. Глен с удовольствием подметил, как с лица Шиньи ушла бледность, а в глазах небесных проблески солнечного света засияли. — Давай ко второму пункту, а то разнесем здесь всё, — улыбнулся Глен, убирая пепельные пряди за ушки не в силах противостоять жажде касаться. — Тогда ты готовишь мне чай, пока я принимаю ванную, — Шинья отошёл на несколько шагов, достал из шкафчика чистое полотенце и непонимающе уставился на Глена, что даже не двигался к выходу: — Задерживаешь. — Разве ты не сказал, что ванная должна быть горячей? В его глазах озорные черти выбивали чечётку, а губы изгибались хитро и самодовольно. До Шиньи дошло не сразу, но как только шестерёнки закрутились в верном направлении, он вспыхнул: — Вот же... — Дурак? Прилетевшее в лицо полотенце заглушило смех Глена и лишило его видимости, а посмотреть на опешившего Шинью стоило. Жаль, что за дверь его вытолкали без былого сочувствия к раненному со сказанным напоследок: "Сначала раны свои залижи." Да уж, Глен был живее всех живых, раздражал всё так же. И сердце грел сильнее прежнего.